Из Курской губернии - Павел Якушкин

— Это слышалъ.

— А какъ продалъ Іуда Христа, жиды Христа на крестѣ распяли, Іуду страхъ взялъ… Задумалъ злодѣй удавиться… „Ни одно дерево не смѣй, говоритъ Господи, ни одно не смѣй принимать на себя Іуду-христопродавца!“ Сказалъ Господи: кто слова Господня не послушаетъ?.. всякому дереву, стало, нельзя принимать на себя Іуду Христопродавца… Кинулся Іуда къ березѣ, что росла у самаго пресвѣтлаго рая… кинулся къ той березѣ, сдѣлалъ мотокъ, взлѣзъ на самую верхушку, взлѣзъ да и повѣсился!.. Только и береза умна была: нагнула верхушку до самой земли, да и скинула съ себя Іуду; только скинула береза Іуду не въ пресвѣтлый рай, а на нашу грѣшную землю. Оттого у березы и вѣтья (вѣтки) такія гибкія: какъ хочешь гни, хоть узломъ вяжи — все не ломится… Побѣжалъ Іуда-христопродавецъ, побѣжалъ къ горькой осиночкѣ, къ самой молоденькой осиночкѣ. „Молодая осиночка — разумомъ глупешенька!“ думаетъ Іуда… А Богъ-то на что?.. Вотъ про это и забылъ злодѣй!.. Прибѣжалъ Іуда къ той осиночкѣ и повѣсился на горьконькой!.. Какъ вздрогнетъ осиночка!.. Какъ быть горьконькой!.. Божьяго слова не послышала… А разумомъ-то глупешенька, и не соберется съ своей памятью, что ей дѣлать? Только Господи и говоритъ: „Не бойся ты, горькая осина! Не съ злаго умыслу ты это надѣлала; не по злу, а по своему глупому разуму; тебѣ за это грѣха не будетъ; скинь съ себя Іуду-христопродавца“! Осина и скинула съ себя Іуду-христопродавца. Съ того-то слова Божія осина и по теперь дрожитъ: вотъ отчего… „Прими дубъ на себя Іуду-христопродавца“! сказалъ Господи. Дубъ и принялъ на себя Іуду-христопродавца; и грѣха тутъ дубу нѣтъ: принялъ на себя дубъ Іуду по слову Божію. Оттого то у дуба вѣтьи такія крѣпкія; да и весь дубъ такой крѣпкій, да твердый: крѣпче дуба на свѣтѣ дерева нѣтъ… одно только и есть крѣпче: это купарисово дерево…

— Это же дерево отчего крѣпко? спросилъ я, когда закончилъ разсказчикъ.

— Изъ купарисова древа крестъ на Христа дѣлали, на купарисовомъ древѣ иконы святыя пишутъ, оттого купарисово древо и крѣпче всѣхъ крѣпче всѣхъ, крѣпче самаго дуба…

— Этого я прежде не слыхалъ…

— Всякому своя причта есть!.. Всякому своя, говорю я тебѣ!.. Всякому былію своя причина.

— Неужто всякому былію?

— Всякому, какъ есть!

Я вспомнилъ давно слышанный мною разсказъ про гречку, и тогда мною незаписанный.

— А гречкѣ какая причина? спросилъ я, думая не повторитъ ли мнѣ хозяинъ разсказа про гречку.

— Гречка… гречкѣ причина крупиничка.

— Какъ крупиничка?

— А такъ крупиничка… отъ крупинички и гречка по нашей землѣ пошла, все это отъ этой крупинички.

— А давно пошла отъ этой крупинички гречка по нашей землѣ?

— Да съ самой той крупинички… Жила на Руси дѣвушка ужъ такая раскрасавица, что и сказать нельзя!.. И богобоязный человѣкъ была эта дѣвушка! Старики еще разсказывали нашимъ старикамъ, а тѣ старики сами слышали отъ своихъ стариковъ, эта-то дѣвушка ни одной службы Божіей не прогуливала; и не чтобы въ праздникъ большой, въ воскресенье что-ли, а такъ кажедень, кажедень къ заутренѣ, къ обѣднѣ, къ вечернѣ, а есть всеночная, и ко всеночной сходитъ! Сказано, богомольный человѣкъ была… Жила эта дѣвушка съ своими родителями, съ своимъ отцомъ матерью, всему роду своему, племени только славу клала… Только за ея добродѣтель, чтоли, захотѣлъ Богъ ее наказать искусомъ… Знамое дѣло: Богъ кого любитъ, того и наказуетъ. Захотѣлъ и эту крупижечку Господи наказать…

— Какую крупижечку?

— А все эту же дѣвушку.

— А она крупижечкой звалась?

— Нѣтъ, не крупижечкой, это только такъ говорится, отвѣчалъ разскащикъ.

— Какъ же ее Господь наказалъ?

— А такое Богъ послалъ наказаніе: наслалъ Литву ли поганую, а кто говоритъ татаръ, разно говорятъ… Только Литва-ли, татары ли набѣжали на Россею, да прямо на то село самое, гдѣ жила эта дѣвка съ своимъ отцомъ; коихъ жителевъ побили, порубили, коихъ показнили, коихъ мечу предали, а красныхъ дѣвушекъ, молодицъ, которыхъ въ полонъ взяли… И вышло такъ: дѣвкѣ достаюсь въ полонъ идти, а родителевъ злодѣи показнили — головушки отрубили и Христіанскія ихъ тѣла поганымъ псамъ бросили… Такъ Богъ попустилъ!… Взяла Литва ту дѣвушку въ полонъ и повезла ее въ свою поганую Литву и отдала ее татарину. А у татаръ, извѣстное дѣло, женъ сколько хочешь бери; у татаръ жены покупныя, сколько хватитъ денегъ, столько и женъ бери. Такъ татаринъ задумалъ свою полоняночку за себя взять. Полоняночка билась, билась: не хотѣлось ей за татариномъ быть. Да и какой будетъ мужъ для Христіанской души — поганый, некрещеный татаринъ?.. Только билась дѣвка, отбивалась, а кто ее знаетъ, можетъ и силой на любовь къ татарину пошла? Одни говорятъ, что дѣвка отбилась; другіе болтаютъ, что дѣвка съ татариномъ законъ приняла; только и законъ приняла ни вольной волею, а силомъ… Ну, да какъ бы тамъ ни было, а дѣвка съ бѣлой зари до поздней ночи, а съ поздней ночи до бѣлой зари, дѣвка ревмя реветъ, плачетъ убивается, все тоскуетъ по своему дому… „Батюшки съ матушкой говоритъ и нѣтъ въ живыхъ…“ (а ее отца и мать на глазахъ у ней злодѣи загубили). „Батюшки съ матушкой нѣтъ живыхъ, а все бы хотѣлось побывать въ своемъ дому, хоть бы однимъ глазкомъ глянуть на могилки родителей!“ Дѣвка плачетъ, молится, святую милостыньку раздаетъ и все объ одномъ Бога проситъ: какъ бы домой побывать. Подастъ святую милостыньку, а сама скажетъ: „Моли обо мнѣ старый человѣкъ, чтобъ быть мнѣ на своей Рассеюшкѣ!“ И много она Богу молилась, и много она святой милостыни пораздавала… Стоитъ разъ дѣвка на колѣночкахъ, Богу молится, а подъ окошечкомъ: „Кормилицы наши, родные, сотворите свою святую милостыню!“ Встала дѣвка съ своей праведной молитвы, откроила краюшку хлѣба. „На, говоритъ, старъ-человѣхъ, прими мою милостыню, да моли обо мнѣ Бога небеснаго, мать пречистую Богородицу: душа просится побывать въ своемъ дому. Не даетъ Господь живой побывать, хоть бы Богъ привелъ моимъ косточкамъ лежать рядышкомъ съ моими родителями, съ моимъ отцомъ — матерью!“ А нищенькій то былъ святой человѣкъ. Принялъ святой человѣкъ милостыню, сказалъ слово — дѣвка Богу душу и отдала, умерла.

— Какое же слово сказалъ святой человѣкъ? спросилъ я разскащика.

— Какое слово сказалъ человѣкъ, того не извѣстно, а только, какъ сказалъ святой человѣкъ свое слово, дѣвка умерла. Умерла-та дѣвка и похоронили ее не по нашему обряду Христіанскому, а по ихнему обычаю поганому — татарскому. Только силенъ Богъ. Схоронили дѣвушку, на полянку насыпали землицы, а на той землицѣ и выросла-та дѣвушка праведная.

— Какъ выросла?

— Не сама собой выросла-то праведная, а выросла только душа ея: пошла по ея могилочкѣ гречка, а гречка-то и была душа самой той праведницы. Проходитъ тамъ сколько время, пришла опять нищая братія къ тому дому, гдѣ жила полоненная дѣвица, за святою Христовою милостынею. Разъ пропѣла нищая братія: „Кормилицы наши батюшки! сотворите свою святую, Христову милостыню!“ Другой, пропѣла: „Сотворите свою святую милостыню!“ А все въ окошечко не подаютъ. „Что за причина такая, думаетъ нищая братія, сколько разъ ни приходили, всегда намъ полоняночка наша съ Руси, русская, подавала свою Христову, святую милостыню, а нонече того нѣтъ?“ — „Оттого нонече того нѣтъ, говорятъ нищей братіи, оттого нѣтъ святой милостыни, что ваша полоняночка съ Руси, русская померла“. Заплакала нищая братія. „Пойдемъ на могилу и поклонимся, говоритъ нищая братія, для того, что душа ея была милостивая; вѣрно же душа Богу угодила.“ Спросили гдѣ могилка, пошли на могилку, да какъ глянули, ажно та душа на могилкѣ гречишкой [4] выросла! А гречишки до той поры и на свѣтѣ не было.

— Почему же они догадались, что гречишкой та душа на могилкѣ выросла?

— А ужъ такъ вѣрно Богъ далъ. Смотрятъ, цвѣтъ отъ гречишки чистый, да бѣлый: ровно какъ душа ея была передъ Богомъ чистая, да бѣлая!.. Взяла нищая братія ту гречишку и понесла на свою, на Рассеюшку. Оттого и пошла по землѣ гречишка у насъ.

— А прежде не было на землѣ у насъ гречишки? спросилъ я, когда остановился разскащикъ.

— Прежде не было. И посмотри ты: гречишка не боится ни сухненнаго лѣта, ни дождю, а какъ подуетъ вѣтеръ съ восточной стороны, гдѣ та праведница въ полону была, такъ того вѣтру боится. Какъ подуетъ съ той стороны вѣтеръ, опять ту тоску полонную на нее нагонитъ — гречихи и не будетъ! Ты и знай: цвѣтетъ гречиха, радуется ни душа, значитъ, праведная, а какъ на цвѣту задуетъ вѣтеръ, востоскуется душа, цвѣтъ опадаетъ и гречихи не будитъ.

— Ну, а крупиничка гдѣ же?

— Эта самая и есть крупиничка.

— Да вѣдь ты разсказывалъ про гречишку, добивался я, думая еще что нибудь выпытать у старика, который любилъ пораздумать, да поразмыслить, хотя и очень хорошо зналъ, что про гречишку отъ него больше не услышишь, да, кажется, другой легенды про гречиху и нѣтъ.

— Ты разсказывалъ про гречишку, а ты разскажи про крупиничку.