Майя. История любви - Иван Вересов

Ангел-Златовласка сидела на том самом месте, где назначила мне встречу. Кудряшки были влажными и немного потемнели. Ветер шевелил их, мне тоже захотелось потрогать волосы Ангела, хотя бы один раз.

– Может зайдём, чаю выпьем, – кивнул я в сторону корпуса администраторов, где на первом этаже было маленькое кафе, настойчиво зазывающее посетителей аляповатыми вывесками. Кафе называлось «Жокей», на самой большой вывеске, прикрепленной над входом в корпус, красовался всадник. Конь под ним стелился по воздуху неестественно высоко над барьером.

– Нет, мне домой надо, – отрицательно покачала головой Ангел, – а чаем, если захочешь, я тебя напою. У меня хороший, с травами, не то что здесь – «Липтон» на верёвочке.

И вдруг рассмеялась, повторяя движение рукой вверх и вниз, как в надоевшей всем рекламе. Льдинки в лазурных глазах растаяли.

– Тогда пошли, – я достал из кармана ключи от машины, пискнула сигнализация и «Cruiser» приветливо мигнул фарами.

– Так это твоя, – недоверчиво протянула Ангел и в раздумье остановилась перед машиной.

– Моя, – подтвердил я и открыл переднюю пассажирскую дверцу внедорожника, – садись и показывай дорогу.

До посёлка, и правда, было недалеко, километров шесть. Но это на колёсах. А пешком шагать и шагать.

– И ты ходишь так каждый день? – спросил я, когда мы миновали железнодорожный переезд и свернули на размытую дождями, ухабистую просёлочную дорогу.

– Почти каждый. Бывают, конечно, выходные, но я их не очень и люблю, по лошадям скучаю. Потом летом ведь без проблем – у меня велосипед на даче. Вот зимой из города на поезде приходится, но и это не беда, клуб от станции совсем близко. Налево сейчас, – скомандовал Ангел. – И осторожно, там лужа глубокая.

– Ничего, – заверил я, круто закладывая руль и проходя по краю переполненной талыми водами мутноватой лужи, – танки грязи не боятся, проедем.

– Ты хорошо водишь, – похвалила меня Ангел.

– Лучше, чем езжу верхом?

– Пожалуй да, ты тяжеловат для лошади.

– Это верно. Постой, ты говоришь, что на велосипеде, но как же тогда?

– А он у Наташи остался, в конюшне, потом заберу, всё равно мне завтра на работу не надо… направо сейчас.

Мы уже ехали по поселку: старые штакетные заборы тянулись вдоль единственной центральной улицы, а вправо и влево от неё отходили скорее тропинки, чем дороги.

Я сбросил скорость чтобы не передавить кур или кошек, которые шмыгали перед машиной. Какая-то лохматая, неопределённого цвета собака, кубарем выкатилась из подворотни, начала с остервенением лаять на «Cruiser» и делать вид, что цапнет колесо.

– Это Джулька, он не злой, только дурак, не обращай внимания. Джульбарс, пошел вон! – без всякого перехода громко крикнула Ангел, я от неожиданности взял влево и едва не задел чью-то тачку, оставленную на обочине. – Тёти Дашино молоко чуть не пролили, – засмеялась Ангел и это был второй раз, когда я услышал её смех.

Обычная картина проплывала за заборами: захламленные дворы, покосившиеся дома с запущенными палисадниками, крытые рубероидом времянки. Кое-где эта унылая монотонность прерывалась высокой, метра в два с половиной кирпичной стеной, за которой поднимался красно-кирпичный или серый дом несообразной архитектуры, с башнями и стрельчатыми окнами, некоторые дома только строились, другие уже красовались новенькой металлочерепицей.

– Приехали, – сообщила Ангел, я затормозил перед крашеными в зелёный цвет железными воротами, обтянутыми сеткой, таким же был и забор. В ближайшей к воротам секции – калитка.

Мы вышли из машины. За забором в глубине двора, в зарослях жасмина и сирени прятался приземистый одноэтажный дом. Фасадом в четыре окна дом выходил на улицу. Участок показался мне большим, соток в двадцать и был совершенно запущен. Кроме дома я увидел беседку, колодец и односкатный дровяной сарай, к которому лепилась разобранная на две трети поленница, частично защищенная навесом. У беседки росла огромная ель, несколько кормушек для птиц было подвешено на уровне человеческого роста к нижним подсохшим у ствола ветвям. В верхних ветвях расположилось настоящее птичье царство. К сараю, колодцу и крыльцу дома от калитки шли тропинки, а воротами, вероятно, пользовались редко, влажная земля перед ними и за ними внутри двора даже не была примята.

– Сейчас я открою, – сказала Ангел и потянула на себя тяжёлую створку, петли завизжали. – Смазать надо. Иди за руль, лучше во двор заехать, а то у нас здесь шпана местная озорует, машину попортить могут.

– Давай я сам открою, они тяжелые, – перехватил я железный каркас, ворота подались с трудом. – А я думал, ты пошутила про чай.

– Это почему? Мне что, воды жалко? – обиделась Ангел. – Слушай, а тебя как зовут?

– Алекс.

– Иностранец?

Я умолчал до времени о своей работе и сказал только:

– Нет, русский, просто все меня так называют. А по паспорту я Александр Сергеевич.

– А… как Пушкин. Ладно, я тебя Сашей буду звать, мне так больше нравится.

И, не дожидаясь ответа, Ангел повернулась и пошла к деревянному крылечку дома.

Я завёл «Cruiser» во двор, колёса просели в мягкую землю. Машины не заезжали сюда очень давно, если вообще когда-нибудь заезжали.

Из смежных дворов через ветхие штакетины на внедорожник уже глазели соседи Ангела. Преимущественно пожилые женщины, ну и, конечно, ребятня гроздьями висла на заборах.

Я вышел из машины, прикрыл ворота, Ангел показалась на крыльце с блестящим оцинкованным ведром и направилась к колодцу. Походка у нее была лёгкая, а сама она такая тоненькая и стройная, шла, будто не по земле, а по воздуху ступала.

– Сейчас я замок повешу, вот только воды принесу. Вообще-то я не запираю, но машина…

Я тоже подошел к колодцу, взял у Ангела ведро, чтобы набрать воду.

– Вот же гостя привела, всё сам делает, – улыбнулась Ангел и опять ушла в дом.

Колодец был не с воротом – с журавлём, я таких и не видал, только на картинках. Журавль мелодично скрипел. Пока я поднимал колодезное ведро, вода звонкими каплями стекала вниз, а когда, наконец, вышла на свет, заплескалась солнечным отражением в прозрачном круге, ограниченном стальным бортом ведра. Ангел шла к воротам, и я снова засмотрелся на ее кудряшки. Ведро качнулось, вода широкой струёй плеснула через край и прямо мне на ногу! Такая холодная, что я чуть ведро не выронил. Мне стало смешно, Ангел обернулась.

– Ты что смеешься?

– Облился… – и беспомощно развел руками. – А нельзя у вас воды попить, а то так есть хочется, что и переночевать негде…

Она только головой покачала безнадежно:

– То падает, то обливается. Идем уже в дом…

И тут я вспомнил, что в шестнадцать тридцать записан на приём к советнику по международным связям и должен явится в Бельгийское консульство. Мои наручные часы показывали 16:25, альтернативы не было.

Подчиняясь обстоятельствам, я со спокойной совестью подхватил ведро и последовал за Ангелом в дом.

Часть третья

Чайник на электроплитке закипал медленно. Я оглядывал жилище Ангела. Собственно, и смотреть-то было особенно не на что. Старый, давно требующий капитального ремонта домик состоял из двух комнат: маленькая отделена от остального пространства лёгкой перегородкой и имела настоящую дверь, с врезным английским замком, но и здесь, вероятно, ничего не запиралось Дверь стояла распахнутая настежь, и было видно, что комната в одно окно.

Большая комната проходная, в два окна, с печью посередине, разгороженная ситцевыми занавесками, соединяла в себе и кухню, и гостиную. Из большой комнаты дверь выходила прямо в прихожую, у того окна, что напротив печи стоял стол, покрытый вышитой мережками белой скатертью, возле него венский стул с вышитой подушкой на сиденье и два простых деревянных табурета. У другой стены, рядом с входной дверью, небольшой буфет с посудой. Внутри буфета на нижней полке банки с вареньем, такие же банки и глиняные горшки громоздились сверху. Горлышки вместо крышек обёрнуты промасленной бумагой и завязаны бечёвками, на все банки наклеены аккуратно подписанные этикетки.

С другой стороны от входной двери примостились тумбочка с электрической плиткой на две конфорки и рукомойник над небольшой раковиной. За одной из занавесок виднелся угол кровати, журнальный столик со старым радиоприёмником и плюшевое кресло, покрытое зелёным клетчатым пледом.

Однако при всей скудности обстановки дом не производил впечатления унылости, в нём не было затхлого запаха тряпья и сырости, обычного для таких старых человеческих жилищ. Воздух был сухим лёгким и подвижным, аккуратно подшитые занавески чуть-чуть колыхались на сквозняке. Рыжий абажур с кистями, низко спускавшийся с потолка, и большой медный самовар на столе придавали комнате весёлый и уютный вид.