Экзамен - Леонид Сотник

— Дорога дрянь, — решил не церемониться Камол. — Дутов взял Оренбург и перерезал железку — это точно. Но Оренбургский фронт красных существует — и это точно. А пока он существует, путь Дутову в Туркестан закрыт. Правда, у красных мало оружия, но это явление временное.

— Мой уважаемый гость так считает?

— Я уверен в этом, домулла. Недавно из Астрахани вышел большой караван с оружием для Оренбургского фронта. Он движется на Челкар.

— Но ведь там же пустыня! Русские в пустыне — как дети.

— Там не только русские. Кстати, командиром у них Алиби Джангильдин.

— Постойте, постойте, — мулла Акобир наморщил свой пергаментный лобик, — не тот ли это мятежник, который вместе с Амангельды Имановым ещё в шестнадцатом году взбунтовался против белого царя?

— Он самый.

— Но ведь он же мусульманин!

— Мусульманин. И красный.

— О аллах, пошли проклятие на голову отступника, — закатил глаза мулла Акобир, — сокруши его громом, испепели молниями, пошли мор на семью и весь род его!..

Камол криво улыбнулся:

— Поберегите силы, святой отец, они ещё вам пригодятся.

— Но ведь это неслыханно. Мусульманин — и вдруг…

— Почему же неслыханно? А разве среди рабочих хлопкоочистительных заводов мало мусульман? Может быть, их мало среди дорожных рабочих? Но они, домулла, спешат почему-то не к вам в мечеть, а на сборы дружин Красной гвардии. Дехкане на что уж преданный исламу народ, но и те отказываются приносить законную дань своим господам, как установлено шариатом. Или, пока меня здесь не было, что-то изменилось? Может быть, усилиями «Улемы» правоверные вновь обращены на путь праведный?

— Зачем же так резко, так категорически? — заохал мулла Акобир. — Мы здесь тоже не сидели сложа руки. Были между единомышленниками ссоры и распри, много сил душевных ушло на примирение, но с приездом в Ташкент инглиза Бейли всё изменилось к лучшему.

— Что! — вскочил с курпачи Камол. — Как вы сказали? Повторите имя!

— Я говорю, — невозмутимо продолжал Акобир, — что с приездом в Ташкент инглиза Бейли…

— Так он здесь? Не в Мешхеде?

— Почему в Мешхеде? Бейли официально возглавляет миссию инглизов в Ташкенте.

— Большевики дали ей дипломатический статус?

— Даже вывеска есть. У Бейли личный автомобиль — каждый день катается по Ташкенту.

— Мне необходимо встретиться с этим господином, — сказал Камол уже спокойным голосом, — но не в миссии. Улавливаете? Лучше всего было бы здесь, у вас.

Мулла Акобир задумался. Он понимал, что Камолу необходимо встретиться с инглизом. Больше того, мулла даже был уверен, что инглиз заинтересован в этой встрече не меньше, чем его гость, но… Мулла представил себе, как по кривым улочкам Старого города, где два ишака не разминутся, пробирается шикарный автомобиль главы английской миссии и останавливается возле его резных ореховых ворот. Зрелище красивое и пышное, но что подумают прихожане? Что скажут соседи? И наконец, как к этому визиту отнесётся эта проклятая ЧК?

— Оно бы можно, — решился мулла, — но пусть сначала господин ознакомится с этим документом.

Камол взял из его рук клочок бумаги, на котором чётким канцелярским почерком были выведены русские слова:

«По отношению к послам и консулам советуем держаться выжидательно, ставя их под тройной надзор и арестуя подозрительных лиц, сносящихся с ними.

Предсовнаркома Ульянов (Ленин)».

— «Под тройной надзор»… — повторил с лёгкой усмешкой мулла Акобир.

— Но откуда это у вас?

— С телеграфа.

— У вас там есть свои люди?

— И не только гам… — Мулла поднял правую руку и загадочно пошевелил иссохшими пальцами. — Но об этом говорить рано. Что же касается телеграммы, то можете не сомневаться — она подлинная, и хотя мой дом — ваш дом, но провести остаток дней в застенках ЧК ни у вас, ни у меня нет ни малейшего желания.

— Это резонно, — сквозь зубы процедил Камол. — А что вы, святой отец, предлагаете?

— Выход есть. Аллах надоумил меня предложить вам следующее. Завтра в кишлаке Чорбед соберётся кое-кто из видных людей. Там должен быть и инглиз Бейли.

— А Джунковский?

— И Джунковский.

— Это меняет дело, — с облегчением вздохнул гость. — Надеюсь, вы меня туда проводите?

— Я весь к вашим услугам, почтеннейший Камол-ака, ибо сказал сладкозвучный Муслиходдин Саади:

Иди давай бальзам больным сердцам,Кто знает — вдруг больным ты будешь сам.

… В маленьком пригородном кишлачке, в доме почтенного скупщика хлопка Урузбая Сохибова, в этот вечер собралось. изысканное общество. Правда, оно не красовалось нарядами, не ослепляло блеском эполет и аксельбантов — ситцевые косоворотки, пыльные сапоги, полотняные картузы сменили здесь кители, фраки и пиджачные пары, — но никого не могла ввести в заблуждение скромность костюмов.

Бывший помощник бывшего генерал-губернатора Туркестана Джунковский ныне был больше похож на мелкого служащего скупочной конторы — чесучовые брюки дудочками, помятый пиджачок, засаленный, обвисший галстук, и всё же военная выправка, властность движений, чёткий командирский голос выдавали в нём военного. Не так давно Джунковский возвратился из Мешхеда, куда бежал после

Октября, возвратился, снабжённый деньгами и полномочиями. Англичане присвоили ему титул вождя Туркестанской военной организации. Бывший генерал ломался не долго и титул принял. За годы службы в Средней Азии Джунковский не успел отличиться на поле брани, но во время восстания 1916 года прославился как жестокий и беспощадный каратель. Может быть, именно это и определило выбор англичан.

Штаб организации возглавил полковник Зайцев. Это был, в общем-то, ничем не примечательный казачий полковник, и что отличало его от тысяч других полковников русской армии, так это, пожалуй, непомерная страсть к авантюрам. Ещё в феврале он пытался поднять своих казаков на захват Ташкента, но казаки были разоружены рабочими, а полковник арестован. После побега из крепости, организованного главарями ТВО, Зайцева пригрели белогвардейцы, но впереди его ожидали ещё многие аресты и побеги, пока буйный дух полковника совокупно с телом не успокоился на далёких Соловецких островах. Там он писал мемуары, которые хоть и не принесли ему литературной славы, но зато помогли историкам пролить свет на события первых лет Советской власти в Туркестане.

Здесь же, в мехмонхоне Урузбая Сохибова, можно было встретить и генерала Кондратовича, мужчину лет шестидесяти пяти, с рыжими обвисшими усами. Генерал прибыл на высокий совет в извозчичьем брезентовом пыльнике поверх мундира и тем самым пренебрёг в какой-то мере законами конспирации, но даже Джунковский не рискнул сделать ему замечание: Кондратович считался в ТВО главным теоретиком и негласным министром по делам сношений с иностранными державами. Джунковский сильно опасался, что Кондратович за его спиной ведёт с англичанами двойную игру и в случае успеха может потеснить его с поста главы будущего правительства.

Хлопотали у чайников с зелёным чаем святые отцы из «Улемы» и «Шурой ислам». Они тихо о чём-то разговаривали, так тихо, что слышно было только шипение, и казалось, десяток кобр заполз в одну из ниш просторной мехмонхоны Сохибова.

А в самом тёмном углу, подальше от коптящего светильника, подвернув под себя ноги по-восточному, сидел молодой человек лет двадцати трёх — двадцати пяти в перетянутом портупеей френче, в добротных кавалерийских сапогах. Рядом с ним на подушке лежала фуражка с красной звёздочкой и маузер в деревянной лакированной кобуре. Глаза его были полузакрыты, бледное, слегка отёкшее лицо выдавало усталость, казалось, он дремлет и безучастен к происходящему, и только пальцы правой руки, лежащей на колене, слегка шевелились, точно у пианиста, мысленно повторяющего знакомую мелодию.

Все кого-то ждали. Камол и мулла Акобир, приехавшие на ишаках ещё засветло, знали точно: ждут Бейли — и очень волновались, как бы главу английской миссии не постигло в пути несчастье. Но часов в десять скрипнула дверь, и хозяин, пятясь и прижимая руки к груди, ввёл в комнату посланца дружественной Британской империи. Бейли был облачён в просторный, не первой свежести халат, лысину его прикрывала мятая и грязная тюбетейка, и весь он был каким-то тусклым, линялым и неприметным, словно последний водонос с Алайского базара.

И сразу же в комнате всё ожило, задвигалось, все наперебой бросились к высокому гостю, чтобы пожать ему руку, улыбнуться, поклониться, заглянуть преданно в лицо.

Подошёл и Камол. Бейли окинул его с ног до головы быстрым, цепким взглядом, но руки не подал.

— Выйдем отсюда вместе, — бросил он по-английски, не разжимая губ.

Камол почтительно склонил голову.