Весь свет 1981 - Анатолий Владимирович Софронов

О, как вы были молоды тогда!

НАС ВЕНЧАЛИ НЕ В ЦЕРКВИ,

НЕ В ВЕНЦАХ, НЕ С СВЕЧАМИ;

НАМ НЕ ПЕЛИ НИ ГИМНОВ,

НИ ОБРЯДОВ ВЕНЧАЛЬНЫХ.

ВЕНЧАЛА НАС ПОЛНОЧЬ СРЕДЬ МРАЧНОГО БОРА!..

Ты начинал неторопливо: «БОГ

ВСЕСИЛЬНЫЙ, БОГ ЛЮБВИ».

Как вдохновенно

Звучала ария,

И ночь к ней припадала

Цветов нектаром, запахами трав.

Затем вы с Олей принимались петь

Дуэтом: «НЕЛЮДИМО НАШЕ МОРЕ».

Все выше брали, выше…

Благодать!

И чудилось,

Что песня Русь подъемлет

К счастливым и печальным берегам

Грядущей жизни…

НО ТУДА ВЫНОСЯТ ВОЛНЫ

ТОЛЬКО СИЛЬНОГО ДУШОЙ!..

СМЕЛО, БРАТЬЯ!

БУРЕЙ ПОЛНЫЙ,

ПРЯМ И КРЕПОК ПАРУС МОЙ!

Прохлада. На крылечке лампа светит.

Трепещет мотылек, упавший в мед.

И смутно звезды на клавиатуре

Мерцают…

Мама, мама, не грусти.

Сыграй мне наше русское, родное,

Давай припомним «Степь да степь кругом…»

О ямщике, в степи глухой замерзшем…

Жаль, Оленька уж больше не споет.

Так рано, господи, ушла, так рано…

Навеки…

Мама, милая, не плачь.

* * *

Той осенью дороги всей планеты,

Утопшие в пыли тысячелетий,

Подрагивали, как листы осин.

Земля качалась на весах Фемиды.

Все было

Как до сотворенья мира.

До нас.

До не родившихся на свет.

Еще окрест дымилась и алела

Кровавая чреда ужасных битв.

О, десять миллионов убиенных!

Десятикратно десять миллионов

Страдающих!..

Но молоху войны

Все было голодно, —

И тут на сцену

Истории

Нежданно вышел

Он.

В ту осень,

В середине октября,

Он появился тайно в Петрограде.

На кепке — иглы хвои:

Пробирался

Сквозь сумрачные финские леса.

Мир тихо утопал

В болоте мертвом

Окопов.

Мир устал от ожиданья,

Но вдруг взревело:

«Братья! Зимний взят!»

Догорели язычки

Свечечек за генералов,

Досветили огоньки

За плешивых чинодралов.

До небес — возмездья рокот.

Толстосумы не спасут

Ни кадетских лжепророков,

Ни эсеровских иуд!

Не укроет заграница

Гадов, пивших нашу кровь!

Вокруг Дворцовой площади кружится

Надежда наша, Вера и Любовь.

* * *

ПОСЛЕДНИЙ ОБЛИК ТВОЙ ЗАПЕЧАТЛЕЛ

ХОЛОДНЫЙ МРАМОР.

Я СМОТРЮ, БЛЕДНЕЯ,

НА ОЧЕРТАНЬЯ ГУБ ТВОИХ.

СЛОВА

ДАВНО УЖЕ ВСЕ СКАЗАНЫ.

ОДНАКО

Я ПОВТОРЮ:

ЗНАЙ, ЭТО ТЫ, БЕССМЕРТНЫЙ,

В НАС ЭРУ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ ОТКРЫЛ.

* * *

По Петербургу — грязные следы

Осенней тьмы, размытой полнолуньем,

Размолотой, как в мельнице.

За Охтой —

Поют, печалясь, о судьбе девичьей.

Грохочет конка.

Как слепая птица,

Дождь мечется меж черных крон дерев.

Под фонарями проплывают шубки

Воздушных барышень.

Серебряная сабля

Честь отдает нижайше.

Туалеты

Прекрасных дам в покоях изумрудных

Домов игорных — точно шлейфы фей.

Сверкание призваний и признаний.

Осколки судеб. Выкрики. Игра.

И шепот надо всеми сатанинский:

«Сумей и ты в историю вползти».

По Петербургу — осень с зябким птичьим

Дождем. Нева сверкает, отражая

Цилиндр и чье-то бледное лицо.

Как баржу на буксире,

За собою

Мы тащим груз судьбы…

Свалилась крыса

С причала. Вдруг откуда-то приполз

Прогнивший запах апельсинов.

В полночь

Все улицы уже полным-полны

Телами падших ангелов. Трепещут

Еще крыла, еще душонка бродит

В саду Эдемском.

— Ангелочек!

— Ой! —

Отчаянье в трактирах хлещет водку.

Спасенье щиплет траву в небесах

И пьет нектар бессмертья,

Забывая

Юдоль скорбей, земной горчащий прах…

Осенний Питер. Близится конец

Столетья. Именитые персоны

Полны решимости объять все блага

Земли и неба. Эти господа

Сожрут и совесть, и жестокий призрак

Раскаянья.

Восстань же против зла

С народной ратью…

Там, за Волгой, жизнь —

Как ржанье скакунов огненногривых,

Оседланных луною.

Лишь однажды

Дано тебе прозреть, но — навсегда.

Проснулся мокрый колокол.

Марксист

Ульянов ест блины, светло смеется.

Чай золотится. Мельница времен

Домалывает век.

А грузный Питер,

Как якорь, тускло светит на борту

Державного дредноута — России.

Прогнивший мир,

Пробил твой смертный час!

* * *

Сначала вдоль Невы, а возле Охты —

Свернуть домой. А Надя так близка

И так нежна. Ей чудится во мраке

Зловещий шепот.

Брат казнен. Над братом

Трава растет.

Остался микроскоп.

И порванная нить судьбы. Запомни:

Отныне мы пойдем другим путем.

Другой стезей. Вот только маму жалко:

Ее еще такое в жизни ждет.

Мы знаем их, крикливых либералов.

Скулящих трусов, воющих вослед

Немногим смельчакам.

Мы знаем мямлей,

Страшащихся навлечь сановный гнев.

И старенький учитель не заходит

Сразиться в шахматы. Его понять легко.

Боится пересудов… Вы, Надежда,

Не можете представить,

Каково

Тогда нам было с мамой. Кто захочет

С семейкой арестанта чаевать?

Вот и сидим одни у самовара.

Бесцельность слов. Пустыня. Пустота.

Нельзя впадать в унынье.

Свищет плеть

Над нашею судьбой, как будто свищет

Юродивый.

На всех устах — печать.

Лишь блеянье баранье либералов.

Когда ж мы поумнеем, черт возьми!

— Да, кстати, вам не холодно, Надежда?

— Нет, вроде ничего…

Над Петербургом

Во всей красе луна. Помедли, время!

От нежности кружится голова.

И все короче шаг. Молчанье. Ветер.

Тебе немногим больше двадцати.

И в жилах — гул непрожитых столетий…

Ночь. Подгулявший жалостно поет.

Ах, Русь моя… Я от отца узнал

Ее историю…

Вы слышите, какое

У Стеньки Разина отходчивое сердце…

* * *

НАД

ХРИПЕНЬЕМ ВЗБЕСИВШИХСЯ