Из жизни читательницы - Елена Лобанова

В ее светлом круге среди ночного безмолвия все выглядит нездешним и таинственным. Халат на спинке стула, скомканное покрывало на диване, упавший со столика журнал – все это представляется многозначительным и загадочным, словно декорация к чудесной постановке...

И вот книга уже в руках! Вот затертый томик фантастики – посланец из романтической страны юности, от которой когда-то было рукой подать до неизведанных миров и сногсшибательных открытий. Стоит взять его в руки – и тебе снова четырнадцать, под окном поджидает прозрачный шар-космолет, и разномастные инопланетяне приветливо помахивают щупальцами и хоботами из отдаленных галактик.

А вот и верная подружка Джен Эйр. Джен, Джен, а ведь это ты виновата в моих любовных неудачах! Да-да, не смей отпираться – ты, ты не подсказала мне вовремя своим тоненьким упрямым голоском нужные слова, не схватила меня за руку своей маленькой ручонкой и не подтолкнула в нужную дверь!

Или крохотный, ни дать ни взять фотография девять на двенадцать, сборник рассказов молодого автора – теперь, конечно, и фамилию не вспомнить, обложка-то оторвалась лет с десяток назад! А в мэтры, в большие писатели, видно, не вышел – нигде больше я ни одной его вещи не встречала, это точно, по слогу бы сразу узнала. И как только человек эти слова находил? Наткнешься на фразу, вроде пустяковую, почти случайную: «У старого рояля непривычный звук...» – и вдруг будто толчок в спину – ИМЕЮЩИЙ ГЛАЗА ДА УСЛЫШИТ! – так и швырнет тебя в другую жизнь, где ты – уже не ты, а, допустим, осветитель в провинциальном театре оперы и балета, чуть не последний из служащих, но юноша с воображением, пишущий стихи и, как водится, влюбленный в неприступную прима-балерину... Когда я дохожу до места, где герою снится, что за свои стихи он получил Нобелевскую премию и ее принесли прямо в осветительскую будку, то обязательно начинаю реветь. По-моему, от злости. На жизнь, в которой поэты работают осветителями, а прозаики, об этом невозмутимо повествующие, пропадают в безвестности.

Инна.

Ин-на.

Да, верьте не верьте– таково ее имя!

Инна и Прохор. Можно ли поставить рядом эти два имени? В письменном виде – вполне. Очень помогает этот чудодейственный союз «и».

А в жизни?

То-то и оно, что невозможно подойти к ней и заговорить. Уже сколько раз пробовал! Вокруг нее – густое, плотное пространство неизвестного состава, в котором обычные слова теряют смысл и связь. Бесполезно даже искать в человеческом языке заклинание, способное совершить чудо – пробиться сквозь это густое облако. Но я продолжаю бесплодные попытки и каждый вечер составляю новые варианты заклинаний, обычно в трехдольном размере.

И вот что интересно: засыпаю со смутным чувством исполненного долга!

Эту книжечку, тоненькую и беспородную, дали маме в нагрузку к четырехтомнику Фенимора Купера, когда я оканчивала восьмой класс. К тому времени мне было известно примерное содержание всех книг в доме – от папиных военных уставов до наивно припрятанных в нижнем ящике комода двух томов Мопассана. Из чисто формального интереса я открыла серенькую книжонку. И приросла к дивану до вечера – до тех пор, когда мне было велено сходить за кефиром в гастроном-пятиэтажку напротив. В этом гастрономе и нашла меня мама через полтора часа. Уютно устроившись на низком широком подоконнике у неработающей кассы, я подбиралась уже к середине повести...

Бросив читать (глаза устают с каждым годом все быстрее), я просто лежу в темноте и думаю о всякой ерунде, которая днем ни за что не придет в голову. Такова вторая часть моей еженощной программы.

Лучше всего поймать – хотя далеко не с первой, не с первой попытки! – тот миг между явью и сном, когда разум перестает контролировать замирающее сознание. Тут главное не упустить момент и, мгновенно напрягшись, выхватить что-то из самых глубин – мысль? образ? воспоминание? – и вдруг зорко разглядеть, разгадать его, как зашифрованную надпись.

Вдруг всплывет, например, мимолетная фраза, какая-то, в сущности, глупость, болтовня: по соседству, мол, живет женщина – до чего на тебя похожа, просто удивительно! И не вспомнить уже, кто именно и когда такое брякнул, в каком ни-о-чемном разговоре в очереди или, может, в школьной столовой. Но вдруг всплыло и застряло в памяти как заноза: что это за женщина? И чем она может быть на меня похожа, когда у меня, например, размер ноги тридцать шесть при росте выше среднего, а волосы я крашу то в цвет «натуральный русый», то в «коньяк»? Какая-то мистика (вертится дальше в разгоряченном воображении), а может быть, это Я САМА живу разом две жизни?! И может, как раз поэтому мне иногда так неуютно ЗДЕСЬ?! (И тут уж ночное безмолвие радостно хлопает в ладоши!)

Или выскочит из каких-то тридевятых недр лицо хроменькой нянечки Анны Николаевны – нет, это же вообразить надо! – из ДЕТСКОГО САДИКА! В этот момент главное – не вздумать усмехнуться; наоборот, как можно прилежнее и старательнее, стараясь не двигаться, вглядываться в этот призрачный образ – и вот постепенно выступают из кромешной тьмы: коричневатая кожа... прядь черных волос из-под белой шапочки... сверкание металлических коронок во рту... И именно ТЕПЕРЬ выясняется, что коронки – это не что иное, как широчайшая, радостная до бессмысленности улыбка, которой нянечка Анна Николаевна сияла в любую погоду – сияла каждое утро, встречая нас, детей, на бетонном крылечке с полосатым ковриком! И оказывается, эта самая бессмысленно-счастливая улыбка не только помнится мне до нынешнего дня, но и ДО СИХ ПОР ИМЕЕТ НАДО МНОЮ ВЛАСТЬ! Я припадаю к ней, как к батарее в первый день отопительного сезона, и снова отчетливо вспоминаю ее наутро, и на другое утро тоже – с ощущением, близким к восторгу, словно мне объявили отгул посреди учебной четверти!

А ее улыбки?

Их несколько. Одна официальная, картинно-белозубая – для сцены, для поклона, для аплодисментов. Другая – быстрая, скользящая усмешка для подруг, когда, например, все эти феи и лебеди толпятся в буфете или спускаются по лестнице к выходу. Но есть у нее и еще одна... Эта появляется на губах внезапно и так же внезапно исчезает, озарив сиянием все вокруг, как мгновенно озаряет золотистый луч фигуру танцовщицы, и тут же все вокруг тонет во тьме и перестает существовать...

Если бы однажды мне досталась ТАКАЯ УЛЫБКА...

Наверное, это и называется: не зря прожитая жизнь.

Мы все еще дети – вот что внушает нам ночное безмолвие, снисходительно позволяя предаваться вполне по-детски бессмысленным мечтам.