Последние дни атеиста - Наталья Росина

науки…» – говорящий напряженно думает, чтобы еще хорошего сказать об усопшем. Не многие удостаиваются такой чести! Но это лишь слабые отголоски той славы, которую он имел при жизни. Цыпленок съеден, но запах остался, он все еще щекочет ноздри, однако от него нет никакого толку.

Умирающий недовольно поморщился. Неужели весь смысл его жизни заключался в том, чтобы быть похороненным с почестями толпой завистников и лицемеров? И какое ему, мертвому, дело до их похвал? Они уже не наполнят его остывшее сердце чувством собственной значимости. Умерший не может гордиться собой.

Может быть, он жил ради собственного наслаждения? Брал от жизни все, что хотел, ловил моменты удачи? Испробовав одни удовольствия, гнался за другими. Как азартный игрок. Чем больше был его «выигрыш», тем крупнее делались ставки. Возможно, кто-то и скажет у гроба, что почивший жил в свое удовольствие. Однако какое ему теперь удовольствие лежать в ящике? У мертвого нет даже воспоминаний. Получалось, что всякий смысл жизни оборачивается полнейшей бессмыслицей. Все его достижения, победы, успехи, в конечном счете, для него самого сводились к нулю. Единственное, что он еще мог – это достойно уйти из жизни. Но достойно чего? Бессмысленного существования?

Фотографии выпали из рук. Вся его жизнь вмещалась в этих выцветших снимках. В шкафу пылились рукописи научных трудов. Груда исписанной мелким почерком никому теперь не нужной бумаги. Коллеги забыли о нем, студенты его уже не помнили. Неблагодарные люди… Лидочки, Галки и Люси обзавелись семьями, обросли детьми и внуками. Глупые самки…

Его съедала злость. Он ненавидел все вокруг, что имело плоть, жило, дышало, шевелилось, издавало звуки, обозначало себя. Какая вопиющая несправедливость! Осуществиться как личность и исчезнуть!

Близилась ночь. Он лежал все так же неподвижно. Не умиралось…

В черноте потерялись очертания предметов. Только напротив тускло поблескивало зеркало. Один за другим стихли все раздражавшие его звуки. Запахло сильнее липовым цветом. Он лежал и смотрел пустыми глазами в пустое зеркало…

Настенные часы давно пробили за полночь. Духоту сменила ночная свежесть. На миг темную комнату осветила молния. Где-то далеко пророкотал гром. Резким порывом ветра сорвало занавеску. Ветер с неистовой силой ворвался в комнату, сдувая отовсюду книги: со стола, комода, полок шкафа, табуреток. Они как жухлые осенние листья закружились в вихре, трепеща желтыми страницами. Вот томик Шекспира обронил один лист на постель умирающего атеиста. «Я вручил мою душу в руки Бога, моего Создателя, и абсолютно непоколебимо верю в Иисуса Христа, моего Спасителя». – Прочел он бросившиеся ему в глаза строчки. Еще один лист отделился от книги с именем Эйнштейна и лег рядом с первым. «Я верю в Бога… и по совести могу сказать, что ни одной минуты моей жизни я не был атеистом». – Было написано на нем. «Только Бог может заполнить вакуум в сердце каждого человека. Ничто из сотворенного человеком этот вакуум заполнить не может. Только Бог…». – Сбросил свой лист томик Паскаля. Один за другим ложились пожелтевшие листы, покрывая его грудь, плечи, лицо. Достоевский… Луи Пастер… Лев Толстой… Ньютон… Диккенс… Дарвин… Гоголь… Гете…

«…Хвалите Его солнце, луна и звезды, и планеты… и ты, душа моя, воспевай честь и славу Господу всю твою жизнь». – Взывал к нему Кеплер.

– Замолчите! Замолчите! Замолчите все…

Его нечеловеческий вопль потонул в звонком дребезге стекла. Старое пустое зеркало рассыпалось на мелкие осколки.