Сказки семи ветров - Асия Уэно

Молчит камень, как… камень. И так, и эдак вился вокруг него ветерок — нет ответа. Совсем расстроился, превратился в мальчонку, сидит в пыли и плачет.

Тут — цок-цок-цок — конный едет. Скакун у него вороной, серебром подкованный, золотом украшенный! Да и сам всадник на вид добропорядочный, и лицо у него умное.

— Чего пригорюнился, малой? — спросил он, поравнявшись с сидящим.

— Пришёл у камня совета просить, а он молчит, не желает помогать! — поведал ветерок.

— Молчит? — прищурился всадник. — Так на то он и камень! Ну да мы его живо разговорим, так что утри слёзы и отойди-ка в сторонку!

Выполнил ветерок приказ человека, отошёл.

— А теперь задавай свой вопрос! — сказал тот.

— Как мне жить дальше, — всхлипнул ветерок, — такому слабому, если я даже не могу сдуть ни одного лепестка с шиповника!

И посмотрел на всадника: что-то тот скажет?

Всадник и бровью не повёл, а вместо этого хлопнул коня по холке, и тот взвился на дыбы, загарцевал по камню.

— Ж-д-д-д-ди! — ответил камень ветерку. — Жди-жди-жди!

— Да что вы все, сговорились? — зарыдал малютка. — Всё «жди» да «жди»! Чего ждать-то? От ожидания я сильнее не сделаюсь!

— А ты бы, всё-таки, подождал! — улыбнулся человек, останавливая коня, и добавил. — Семь дней пройдёт, а там видно будет.

— Хорошо, — покладисто сказал ветерок и ускользнул в гриву коня. Застеснялся, что человек ему советы даёт.

И вот миновало семь дней. Прилетел наш маленький приятель на луг, где рос колючий насмешник, собрался с духом — и как дунет, что есть мочи! Лепестки так и закружились по воздуху, усыпали землю вокруг куста закатным снегом…

«Неужели я и впрямь стал таким сильным лишь оттого, что немного подождал»? — восхитился ветерок и вихрем стал кататься по траве от радости.

А шиповник промолчал. Присмирел, оставшись без половины лепестков, оттого и не признался, что в тот самый день пришла ему пора отцветать.

Тем более, что ветерок всё-таки был прав. Всякий, кто набрался терпения, делается сильнее.

4

Лещинка

(Маньчжурская сказка)

Почтеннейшей наставнице Ири-сан

В тёмной еловой чаще, куда не каждый зверь забредёт, меж трёх сварливых ёлок росла маленькая лещинка. Кто знает, какой беспамятной белкой был забыт в настолько неподходящем месте орешек, из которого она родилась? И как хрупкому росточку удалось вытянуться в тени мохнатых лап? Чудеса или подарок судьбы, а посчастливилось ему вырасти, да так, что верхушка доходила бы до человеческих глаз, кабы одного человека на плечи другого поставить.

Возможно, лещинке просто повезло, что одна из ёлок в драке с соседками потеряла несколько веток, и солнечные зайчики стали прыгать по её стволу и спускаться до самой земли. Так или иначе, а со временем та ёлка отрастила новые лапы, и с каждым днём бедному деревцу доставалось всё меньше и меньше света.

«Вот и кончается мой недолгий век», — грустно размышляло деревце, — «а меня как будто и не было вовсе. За иголками соседок даже неба не видела! Какой смысл в том, что я здесь расту? Кому от этого польза?»

Наступила осень, а с нею — холода, и чахнущая лещинка стала замерзать. Даже в густой ельник проникало леденящее дыхание ветра.

— Осенний ветер, последний ветер перед зимой, лишающий надежды! — взмолилась она. — Сделай так, чтобы хоть одна живая душа помнила обо мне, когда меня не станет!

— Я сделаю лучше, — пригладил бурую листву осенний ветер, и улетел прочь, прокричав напоследок: — Не во мне, в себе надежду ищи-и-и-и!

А спустя три дня забрёл в чащу путник. Не иначе, как давешний гость его привёл, ведь всем известно, какова власть ветров над человеческими сердцами.

Посмотрел он на лещинку и говорит:

— Эх, досада — даже орехов нет! Нечем полакомиться.

Вздохнуло деревце, но человек не услышал, решил, что ветер шевелит листвой. И ушёл, доброго слова не сказав.

Упала духом лещинка, но недолго горевала, вскоре новый странник появился!

— Эх, досада, совсем сырая! — поковырял он ножичком кору и только сплюнул в сердцах. — Придётся другой сухостой искать.

Заплакала лещинка, но тому лишь показалось, что дождь моросит. Поспешил он прочь со всех ног искать убежища под более густыми кронами.

И вот, когда надежды у деревца совсем не осталось, да и силы были на исходе, третий человек показался из-за еловых стволов.

— Вы не видали моих братьев, среднего с меньшим? — спросил он у ёлок, но те лишь сердито ветками кивнули. — Вот спасибо, так спасибо за подсказку! Чую, из беды их выручать придётся. И чего им, дурням, втемяшилось разыскивать клад, за гиблым болотом схороненный? А всё из-за сказителя, которого я давеча на постой пустил! Каким только ветром его в наши края занесло?!

И вспомнила лещинка, как ёлки шептались меж собой, что за лесом простираются топи, куда никто по доброй воле не сунется, а если зайдёт — то обратно дорогу не отыщет.

Старший же брат тем временем приблизился к ней, обошёл кругом, пробормотал что-то себе под нос, схватил тонкий стволик крепко-крепко, да как дёрнет! Посыпались с корней комья, полетели листья с ветвей, а лещинка дыхание затаила: дальше-то что будет?

— Ох, и вовремя мне это несчастное деревце подвернулось! — обрадованно сказал путник. — И не сухое, и не живое — самое то, что нужно для крепкого упругого посоха! С таким и топи не преграда! Ты уж не подведи, мой милый, не сломайся! На тебя одна надежда!

Обрезал лишние сучья, потыкал посохом землю, остался доволен. И поспешил вслед за братьями, из беды непутёвых вызволять. А лещинка по сторонам рогулькой вертела да поверить не могла: мало того, что к столь важному делу пристроилась, так ещё и мир посмотрит! Ведь правду говорят: то, что человеческие руки с любовью держат, душа вовек не покинет!

Так оно и случилось, но подробнее о том может разве что зимний ветер рассказать.

5

Самое прекрасное место

(Черкесская сказка)

Кэнсин и долине Загедан

Далеко-далеко, высоко-высоко в горах, чьё имя людьми позабыто, жил да был Ветер-Страж. Он оберегал долину, увенчанную неприступными острыми пиками, и была та долина священной. Четыре озера скрывала она. Синие, как незабудки на каменистых склонах, в ненастные дни делались они печально-серыми, подёргиваясь зябкой рябью, и тогда ветер заботливо укутывал их туманом. В ясную погоду привечал он облака, и те делились с озёрами всем, что только происходило на белом свете. Иных же гостей хранитель не жаловал — разве что птицам дозволял покружиться над водой. А людей, решившихся ступить в священные земли, отваживал то метелью, то грозой, то мороками.

— Не скучно тебе одному? — участливо спрашивали тучи, прилетевшие с моря. — Наш век быстротечен, а мы и то повидали больше твоего. Долинка у тебя крохотная, с рыбий глазок…

Хохотал в ответ ветер, бросая их о скальные зубцы, и тучи, обиженные подобным приёмом, изливались слезами прямо в озёра.

«Крохотная или нет, а срединную точку в мире указывает, откуда тот во все стороны ширится», — бормотал затворник себе под нос. — «Негоже самое прекрасное место без присмотра оставлять. Вмиг налетят, наползут, набегут… Горы — и те не устоят!»

Так он рассуждал, сиживая на краю ущелья и провожая взглядом бурную реку, что сбегала из долины вниз, в людские земли.

Хранитель мог долго любоваться, как тают снежники по весне, наполняя чаши озёр ледяной водой. Но вид ручейков, покидающих синюю обитель, чтобы слиться воедино и унестись прочь, за горизонт, всегда приводил его в странное томление — чувство, ветру непонятное. И потому редко приходил он сюда — разве что, после таких «разговоров». Вот и недоглядел.

Как-то по вечерней заре укрыл он драгоценные озёра туманным покровом, истончилась дымка поутру — а у самого восточного, глянь, человек обосновался! Сидит, будто у кого соизволение испросил, и трубку набивает.

Онемел на мгновение Ветер-Страж от такой-то наглости, а затем как взвоет, как кинется на пришлеца! Тот едва пыхалку в воду не выронил, да удержал. Отвернулся, стукнул кремнем разок-другой — и ну давай дымить! Как ни старался ветер — только сильнее трубку раздувал.

«Ладно, погоди, узнаешь у меня!» — осерчал хранитель долины. А человек тем временем сухого можжевельника натащил целую груду, и снова за огнивом полез. Ну, тут уж ветер не оплошал — все усилия чужака прахом развеял. Махнул человек рукой — и, гляди-ка, всухомятку перекусил, студёной водицей запивая.

— Изведу я тебя! — проревел ветер. Созвал он все окрестные тучи, все малые облачка. Сшиб их лбами, что есть мочи. Треснули небеса над головой у путника, ударила молния в вершину над ним.

— Что за негостеприимное местечко! — посетовал тот, не двигаясь с места и лишь плотнее укутываясь в плащ. — И, всё же, красота…