Затемнение в Грэтли - Джон Пристли

Однако пора было мне вмешаться в разговор. Я всегда считаю нужным подсказать людям, что им следует обо мне думать. Таким образом ещё до прибытия на место входишь в ту роль, в которой ты намерен выступить.

Вставляя время от времени замечания в общий разговор, я сообщил всем, что недавно приехал из Канады, а сейчас еду для переговоров о работе на одном большом предприятии в Грэтли. Всё это я изложил с некоторой важностью и таинственностью, как у нас любит говорить сейчас большинство людей. Я задал также несколько вопросов относительно Грэтли — есть ли в городе приличная гостиница, легко ли потом будет снять себе домик и прочее в таком же роде. Мне отвечали краснощёкий пассажир и офицер, который даже оторвался от газеты, чтобы сообщить мне некоторые сведения о своём родном городе. Лётчика больше интересовала его книжка, и я его вполне понимаю.

Вдруг я заметил, что у сидевшей напротив дамы глаза уже открыты. Она держалась очень прямо, вытянув, как птица, длинную шею, и смотрела на меня в упор. Это продолжалось минуты две, потом она заговорила с краснощёким старцем об общих знакомых, — главным образом, как я понял, о местных тузах, но время от времени она всё ещё поглядывала на меня с каким-то недоумением.

К концу второго часа оба пожилых пассажира стали клевать носом, а молодые офицеры углубились в чтение. Меня тоже начинала одолевать дремота, как вдруг дама с длинной шеей широко раскрыла глаза, улыбнулась и, наклонясь вперёд, сказала тихо:

— Вы, кажется, говорили, что недавно приехали из Канады?

— Да, — отвечал я. — А что?

Очевидно, мне предстояло выслушать всякие подробности о её двух чудесных детях, эвакуированных в Канаду. Может быть, она даже спросит, не встречал ли я их.

— Дело в том, — сказала она ещё тише, — что я случайно видела вас с полгода тому назад во французском ресторане Центральной гостиницы в Глазго. Вы обедали с человеком, который мне немного знаком.

На это можно было ответить по-разному, но мне следовало придумать наиболее безопасный ответ — и придумать поскорее. Я всё же сначала удостоверился, что никто не прислушивается к нашему разговору.

Женщина сидела, наклонясь вперёд, и улыбалась, глядя мне прямо в глаза, с выражением притворного простодушия, которое я с удовольствием стёр бы с её лица оплеухой.

— Вы уверены, что не ошиблись?

— Совершенно уверена.

И добавила с некоторым ехидством, которое мне очень не понравилось:

— Я прекрасно запоминаю лица.

Я пытался припомнить, с кем она могла меня видеть в Глазго, хотя вряд ли это был человек известный. Тем временем я уже успел овладеть собой.

— Я говорил, что недавно вернулся в Англию из Канады. Но я не сказал, когда уехал в Канаду. Вы ведь знаете, что из Глазго ещё и до сих пор отходят пароходы.

— Разумеется. Вы, должно быть, тогда и собирались сесть на пароход в Глазго?

— Совершенно верно. — Теперь мне было безразлично, кто был тот человек, с которым она меня видела в Глазго.

Она придвинулась ближе, напоминая мне теперь уже не птицу, а скорее надушенную кошку с шелковистой шёрсткой, и сказала, понизив голос:

— Но дело-то в том, что я встретила вас после этого ещё раз — у меня просто удивительная память на лица! — в Лондоне. Вы обедали в «Мирабелл»… Да, месяца три тому назад, не больше. Значит, вы не были тогда в Канаде, не так ли?

Я покачал головой.

— Относительно Глазго вы были правы, но на этот раз, извините, ошиблись.

Но она, конечно, не ошиблась и прекрасно поняла, что я это знаю. Всё вышло у меня очень неудачно. Впрочем, я утешал себя мыслью, что это не имеет никакого значения.

Изогнув длинную шею, женщина откинулась назад, по-прежнему глядя на меня с насмешливым любопытством. Я отвечал безмятежным взглядом. Минуту-другую мы оба молчали. Потом она спросила:

— Надолго вы в Грэтли?

Я сказал, что и сам ещё не знаю, что это зависит от того, примут меня на службу или нет. И постарался, чтобы мой ответ звучал правдиво — да, в сущности, это и была правда.

Она кивнула головой, потом достала визитную карточку и протянула мне.

— Вы извините меня за назойливость. Но это так странно и так на меня непохоже — приметить вас в Глазго и потом спутать с кем-то другим в Лондоне! Ни разу в жизни со мной таких вещей не бывало. Так что, если вы когда-нибудь найдёте этому объяснение, может быть, вы мне позвоните и заедете выпить чашку чаю или рюмку вина? Я живу неподалёку от Грэтли, совсем рядом с заводом Белтон-Смита.

Тем и кончился наш разговор. Она закрыла глаза всё с той же тенью иронической усмешки на губах, а я, не взглянув на карточку, сунул её в жилетный карман и плотнее закутался в своё тяжёлое пальто. Я говорил себе, что плохо начинаю работу в Грэтли. Промахи свои я приписывал тому, что мне не по душе это назначение в Грэтли, что я выдохся и к тому же угнетён дурными вестями с фронта. Войти в роль заранее, ещё до прибытия на место, — идея сама по себе правильная. Но ведь у этой жительницы Грэтли, которая явно неглупа, знает всех в городе и, наверное, двенадцать часов в сутки занимается болтовнёй, уже составилось, вероятно, мнение обо мне как о неумелом лгуне и, что гораздо хуже, как о человеке, которого окружает какая-то тайна. Слышал ли кто-нибудь из пассажиров наш разговор? Оба военных всё ещё были поглощены чтением. Краснощёкий, погрузившись в забытьё, легонько посвистывал носом. Но, оглянувшись на моего смуглого соседа слева, я заметил, как в этот самый миг он прикрыл тяжёлым жёлтым веком свой словно плавающий в масле правый глаз. Значит, он подслушивал! Возможно, что это и не имело никакого значения, но от этого неудачное начало не становилось удачнее. Я подумал, что, если так пойдёт и дальше, то к концу недели я, пожалуй, буду шествовать по главной улице Грэтли, нацепив фальшивую бороду и плакат, возвещающий, что я послан контрразведкой. Ай да Нейлэнд! Нечего сказать, хороша работа!

Я сделал вид, что засыпаю, и примерно через полчаса заметил, как многозначительно переглядываются дама с длинной шеей и мой сосед слева, жирный иностранец. Его лица я, конечно, не мог видеть, так как всё ещё притворялся спящим, но выражение её лица убедило меня, что эти двое хорошо знакомы друг с другом, что они, вероятно, по приезде где-нибудь встретятся, но не хотят, чтобы об этом знали другие. И между ними была, конечно, не любовная связь — не так она на него смотрела, — а скорее всего какие-то деловые отношения. «Чёрный рынок? Да, скорее это, чем что-либо по моей части», — подумал я, но всё-таки решил, что на первой же неделе по приезде в Грэтли воспользуюсь приглашением этой дамы. Наш поезд с грохотом подкатил к Грэтли. Вокзал здесь, насколько мне удалось разглядеть, маленький, жалкий, как во многих небольших заводских городах Англии. Я с трудом нашёл дорогу к выходу, так как вокруг была тьма кромешная. Ненавижу затемнение! Это одна из ошибок нынешней войны. Какая-то в этом боязливость, растерянность, что-то от мюнхенских настроений. Будь моя воля, я бы рискнул ждать до того момента, когда бомбардировщики уже над головой, только бы не выносить ежевечернюю тоску затемнённых улиц и слепых стен. В затемнении есть что-то унизительное. Не следовало допускать, чтобы эти выродки с чёрной душой погрузили полмира в чёрную тьму. Это с нашей стороны как бы некоторая уступка, как бы признание их могущества. Я так и слышу хихиканье этих бесноватых, радующихся, что мы бродим ощупью в темноте, как они того желали. Мы создаём в окружающем нас мире мрак под стать мраку их гнусных душ. Говорю вам: я ненавижу затемнение! А такого жуткого затемнения, как в Грэтли, я нигде ещё не видал. Вокзал был словно весь окутан одеялами цвета индиго. Выйдя на привокзальную площадь, вы проваливались куда-то в невидимую бездну.

Три автомобиля (в один из них, как мне показалось, села дама с длинной шеей) отъехали, грохоча, — должно быть, переезжали мост, — и стало тихо. На станции не было ни единого такси. Я ещё из Лондона заказал на день-два номер в гостинице «Ягнёнок и шест» на Маркет-стрит, и сейчас мне предстояло её разыскивать в этом непроглядном мраке. Я вернулся обратно в зал и поймал носильщика, который, объясняя мне дорогу, всё указывал куда-то вдаль, как будто мы с ним в июльский день любовались Неаполитанским заливом. Стараясь запомнить его указания, я поплёлся пешком в город, таща свой тяжёлый саквояж. Земля была покрыта снегом, но даже он казался чёрным. Воздух был сырой и холодный, чувствовалось, что скоро опять пойдёт снег. Я дважды сбивался с пути, плутал по каким-то глухим переулкам, но в конце концов встретил полицейского, и он указал мне Маркет-стрит.

Мы не всегда отдаём себе ясный отчёт в том, что такое нынешняя война. В сущности, мы большей частью увиливаем от великой и страшной правды о ней и попросту стараемся как-то приноровиться к связанным с нею неудобствам и лишениям. Но бывают минуты усталости и уныния, когда эта правда вдруг обрушивается на вас всей своей тяжестью, и вы похожи на человека, который, проснувшись, увидел себя на дне моря. Такую тяжёлую минуту я пережил той ночью в Грэтли по дороге в гостиницу. Я вдруг понял, что такое война, и правда о ней придавила меня, как обрушившаяся башня. Кто-то во мне — не Хамфри Нейлэнд, дрожащий за свою шкуру, и не британец, опасающийся за свои владения, — содрогнулся и взвыл, увидев перед собой зияющую чёрную пропасть, куда скользили мужчины, женщины, дома, целые города. То было видение спущенного с цепи торжествующего зла, воцарившегося на земле ада… Где-то в тайниках вселенной, никогда и не снившихся нам, кто-то дёргал за верёвочку, и мы плясали, а затем скользили в пропасть, и с нами проваливалось всё. И начали это не проклятые нацисты, — я ненавижу этих бандитов, но вовсе не склонен представлять их во сто раз сильнее, чем они есть, — просто они первые оказались марионетками на верёвочке. Они толкают нас в пропасть, в тёмный кипящий поток, низвергающийся прямо в ад, но создать эту пропасть они не могли. Может быть, мы создали её все сообща, а может быть, это вырвались на волю гигантские силы тьмы? Той ночью в Грэтли я вдруг увидел эту пропасть и почувствовал себя на краю её. Не я один — весь город был на краю этой пропасти. А в нём какие-то несколько человек (как знать, может быть, и тот, с которым я столкнулся на углу?) изо всех сил старались спихнуть всех нас вниз. Здесь, за чёрной завесой затемнения, где-то укрывалось зло. Но где? Мне предстояло узнать это.