Мечта мечты - Анастасия Борзенко

Я поймал Ее за руку. Ничего особенного не почувствовал, прикоснувшись к Ней…

– Вы правда думаете, что имеете полное право так легко оскорбить человека и потом просто подняться и уйти?

Ей больше всего хотелось уйти, но Она остановилась и повернулась в мою сторону. Слегка повернула голову, вернее будет сказать, в мою сторону.

– Я признаю, что обманулась в вас, но это только моя ошибка. Извините, может, я слишком экспрессивно отреагировала?

– Экспрессивно, субъективизм… Вы можете говорить нормальными словами? Не этими шаблонами из энцилкопедического словаря?

Она с трудом подавила скептическую улыбку.

– Энциклопедического. Сложное слово. Я понимаю.

Вдруг мне стало спокойно до головокружения. Мне расхотелось с Ней говорить. Трудности. Я настолько отвык от трудностей в личной жизни, точнее сказать, у меня так давно не было никакой личной жизни, что совершенно не хотелось бередить когда-то жившую во мне чувственность. Я повернулся и пошел к выходу. Уходил от возможности, которую многие ищут всю жизнь, но внутренний страх перед ощущением чего-то нового не отступил даже перед моей колоссальной мнимостью. Я уходил, где-то в глубине души гордился собой за несгибаемый дух. Я уходил! Но через несколько секунд мне пришлось вернуться назад…»

Глава 2

Шел дождь. Была тишина. Федор Петрович находился возле большого ободранного окна и впитывал в себя атмосферу уныния. Один… Ему не хотелось садиться за круглый стол к остальным, сердце его было переполнено страдальческой тоской. О чем-то давно имевшем место быть, и почти забытым, оставившим в его памяти только след. Который он никак не позволял стирать своей стремительно наступившей старости…

– В преферанс, Федор?

Федор Петрович поморщился. Так, что морщины заныли от боли.

– Не играю.

– Почему?

– Потому что в карты играют только дураки. Оставь меня в покое.

Федор Петрович появился в Доме около двух лет назад, и с той самой минуты никто не слышал от него ни одного доброго слова. Он не рассказывал о своей жизни. Все решили, просто не о чем…Недосказанность имеет только одно воплощение – «ничто». О чем не сказано – того нет. Ни у кого не возникает вопроса при осознании отсутствия у ближнего своего чего – либо, говорилось ли об этом? Подчас создается впечатление, что нет людей, лишенных. Много людей, не желающих говорить.

Фамилия этого угрюмого человека была Гопплин. Однажды он сказал, что его предки были немцами, но если злые гоблины и жили на самом деле, то именно они дали корни его роду. Каждый день он останавливался возле окна. Если не светило теплое солнце. И писал. Никому не говорил, о чем пишет. Рукописи прятал…

У Федора Петровича не возникало мыслей, что никто не воспринимает его и его занятие всерьез. Или, было известно, только напустил на себя ауру агрессии, которая являлась болезненными комплексами одинокого человека.

Это утро было наполнено некоторым оживлением. Беспокойным и раздражающим. Жители дома восторженно ахали, Федор Петрович не хотел поворачивать головы. Знал, что в очередной раз принесли очередное мертвое дерево.

Праздник мертвых. Так называл новый год, почти мертвые люди и мертвое дерево.

Все будет как обычно: разговоры о прошлом, воспоминания, никому не нужная пустая ностальгия… Мертвая…Он тяжело вздохнул и развернул коляску, чтобы вернуться в свою комнату. К ногам подкатился стеклянный золотой орех.

Молодой доктор смотрел на старика, прислонившись к холодной стене. Федор Петрович не мог не заметить, что молодой человек наблюдает за ним более пристально, чем за остальными.

– Орех на счастье, Федор Петрович.

– Дерево должно быть живым, доктор. Где есть праздник, не должно быть ощущения смерти.

– Федор Петрович у нас умирать собрался? – Филипп всегда говорил, когда имел возможность сказать. Молодой душой и словами, старался держать в Доме веселую атмосферу, и помогал в этом другим. По отчеству его не называл никто. Кроме Федора Петровича, разумеется.

– Нет, такой радости я вам не доставлю, Филипп Исакиевич. Где ваши картонные уши? Дождь подмочил? Или в этом году вы решились играть роль лисы, вижу, волосы покрасили?

Филипп устало зевнул, Федор Петровил не умел быть оригинальным.

– Не обижаюсь на людей, которые не любят никого, дорогой. Мне их жаль премного. А волосы я перекрасил, да. Старости своей не боюсь, как вы, и в любое время смерти могу показать…

Филипп изобразил неприличный жест. Федор Петрович рассмеялся неискренне. «Когда ты умрешь, все припомнят этот момент и подумают, какой все – таки он был жизнерадостный, НАШ БЕДНЫЙ ФИЛИПП…».

Доктор похлопал Филиппа по плечу.

– Полно Вам, тем более сегодня. До полночи все напишут желания, спрячут их в золотые орехи и положат в корзину под елкой, Так что, Федор Петрович…

Старик в инвалидном кресле громко рассмеялся:

– Дайте, угадаю, после боя курантов все будут брать орешки, торжественно зачитывать желания, и они обязательно исполнятся!

– Не вижу повода для иронии, Федор Петрович. Это очень хороший и приятный ритуал. Может, на этот раз… Думаю, даже вы о чем – то мечтаете, – последнюю фразу доктор произнес помимо воли и успел пожалеть об этом.

Старик поморщился, почему этот молодой человек никак не хочет оставить его в покое? Что-то он бледен сегодня.

– Если бы мне было десять, я бы и согласился. Вы неважно выглядите, Андрей Сергеевич, поспите перед торжеством. Доктор устало улыбнулся. Его назвали по имени. Федор Петрович назвал его по имени. Сам старик был героически доволен собой, такой красивый жест, сделать человеку приятное. Даже если и осознанно…

«В последние годы часто задумываюсь, насколько все это все же было наивно, – мои мысли о Ней, мои чувства к Ней…Сейчас я понимаю, что идеализировал эту женщину. Она была возможностью жить в окружающей меня серости. Она была любовью всей моей жизни. Но я ничего о Ней не знал…

Кем я был для Нее? Очередным поклонником Ее красоты и женственности, оригинального ума, беспечности, и в то же время, прагматизма. Я хотел и не хотел быть с Ней. Она сама не знала, чего хочет.

У меня был друг. Семен. Человек, которого я любил больше за время, что мы были вместе в качестве друзей. Как это неприятно, любить больше время, подаренное человеком, чем самого человека. На тот период, когда я познакомился с Ней, мы с Семеном вели себя как друзья. Собирались и вспоминали наше общее прошлое. Никаких разговоров о поэзии и жизни. Каждый из нас чувствовал, что потеряно важное, но, конечно, не хотелось в этом признаваться в первую очередь самим себе.

Это был довольно странный человек, но нестерпимо обаятельный для женщин. Вампир обаяния.

В тот первый день, когда я собирался уйти от Нее и больше никогда не вернуться, именно он и вмешался. Настроенный достаточно категорично, но, подсознательно лихорадочно цепляясь за любую возможность остаться, я был в глубине души рад, когда увидел Семена. Мне было необходимо найти объяснение моего нахождения в том заведении.

Конец ознакомительного фрагмента.