Охотники на Велеса (СИ) - Иванова Татьяна Всеволодовна

— «Рада», — исправил ее наставник. Затем двумя руками бережно поднял личико Любавы, чтобы заглянуть в глаза. — У меня к тебе просьба. И задание. Следи за своим языком. Письмо оказалось поддельным, но в главном наш отец Игнатий прав. Тебе уже было не место в мужском монастыре. Раз уж ты не можешь быть мальчонкой, то нужно стать очень хорошей девчонкой. Понимаешь?

Любава кивнула.

— Ну вот и хорошо. Зато дальше я тебя повезу на коне. Ты еще не ездила верхом. А это интересно.

У поймавшего их в свою ловушку Гостомысла планы были наверняка далеко идущие, но они все рухнули при въезде в славный город Новгород.

— Рагнар, ты ли это? А ну-ка, всем стоять!

Повелительный женский голос, остановивший их отряд, принадлежал молоденькой красавице всаднице, возвращавшейся с охоты вместе со своей дружиной.

— Инга! — не сдержавшись, воскликнул Рагнар.

Светловолосая всадница, молодая супруга Киевского и Новгородского князя Ярослава Ингигерд направила своего коня прямо к нему. Она, чуть склонив голову набок, осмотрела статного всадника, безоружного, в дешевой холщовой одежде, девочку у него на коленях, восторженными синими глазами взиравшую на всадницу с колчаном со стрелами за спиной. Синие детские глаза встретились с ясными глазами Ингигерд, прекрасными глазами, прославленными северными скальдами еще до замужества дочери Олава Шётконунга с князем Гардарик.

— Ну и ну, — неопределенно протянула ясноглазая княгиня по завершении осмотра. — Гостомысл, дальше они поедут в моей дружине. Я заинтересовалась. Я слышала, что Рагнар в монастырь христианский ушел.

— Но княгиня… — протестуя, начал Гостомысл.

Глаза всадницы сверкнули.

— Не ты ли распространял сплетни среди дружинников, что князь стал у меня подкаблучником? Так отвечай за свои слова. Если уж у меня Киевский князь в подкаблучниках, то ты кто такой, чтобы со мной спорить?

Она жестом показала Рагнару место в своей свите, не сводя глаз с Гостомысла.

— Но подумай, зачем мне настраивать князя против его дружинников? У меня своя дружина.

С этими словами княгиня вернулась к своим людям, и они первыми въехали во второй по значению город Руси. Великий Новгород располагался по обоим берегам Волхова, недалеко от устья реки в озере Ильмень, на пересечении основных торговых путей русской земли. Потому что из озера Ильмень вытекал только Волхов, а вот впадали в него несколько речек, по которым и проходили эти торговые пути. То есть все купцы плыли от Варяжского моря и Ладоги по Волхову до Ильменя, и только потом их пути расходились по разным рекам. По Ловати в сторону Киева и далекого Царьграда. По Шелони в сторону Пскова, и Балтийского моря. По Мсте в сторону Ярославля, Суздаля, Мурома, в Булгарию на реке Итиль. Господин Великий Новгород взимал торговую пошлину со всех.

* * *

— Тебя зовут Любава? Расскажи мне все.

Княгиня Ингигерд была на этот раз в женской одежде. Поверх льняной нижней рубахи — длинное платье из серебряно-голубого узорчатого шелка. И поверх платья тонкий стан молодой жены Ярослава обвивал голубой шелковый передник, прикрепленный серебряными узорчатыми застежками к широким бретелям из той же ткани. К серебряным узорчатым застежкам крепились серебряные же цепочки разной длины, полукружьями лежащие на груди. Волосы княгиня прикрыла длинным прямоугольным платком, расшитые концы которого, перекинутые сзади наперед, она рассеянно теребила в руках.

Чисто вымытая, накормленная, переодетая в женскую рубаху и паневу с расшитым подолом девочка вопросительно смотрела на своего наставника. Тот кивнул.

И она рассказала.

Тяжела была жизнь простых рыбаков, которых кормило Ладожское озеро. Труд от рассвета и до заката, селедка с овсянкой — обычная еда. Но тяжесть привычных работ не страшила. Страшное началось, когда их деревню заметили проплывавшие мимо датчане на своих черных лодьях с длинными резными штевнями в виде голов драконов. Лодьи подплыли незаметно, жители не успели убежать, чтобы спрятаться в болотах, окружавших их поселок. Любавин отец убил молодую красивую жену сам, чтобы она не мучилась. Его в отместку прикончили датчане. Шестилетней Любаве удалось спрятаться и отсидеться на дереве. Но сверху она видела столько, что много лет после того дня просыпалась от кошмаров, всегда начинавшихся с неспешного, но неотвратимого появления в заливчике черных лодей с мордами драконов на фоне безоблачного синего неба.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Через несколько месяцев жизнь в рыбацком поселке наладилась, Любаву забрал в семью выживший брат ее отца, но жизни несчастной сиротке не стало.

И вот однажды, когда она ушла в лес, не собираясь больше возвращаться в родную деревню, ее нашел отец Иоанн, один из монахов никому здесь неизвестного Троицкого монастыря. Он пронес шестилетнюю девочку, почти уже потерявшую сознание, по безопасной стежке через болото. И она оказалась в месте, которое с тех пор считала раем на земле. Сосновая боровина, со всех сторон окруженная непроходимой топью, была недоступной для местных жителей. В самом ее центре стоял уютный деревянный храм, посвященный Святой Троице. Рядом — домики с кельями монахов. Их было всего шестеро монахов, шестеро вначале, молчаливый варяг Рагнар пришел позже. Они тоже трудились с утра до вечера. Но как трудились! У них был яблоневый сад из привитых к местным дичкам яблоневых веток из садов у Эвксинского Понта. У них был огород, на грядках которого росли невиданные в этих местах капуста, свекла, лук, чеснок, вились плети фасоли, бобов, плети гороха с такими сладкими стручками. Всюду среди сосен росли цветы и лекарственные травы, насаженные здесь с любовью. В этом, самом последнем году отцу Игнатию кто-то из новгородских друзей достал вьющуюся розу, и они, торжественно отслужив молебен о благополучном завершении доброго дела, высадили розу возле кельи своего игумена, то есть отца Игнатия, как раз.

Что еще? Она помогала полоть огород отцу Косьме, слушая его потрясающие рассказы о древних святых, она помогала готовить трапезу из таких продуктов, о которых раньше даже и не слышала. С ней играла в снежки зимой. Ее учили грамоте, не только русской, но и греческой, раскрывая перед ней чудесный огромный мир. И все это терпеливо, с любовью, никогда не повышая голос. Это было место, где ее любили.

Первое время Любава возвращалась в родную деревню, терпела там крики, побои, несправедливые обвинения, а когда становилось невыносимо, уходила в лес, медленно шла к болоту, оставляя позади рыбацкий жестокий поселок, и по запомнившейся ей стежке переходила в сказочную страну, где она была счастлива. Братья монастыря, беспокоившиеся, что девочка нечаянно утонет в болоте, договорились с ней о сигнале, который она подавала, добираясь до окружавшей монастырь трясины, и сами приходили к ней, чтобы забрать к себе.

Как-то раз, поздно вернувшись в деревню, а она все никак не хотела уходить и дотянула до последнего, Любава услышала, как ее приемная мать жаловалась соседке.

— До сих пор не вернулась. Может и сгибла где. Уж как я молюсь, прошу Мору о ее погибели. На что она нам? Рыжая как проклятие. Да и лишний рот. И так еле-еле перебиваемся. Продать что ли?

И с тех пор Любава в деревню не возвращалась. Первое время ей часто снились кошмары. Отец Феофан, которого до пострига звали Рагнаром, брал ее на руки и укачивал, пока она не засыпала. А, когда она решила поститься как все, так ел вместе с ней рыбу, нарушая свой собственный строгий пост, когда ему казалось, что девочка совсем ослабела.

— … Мы ходили на реку. Я поймал большую рыбу!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— «Поймала», а не «поймал».

— Феофан, она твердо решила вырасти мальчиком. Твоих святых молитв на этот счет просила? Молчишь?

— Отец Игнатий, — снова вмешалась в разговор отца Игнатия с отцом Феофаном Любава, держа двумя руками огромную скользкую щуку, — а что в этом плохого? Да, я всех просила.

— Ничего плохого, весьма здравая мысль, — седой отец Игнатий еле сдерживал улыбку. — Но мы здесь люди грешные, и такую просьбу, думаю, Господь не выполнит по нашим грехам.