Сонник Инверсанта - Андрей Щупов

— Разумеется, есть! Ты же специалист — должен понимать! Даже поголовное УЗИ выдумано не просто так. По мнению академика Гаряева именно УЗИ уничтожает у младенцев львиную долю генной памяти. Это целая программа, Петюнь. Идет формирование новой генерации людей. И не Индиго, о которых трезвонят на всех углах, а кое о чем попроще. На два или три порядка.

— Это ты о себе?

— Вот дурелом! Да протри, наконец, глаза! Неужели ничего не видишь? Нам, Петр, нужно племя лишенное интуитивного вкуса и интеллектуального обоняния. Поэтому и наносится превентивный удар: таланты стираются на стадии созревания плода. Бесшумным и безболезненным ластиком…

На секунду мне почудилось, что по стенам метнулись шальные тени, а по потолку прокатилась мелкая рябь. Но озираться я не стал. Ни в какую магию я по-прежнему не верил, как не верил сейчас и Дмитрию. Один тот факт, что он публично именует себя магом, приводил меня в бешенство.

— Помнишь, ты как-то объяснял мне, что дельта-сон человечества прошел. — Продолжал разглагольствовать хозяин роскошного кабинета. — Так оно и есть! Теперь демос созрел для второй и завершающей фазы развития, а именно — для фазы парадоксального сна. Кошмары, приключения, развлечения и обман — вот, что требуется сегодняшним землянам. И поверь мне, олигархи от Медиакратии постараются утолить духовный голод плебса. Не так уж это и сложно.

— Мне кажется, не менее сложно и помешать им в этом.

— А вот тут ты ошибаешься. — Дмитрий лукаво прищурился. — Покушаясь на них, ты покушаешься на время, а за это уже могут крепко наказать. Наука, культура — все сегодня вылилось в те или иные медиаимперативы. Ну, а кто не с нами, тот, сам знаешь, против кого. Вспомни смерть Леннона, Чегевары и Линге.

— Ты о каком Линге? Камердинере Гитлера?

— Да нет, я говорю про Карла Линге — того, что предложил обывателю простенькие антирекламные приставки. — Дмитрий бросил в рот пригоршню орехов, аппетитно захрустел.

— Кажется, припоминаю. — Я поморщился. — Были статьи, расследование… Он ведь, кажется, выбросился из небоскреба?

— Точнее сказать, его выбросили. Всего-навсего за разработку аппаратуры, автоматически отключающей трансляцию рекламы. Заметь, они даже не постеснялись протрубить о кончине Линге во всеуслышание. А им ведь ничего не стоило замолчать это дельце. Но не замолчали — сознательно раздули шумиху. Потому что хотели предостеречь иных возмутителей спокойствия. Догадываешься, о ком я?

— Да ты, похоже, мне угрожаешь!

— Всего-навсего предостерегаю, — Дмитрий вновь лукаво улыбнулся. — Меньше бузи, Петр. Раздувая волну, пожинаешь бурю, а нам с тобой это совершенно ни к чему. Зарабатывай деньги, крути кассеты с Земфирой и Меладзе, за девочками длинноногими ухаживай. Видал, как они в последнее время вытянулись? Все, как одна становятся похожими на рекламных див. И мини снова вернулось, и животы приоткрыли. Потому что таково действие медиаимперативов. Психологическая установка на образ «Барби», на Бритни Спирс и прочих дюймовочек-завлекушек… Кстати, у тебя-то как с Натальей?

— А никак. Наталья уже год за мужем. — Усилием воли я сумел сохранить на лице каменное выражение, хотя тема была болезненной.

— Ого! И, конечно, не за тобой?

— Увы…

— Да-а… — Дмитрий покрутил головой. — Такую девочку упустить — это надо специально постараться! А ведь ты ей нравился.

— Значит, разонравился.

— Грустно. Надо думать, на музу девочку променял? На статейки с рассказиками?

— Это мое дело. — Я стиснул зубы, торопливо кивнул в сторону развешенного тут и там холодного оружия. — По-прежнему, увлекаешься раритетами?

— Почему раритетами? Теперь это мой рабочий инструментарий. Вкупе с четками и индийскими ароматизаторами действует безотказно.

— Понятно… — процедил я. Омытый коньяком мозг нашептывал недоброе. — А хочешь попробовать? Как в старые добрые времена?

— Что попробовать? — кажется, впервые за всю нашу беседу Дмитрий чуточку растерялся.

— Да вот, это самое… — поднявшись, я приблизился к стене, снял с крючьев пару драчливо перекрещенных рапир. — А что? Места у тебя хватает, вот и померимся силой. Помнишь, как рубились в институтском зале?

— Еще бы! Даже помню, что в последний раз дрались из-за девушки. Румяная такая, крепенькая — все стояла у стеночки и загадочно на тебя поглядывала.

— Что-то запамятовал.

— Зато я помню отлично… Я ведь тогда победил, а подобные вещи не забываются.

— Верно, тогда тебе подфартило. Я ее любил, а ты с ней переспал. Специально. Мне назло.

— Вот уж неправда!

— Что неправда? Хочешь сказать, у тебя с ней ничего не было?

— Почему же, было, но и ты ее не любил. Хотел в сущности того же, чего и я. Только аппетитные формы, Петюня, не завоевывают долгим ухаживанием. Их берут штурмом и дерзостью. Тебе это тогда не удалось, только и всего.

— Зато удастся сейчас. — Я швырнул собеседнику клинок, и он без усилия его поймал.

— Ты что, всерьез хочешь драться?

— А ты как думал! В этой жизни, Димочка, все серьезно — и обман, и предательство, и смерть с кровью.

— Не знаю, какое такое предательство ты имеешь в виду. — Он пожал плечами. — Я, как мне кажется, никого не предавал. Даже с той девочкой все было по-честному и вполне добровольно.

— Ты!.. — от ярости у меня перехватило в горле. — Ты предал нашу профессию, а значит, предал ожидания своих учителей, предал своих товарищей.

— Ну… Это уже демагогия!.. — Дмитрий перехватил рапиру удобнее, поднялся из кресла. Лицо его больше не выглядело снисходительно-вальяжным. Тем не менее, трусом он не был и пасовать передо мною не собирался.

— Это не демагогия, Димуля, это точка зрения. Всего-навсего! И извини, шпагу я буду держать левой рукой. Ты ведь помнишь, я левша… — скользящим шагом я шагнул вперед, провоцирующе качнул оружием. Дмитрий невольно отшатнулся.

— Раньше ты предпочитал эспадроны. — Пробормотал он.

— Ничего, как-нибудь справлюсь и с твоим рабочим инвентарем.

Наши клинки наконец-то соприкоснулись — все равно как две застольных рюмки. Звон, впрочем, был менее мелодичным. Да и пролиться могло уже не вино, а самая настоящая кровушка. Я был зол, а Дмитрий — упрям. Согласно математике наблюдался тот самый критический минимум, когда условия достаточной необходимости способны были привести к роковому событию.

— Слушай, Петруччио, а мы не похожи с тобой на старых раздухарившихся козлов? — Дмитрий продолжал улыбаться, но лицо его (уж это я, конечно, отметил!) чуточку побледнело. Своей фразой он явно делал последнюю попытку остановить меня, но, увы, любые увещевания были бесполезны, — я завелся, мне нужна была быстрая и решительная победа. Димкино же внезапное волнение доставило мне удовольствие. Откуда ему было знать, что давнее то поражение подвигло меня на долгие годы изнурительных тренировок. Уже покончив с учебой и приступив к работе, я продолжал рубиться с опытными мастерами, нарабатывая жесткие мозоли на ладонях, шлифуя рукояти сабель, мечей и рапир, денно и нощно мечтая о реванше. Димка Павловский выходил на сцены, сотрясал эфир своим бархатным баритоном, а я воображал его долговязую фигуру перед собой, нанося партнерам удар за ударом. Это было глупо и абсолютно несовременно, но в такой уж отрасли я работал. Помнится, еще великий Гулиньш подметил, что психическим лечением не могут заниматься здоровые люди. Больных лечат больные — только так и никак иначе! Я же своих пациентов лечил довольно успешно, — следовательно, и сам принадлежал к числу безнадежно больных.

Как бы то ни было, но за собственную шкуру я совершенно не опасался, как не опасался и за Димкину целость. Уж я-то знал, что опытному фехтовальщику нетрудно поставить на место зарвавшегося забияку — разумеется, без крови и синяков.

— Мы с тобой, Димочка, всю жизнь были козлами, — утешил я его. — Но это нестрашно. Если даже красиво причесанные президенты, не моргнув глазом, вводят в чужие государства механизированные корпуса, то нам с тобой и подавно нечего стыдиться.

— Что ж, смотри, сам напросился… — картинно произнес Дмитрий, и это были его последние слова, потому что в следующий миг я обратился в подобие крохотного смерча.

Конечно, можно было бы вволю поиздеваться над давнишним приятелем, можно было в полной мере насладиться собственным умением и превосходством, но, увы, никакого смакования не получилось. Очень уж долго я дожидался этой сладостной минуты, слишком много времени провел в спортивных, дурно пахнущих залах. Я разделался с Димкой чуть ли не в одно мгновение. Наверное, в этом следовало обвинять собственные рефлексы, вершащие суд без малейшего моего участия. Тройкой резких ударов я загнал Павловского в угол, после чего кистевым вывертом вышиб из его руки шпагу. Еще мгновение, и стальное жало замерло вблизи Димкиной шеи — как раз под адамовым яблоком. От дьявольского соблазна ладонь моментально вспотела, и даже под языком стало кисло-сладко, словно и впрямь выступил из клыков яд…