Оружие мысли. Рассказы. Уроки оздоровления организма - Виктор Вассбар

– Мамочка, я люблю тебя! – открыв фиалковые глазки, с улыбкой говорила она, затем крепко прижимала к своей груди лежащую рядом на одной подушке куклу Любочку, откидывала одеяло и опускала на пол тонкие ножки.

Заправив кровать и умывшись из висящего на гвозде рукомойника, Вера подходила к окну, улыбалась солнцу, здоровалась с воробьями, копошащимися в пыли, затем садилась за стол. Заботливыми руками мамы льняным полотенцем были накрыты стакан молока и несколько ломтиков сайки. Наскоро приняв этот немудрёный завтрак, Верочка подходила к своей кроватке, брала на руки куклу Любочку и, разговаривая с ней, начинала игру.

– Сейчас я сошью тебе новое платьице, и мы пойдём с тобой гулять! – каждое утро говорила она своей любимице и приступала к работе.

Да простит меня читатель за краткое отступление, следующее ниже этой строки, но с ним будет проще понять время и события, о которых хочу рассказать.

Верочка жила с мамой в посёлке Ильича, растянувшемся узкой лентой в одну улицу от железнодорожного моста, – справа; до дома бакенщика, стоящего особняком на высоком холме и зорко смотрящего на могучую Обь, – слева. Посёлок Ильича, – официальное название окраинного населённого пункта города Барнаула, народ же его называл просто – Кожзавод, это оттого, что в 1918 году на его левой окраине вырос кожевенный завод, но главная причина, по которой народ редко упоминал Ленина, вероятно, заключалась в другом. Стыдились жители посёлка называть свой угрюмый населённый пункт именем великого вождя, очень уж беден он был, мрачен и сер, – покосившиеся хибары, прогнившие заборы, толстая едкая пыль в засуху и непролазная глубокая жирная грязь в сезон дождей по всему полотну дороги, по которой, нередко падая, могли передвигаться только люди. Конечно, шли машины и лошади тянущие гружённые чем-то телеги, они и взбивали грязь дороги в липкую студенистую массу, но даже этот гужевой и моторизированный транспорт часто крепко прилипал к колее на час и более. И так по всей ленте единственной улицы, названной тоже в честь Ильича – Ленинской. Лишь в центре посёлка с бараками, на которые зорко смотрел с высокого постамента И. В. Сталин, по-хозяйски укоренившийся на центральной и единственной площади посёлка, были проложены пешеходные деревянные мостки, дорога же из конца в конец утопала в пыли или грязи, в которую даже нерадивый хозяин не выпускал собаку. Не поворачивается язык сказать «чисто» и о центральной площади, но относительно того далёкого времени, в которое я мысленно переношусь этими строками, она смотрелась довольно-таки опрятно. Очевидно, это оттого что редкий человек заходил на неё, значит и не месил своим сапожищами грязь и не поднимал пыль. Что останавливало жителей посёлка перед той площадью? Что заставляло их обходить её стороной? Вероятно, давящая атмосфера, исходящая от памятника И. В. Сталину. Даже бревенчатый клуб, уныло смотрящий серыми стенами на спину белого гранитного гиганта, казался каким-то придавленным и прокажённым. Гранитный Сталин был здесь владыкой. Памятник, от слова память! Жил человек, свершил великое дело, – достоин памяти потомков! Но он-то ещё жив, – вождь всех народов! Зачем ему памятник, почему его портрет украшает фасад заводского клуба?

И всё же клуб, был радостью для мужиков (в буфете по праздникам было пиво), и единственной отдушиной для молодёжи и молодых вдов (по воскресеньям были танцы под духовой оркестр).

Кроме этого культурного центра, – клуба; площадь окольцовывали школа, почта, баня, маленький базар в пять столов и магазин, у двери которого на серой доске с колёсиками сидел безногий мужчина с двумя рядами орденов и медалей на груди.

Сер и непригляден был посёлок, но жители его дорожили им. Там, – за косогором, на посёлке «Восточный» эвакуированные жили намного хуже. Жилищем им служили не хибары и не бараки, а землянки с дощатыми односкатными крышами, возвышающимися над землёй не более чем на 1,5—2 метра.

Мрачное время, если смотреть на него с высоты сегодняшнего дня; и светлые дни, если видеть их глазами тех, кто перенёс войну, кто вошёл в первый год мирной жизни.

Жили трудно, тяжело, но на лицах людей не было гнетущей хмурости и зависти, они светились радостью жизни. Да и почему бы не радоваться им? Победа!!! Это главное! Но не менее важными был завод и река! Завод давал работу, а заречные луга и лес сено для скота и ягоды. Река делилась своими дарами, – стерлядью и осётрами, щукой и килограммовыми окунями и, конечно, разнообразной рыбной мелочью, из которой готовилась настоящая сибирская уха.

Счастливо жили! Лишь у одного человека в посёлке всегда был скорбный вид. Это была женщина, которая несла в себе боль войны. Сторонилась она людей, была замкнута в своём мирке, но ведомом всем старожилам и эвакуированным. Забрала у неё война любимого мужа и двоих детей. Редко выходила она из своего перекосившегося домика, огороженного сгнившим забором, но когда шла в магазин, да по неотложным делам, то каждому мальчику или девочке, встречающимся на пути, предлагала конфеты, а они от неё бежали что было мочи, – боялись. Её тёмное одеяние пугало их. Лишь одну Верочку не пугали чёрный платок и чёрное платье Дуни. Безбоязненно подходила она к ней, ласково смотрела своими голубыми глазами в её глаза и что-то тихо говорила. Дуня гладила её по головке, называла Лялечкой, угощала конфетами, затем, прощаясь, крестила Верочку и медленно продолжала свой путь. Верочка долго смотрела ей вслед, махала маленькой ручкой, потом, вздыхая, возвращалась к своим важным играм-делам.

Посёлок. Своим фасадом он смотрел на луга, при разливе Оби заливаемые водой. В его затылок упирался косогор, поросший боярышником, искривлёнными берёзами, подтачиваемыми родниками, и густой крапивой, более злой, нежели сам чёрт. Верочка боялась крапивы, очень сильно она жалила, но Верочка очень сильно любила и ягодки боярышника. Своими рубиновыми каплями они постоянно манили её к себе. И Вера, превозмогая боль от укусов крапивы, по узкой тропе взбиралась по косогору к густому кусту боярышника и наслаждалась сладкой мякотью его крупных ягод. А ещё на косогоре росла заячья капуста, маленькая, – меньше Верочкина кулачка. Мальчики рвали ту капусту и ели, Верочка видела это, но сама никогда даже не пробовала её зелёных листков. Красные ягоды боярышника, аромат которых приятно щекотал её ноздри, казались ей вкуснее какой-то капусты и даже слаще конфет «Золотой улей» в красивой жёлтой обёртке с нарисованными сотами. Наслаждаясь, Вера слышала как изредка, чуть выше проезжала машина. Там был взвоз, по которому шли гружённые кожей телеги и что-то везли в своих кузовах редкие грузовые автомобили. Утром по этому взвозу шёл на работу поселковый люд и автобус. Шли те, кто работал на деревообрабатывающем заводе и 521, военном, называемом станкостроительным. Эти заводы были относительно недалеко, а в автобусах ехали те, кто работал в городе.

Верочкина мама работала в городе и каждое утро она уезжала на работу в первом автобусе. Верочка оставалась дома одна, ни бабушки, ни дедушки у неё не было, а своего папу она не знала, ни разу не слышала его голос, но она знала, что он самый хороший папа на всём белом свете, потому что у него очень добрые глаза. Эти глаза ласково смотрели на неё с маленькой фотографии, аккуратно вправленной в рамочку стоящую на комоде рядом с настольным зеркалом с металлической скобкой ножкой на оборотной стороне его. Верочка часто видела маму, смотрящей на её папу. И каждый раз, с крупными слезами на глазах, мама что-то тихо говорила ему. О чём разговаривала мама с папой, Верочка не знала, лишь один раз она чётко услышала: «Будь проклята эта война!» Пять лет, всего пять лет было Верочке, но она прекрасно понимала смысл этого страшного слова, – война! Каждый раз, услышав его, Верочка сжималась в маленький комочек и замирала в ожидании чего-то ужасного со страшным лицом, страшнее, чем у грозного белого памятника стоящего на площади рядом с клубом.

Не было у Верочки ни бабушек и ни дедушек, некому было её приласкать, некому было с ней даже поговорить.

Барак, в одной из комнаток которого жила Верочка с мамой, оживал лишь поздно вечером, когда его жильцы возвращались с работы, но им не было никакого дела до маленькой девочки, у всех были свои заботы и дела.

До прихода мамы с работы у Верочки была единственная радость, – её милая подружка Любочка, мирно лежащая сейчас на маминой кровати!

– Я буду носить тебя на ручках, буду кружить на цветочной полянке! Все бабочки и стрекозки будут смотреть на тебя и с завистью говорить: «Ах, какая красивая у Веры – Любочка! Ах, какое красивое сегодня на ней платьице!» – а я им скажу, что сама сшила его для тебя! – Вот только лоскуточков у меня мало, ну, да, ничего! Я сошью тебе сарафанчик! Ты пока полежи, Любочка, здесь, – на кроватке, а я пойду, принесу коробочку, ту, которую мамочка, моя милая мамочка, подарила мне на день рождения! Ты помнишь, я показывала её тебе! Ах, как вкусно она пахнет! Мамочка говорила, что в ней были очень дорогие духи «Красная Москва», их папа ей подарил. Я не знаю, где та настоящая «Красная Москва», но она, наверно, очень красивая, если так очень вкусно пахнет. А один раз, Любочка, я её видела! Она такая… такая… знаешь… вся хрустальная, как башенка! Нет, что ты, Любочка, – погладив по головке куклу, – у завода башня круглая и чёрная, а та… как льдинки на реке! Сияет, переливается на солнышке, как прозрачный камешек, когда смотришь сквозь него на солнце! Ой, и чё это я с тобой заговорилась! Нам скоро гулять с тобой, а сарафанчик ещё не готов! Ну, я пошла… за коробочкой.