Тася - Жумабай Мекебаев

что я ощутил там. Запахи в комнате кружили мне голову, но не запахи парфюмерии, а какой-то нежный дурманящий аромат – то ли от чистого девичьего тела, то ли еще от чего-нибудь. Эти же запахи витали в этой комнате. Она потянула меня к кровати, и мы предались безумной любви, и я был еще молод.

Уверяю вас, что у нее это было впервые, тем не менее она проявляла такую нежность, что я таял в ее объятьях. Затем, обнявшись, мы лежали, и она начала свой рассказ. Звали ее Анастасия, лицо ее было в маске из нежного материала.

– В семнадцать лет я влюбилась в соседского парня Сережу, я была молодая, красивая, озорная. Мы стали с ним дружить, целовались, но не более того. Мечтали, что, отслужив в армии, Сергей женится на мне, и у нас будет много детишек. Но мечты имеют свойство не сбываться. Все было бы хорошо, но моя близкая подруга Лена ревновала меня к Сереже, не давала нам проходу, наговаривая на меня всякие сплетни. Мы же с Сережей не обращали внимания на ее разговоры. И однажды средь бела дня Лена, подойдя ко мне на улице со словами «я тебе Сережу не отдам», облила мое лицо какой-то жидкостью… Мне стало невыносимо больно, лицо мое горело, и я потеряла сознание. Очнулась я в больнице, все мое лицо было перебинтовано, но боль спала. На следующий день врач-дерматолог сказал мне: «Крепись, Анастасия, у тебя изуродовано все лицо, тяжко тебе будет в жизни. Глаза у тебя здоровы, в остальном ты здорова». Я целую неделю проплакала, думая, как я дальше буду жить. В то время пластических операции практически не было может были в крупных городах. В больницу приходил Сережа. Обняв меня, плакал вместе со мной, я сказала ему: «Сережа, между нами все кончено, я инвалид с уродливым, обезображенным лицом, и между нами ничего не может быть. Уходи, пожалуйста, и ты свободен». И Сергей, не задерживаясь, ушел, видать, не сильно любил меня, а было так, юношеское увлечение. На следующий день приходил следователь, допросил меня в качестве потерпевшей и сказал, что Лена арестована. Я поехала к сестре Анне в этот поселок, где проживает много людей и друг друга мало знают. Анна приютила меня, выделила комнату, замаскировала ее, и я начала жить. Боже, что это была за жизнь, не дай Бог никому. Я все время была одна-одинешенька, не с кем было разговаривать. Анна приходила с работы усталая, хотела со мной общаться, но быстро засыпала. После моего приезда она оборвала связь со своим женихом Павлом, и все это ради меня родной сестрички. Я не могла заснуть, принимала всякого рода снотворные и транквилизаторы, но помогало очень мало. Я смотрела в окно на улицу, украдкой видела, как кипела жизнь, шли матери с мужьями, с детьми, веселились и радовались. Много раз видела тебя, Женечка, влюбилась в тебя, мечтала о тебе, грезила. Спасибо, – шептала она, обнимая меня, – Женя, за все, что подарил ты мне сегодня, я впервые испытала женское счастье.

Мы разговаривали долго. Она поведала, что подругу Лену осудили на четыре года, и там, в колонии, через год она наложила на себя руки. Сергей же после армии уехал в город и говорят, что он спился.

Начал брезжить рассвет, и Тася сказала:

– Иди, мой родной, – она обнимала меня целовала, плакала и сказала: – До свидания и прощай.

И я ушел… На душе было очень тоскливо и тяжело. На следующий день меня вызвали в областной центр с отчетом, и около двух дней я был в городе.

Через два дня приехав в поселок на работе на мой вопрос, где начальник, ребята сказали, что он на похоронах. Я не стал спрашивать у кого, решил спросить у него самого.

После обеда зайдя к Рожкову В., поздоровавшись, спросил, что за похороны, при этом выразив ему соболезнование. Рожков был не в настроении, мрачен и ответил мне:

– Вчера сестра Прохоровой Анны, Анастасия, приняв очень много таблеток, умерла, не приходя в сознание.

Я остолбенел, сердце мое бешено заколотилось, на лбу появилась испарина, нет, даже не испарина, а градом катился пот. Я ничего не мог говорить, а лишь немо открывал рот. Начальник подал мне стакан воды и сказал:

– Вот такие дела, Женя. Жить бы ей жить… Да судьба, видать, у нее такая.

И вот в таком состояний я вышел на улицу, возле крыльца стоял милицейский мотоцикл, я поехал на нем в сторону кладбища. Подъехав к свежей могиле, обложенной венками и обняв холмик могилы Таси, заплакал. При этом словно говорил Тасе: «Ничего же хорошего ты не видела, не была ты любимой девушкой и невестой, не стала любимой женой и матерью, и все это из-за проклятой людской зависти. Три года ты как бы сидела в клетке, ни с кем не разговаривая, ни с кем не общаясь… Не дай бог этого никому. Дай бог тебе, Тася, в ином мире всего хорошего».

В этот солнечный майский день вокруг кладбища расцветали яркие полевые цветы, зеленела буйно трава, в небе жарко пели жаворонки, и жизнь продолжалась во всем ее великолепии

Жумабай Мекебаев