Легенда - Мари Лу

Если вы получаете хорошие баллы, что-то между тысячей двумястами пятьюдесятью и тысячей четырьмястами сорока девятью очками, то имеете право на обучение в старшей школе и последующую учебу в колледже. Неплохо.

Вы наскребли от тысячи до тысячи двухсот пятидесяти очков. Конгресс запрещает вам учиться в старшей школе. Вы присоединяетесь к рабочему классу, подобно моему брату Джону. И тогда вы утонете, работая на водяных турбинах, или сгорите от пара в энергоблоке.

Вы провалились.

Если вы провалились, Республика направляет к вашей семье своих представителей. Они заставляют родителей подписать контракт, который передает право опекунства правительству. Семье говорят, что вас высылают в республиканский трудовой лагерь и видеться вам больше нельзя. Родителям приходится кивать и соглашаться. А некоторые даже празднуют, ведь власти выделяют семье тысячу республиканских долларов в качестве утешительного подарка. Деньги и минус один лишний рот? Какое чуткое и заботливое правительство!

Только все это ложь. Провалившихся Республика втайне убивает. Стране нет никакой пользы от никчемного ребенка с плохими генами. Если повезет, Конгресс просто позволит вам умереть, в худшем — пошлет в лабораторию выявлять дефекты мозга или, как в моем случае, глаз и коленей.

Остается пять домов. Тесс замечает напряжение в моем взгляде и прижимается к плечу, чтобы успокоить. Я всматриваюсь в открытое окно своего дома и впервые за вечер вижу знакомое лицо. Мимо проходит Иден, выглядывает из окна, видит приближающихся солдат, а затем быстро ныряет в глубь дома и пропадает из виду. Свет уличного фонаря играет на его платиновых кудряшках.

— Похудел, — тихо говорю я.

— Он жив и может передвигаться, — отвечает Тесс. — Это уже хорошо.

Несколько минут спустя мимо окна проходят поглощенные разговором Джон и моя мать. Мы с Джоном очень похожи, только из-за тяжелой работы в энергоблоке он стал мускулистее. Его волосы, как у большинства жителей нашего сектора, длиной ниже плеч и собраны в хвост. Куртка измазана красной глиной. Я вздыхаю с облегчением. Так, по крайней мере, они трое здоровы настолько, что могут ходить. Даже если кто-то из них и заразился, еще слишком рано и есть шанс выздороветь.

Я все время думаю о том, что случится, если солдаты начертят красный крест на нашей двери. После их ухода моя семья еще долго будет стоять в гостиной. Потом Джон возьмет маму за плечи, и она, закрыв лицо, бросится в его объятия. Иден уйдет в нашу единственную спальню, где просидит остаток ночи. Утром они скудно поедят, выпьют воды и сядут в гостиной в ожидании выздоровления. Или смерти.

Мои мысли блуждают вокруг нашего с Тесс тайника украденных денег. Тысяча двести республиканских долларов. Достаточно, чтобы прокормить нас несколько месяцев… но этих денег не хватит, если моей семье потребуются лекарства.

Тянутся долгие минуты. Я прячу рогатку и играю с Тесс в «камень-ножницы-бумага». (Не знаю почему, но в этой игре она почти всегда побеждает.) Пару раз я бросаю взгляд на окно своего дома, но рядом с ним уже никто не ходит. Должно быть, они собрались у двери, чтобы открыть сразу же, как только постучат солдаты.

И вот время пришло. Сидя на краю окна, я высовываюсь так далеко, что Тесс хватает меня за руку, опасаясь, как бы я не вывалился. Солдаты стучат в дверь. Мать тут же ее открывает и, впустив солдат внутрь, закрывает. Я пытаюсь расслышать голоса, шаги, хоть какие-нибудь звуки в доме.

Тишина затягивается. Мы продолжаем ждать, и Тесс бросает на меня взгляд.

— Отсутствие новостей — хорошая новость, верно? — шепчет она.

— Очень странно, — отвечаю я.

Мысленно считаю секунды. Проходит минута. Потом две, потом четыре и, наконец, десять.

Потом пятнадцать минут. Двадцать минут.

Я смотрю на Тесс. Она пожимает плечами:

— Возможно, у них сломался датчик.

Проходит тридцать минут. Я не смею сдвинуться с места. Боюсь моргнуть, чтобы ничего не пропустить. И продолжаю смотреть на свой дом, пока глаза не высыхают и не начинают слезиться. Пальцы отбивают ритм по рукояти ножа.

Сорок минут. Пятьдесят минут. Час.

— Что-то не так, — шепчу я.

— Ты не знаешь наверняка, — поджимает губы Тесс.

— Нет, знаю. Что можно делать так долго?

Тесс собирается ответить, но в этот момент из моего дома выходят солдаты, друг за другом, тихо и безразлично. Я напрягаю глаза, вглядываясь в окно — не пройдет ли кто мимо, но никого не видно. Последний солдат закрывает за собой дверь и тянет руку к поясу. У меня чернеет в глазах. Я знаю, что будет дальше.

Солдат достает баллончик и проводит по диагонали длинную красную черту на двери. Затем еще одну, вычерчивая букву «икс».

Я тихо ругаюсь и уже почти отворачиваюсь… но в этот момент солдат делает нечто неожиданное, никогда мной не виданное, нечто настолько странное и новое, что я лишь пялюсь на него в немом оцепенении.

Он проводит на двери моего дома третью черту, прямую вертикальную, которая рассекает икс пополам.

Джун

Полдень. Рубиновый сектор. 88 градусов по Фаренгейту.

Я стою со своим братом Метиасом на балконе квартиры наших родителей. Обычно мне не нравится выслушивать его рассказы о служебных буднях: применении нового налогового закона, аресте предателей Республики, политике. Мне, будущему агенту-детективу, это неинтересно.

Но сегодня я слушаю брата очень внимательно. Он пристально вглядывается в небо, хмурится и снова полирует пистолет. Его что-то беспокоит.

— Нам сообщили, что в Лас-Вегасе объявился Дэй, — говорит брат. Он произносит имя Дэй так, словно устал постоянно его слышать.

Мое дыхание участилось. Я люблю истории о загадочном парне, хотя никогда об этом не говорю.

— Это правда? — спрашиваю я.

— К сожалению, нет. Просто какой-то парень напился в баре и хотел прославиться. Он никак не связан с Дэем. — Метиас переводит взгляд на меня и хмурится, заметив в моем голосе интерес.

У нас с братом одинаковые глаза, черные с золотистым отливом, одинаково длинные ресницы и темные прямые волосы. Метиасу длинные ресницы очень идут. Порой вокруг него вертится столько девушек, что хоть метлой отгоняй. Метиас засовывает пистолет в кобуру на поясе. Это новый пистолет, полуавтоматический, с малой отдачей, отделан старинным серебром под стать значку на груди Метиаса. Украшенная рукоять. Необычная вещь. Стоит не менее восемнадцати тысяч республиканских долларов.

Я все так же опираюсь на перила балкона.

— А вы, ребята, вообще когда-нибудь выходили на Дэя?

Метиас вздыхает:

— Рано или поздно мы его поймаем. Как долго может скрываться обычный подросток? Не хотел бы я знать, что с ним сделает Конгресс. Список его преступлений выглядит как целая книга.

«Не нужно ловить Дэя, — думаю я. — По окончании университета я хочу сама его выследить». Полуденное солнце купает в тусклой желтизне облака, городской смог и террасы зданий, и с балкона я вижу, как рабочие вместе с животными на травяных террасах направляются в тень. Сознание по привычке перебирает детали. (В здании сорок семь террас. Один из работников террасы двенадцатого этажа ухаживает за стадом из тридцати двух карликовых овец. Головы у карликовых овец круглые, а не конусообразные, следовательно, их привезли по морю с Южно-Американских островов, и, если за работником закрепили именно это стадо, значит, он хорошо знает, как ухаживать за этим видом овец, возможно, какое-то время жил на островах и наверняка бегло говорит на нескольких диалектах испанского и португальского.)

Жара выматывает, и я отвлекаюсь от размышлений. Жилет липнет к рубашке, а украшенная кружевом рубашка — к коже.

Метиас снова поднимает голову к небу, натягивает перчатки (черный неопрен, спектральная подкладка, тыльная сторона украшена отличительными знаками капитана) и направляется в дом. Я следую за ним.

— Похоже, вечером будет дождь, — говорит Метиас. Он останавливается и гладит нашего Олли, белую овчарку, который разлегся на диване. — Без меня не тренируйся. Не хочу, чтобы ты заболела, бегая под дождем.

Я не смотрю на брата и не отвечаю. «Начинается».

Метиас замечает мое молчание и переводит на меня взгляд. Я вижу, как на его лице возникает недовольство.

— И не гуляй с Олли по улицам. Вечером во всех секторах могут отключить электричество. Будь осторожна… По крайней мере, пока я не вернусь домой. Я серьезно, ясно? Я видел, как на тебя смотрят мужчины. Мне это не нравится.

Я терпеливо жду, пока брат договорит все то, что уже повторял мне бесчисленное множество раз (девяносто два, если точно): при сигнале о наводнении бежать на пятнадцатый этаж; держать поблизости газовые лампы на случай отключения в городе электричества; не тренироваться в скалолазании, используя внешнюю стену нашего дома; не отрабатывать навыки слежки за незнакомцами; не пораниться.