Дочери Волхова - Елизавета Дворецкая

На зов отца подошла ее младшая сестра. Однако и при виде нее Вестмар невольно приосанился и даже провел пальцами по усам.

– О, Диви… лин! – Вестмар попытался правильно выговорить ее имя, но получилось не очень, и он продолжил на родном языке: – С каждой весной она становится все красивее. Удивительно, что еще никто ее от вас не увез, – но я очень рад этому.

Девушка поклонилась, пряча улыбку. К этой весне Дивляне исполнилось шестнадцать лет, и, по мнению ладожан и заезжих гостей, она мало чем уступала старшей сестре. Со светло-рыжими волосами и белым лицом, на котором, однако, по весне появлялось немного веснушек, с яркими серыми глазами, небольшим прямым носом, подвижная, веселая, она всегда будто искрилась радостью и жизнелюбием, и мать в детстве называла ее «искорка моя». Даже то, что Дивляна была невелика ростом, делало ее облик еще более драгоценным, словно золотой перстень, который хоть и мал, но дорого стоит. Сообразительная и бойкая, она не робела многочисленных торговых гостей, среди которых прошла вся ее жизнь, но умела оберегать свое достоинство. И то сказать: среди ладожских дев никого не нашлось бы выше родом, чем дочери Домагостя. Прадедом их, ни много ни мало, был ильмерский князь Гостивит, а дед Витонег стал первым ладожским старейшиной после изгнания руси4, и он же вел словенские дружины, сбросившие в Нево-озеро Люта Кровавого и его людей.

– Возьми этих двоих, отведи в дом, – велел Домагость, показывая ей на племянников Вестмара. – Это сестричи его.

– И пусть они не устраиваются на лавках с таким видом, будто уже умирают, а готовят места для всех моих людей, – напутствовал их Вестмар. – Да уж, случись мне их продавать, я бы много не выручил… – пробурчал он себе под нос.

Дивляна засмеялась, бросив лукавый взгляд на двух юных гостей, имевших растерянный и довольно глупый вид. Они много слышали об этом вике – Альдейгье5, которую на морях называли Воротами Серебра. Однако вид поселения их разочаровал: ничто здесь не говорило о легендарных богатствах, уже более ста лет протекающих этим путем с Севера на Восток и обратно. От подножия мыса, где они находились, в поле зрения попадало не более десятка строений, из них большим был только гостиный двор, а остальные – обычные срубные жилища, беспорядочно разбросанные на возвышенной части берега среди проток и обрывистых склонов, которые сами по себе служили поселению неплохой защитой. Здесь же впадала в Волхов небольшая темная речка, заросшая болотной травой и кустами. Между избами, на заросших пустырях, кое-где виднелись черные полоски свежевскопанных огородов, паслись козы, привязанные к колышкам. Лежали у воды рыбачьи челны, сушились сети, на кустах у малой речки сохли выстиранные рубахи и порты.

– Этот вик такой маленький? – с разочарованием спросил у девушки парень в вязаной шапочке. – А мы слышали, что он из крупнейших на Восточном пути.

– Это еще не все, – ответила девушка. – Здесь только мы да Братомеровичи, да Синиберновичи и Вологор с семейством, все наше сродье, а там дальше тоже люди живут. – Она показала вдоль берега Волхова. – На несколько верст еще… ну, на целый «роздых», по-вашему. Здесь много людей. Правда, не так много, как при свеях, когда тут сидел Лют Кровавый и дань собирал. Зато теперь мы сами себе хозяева и дани никому не платим.

– Зато теперь нет дороги по Восточному пути, – пробурчал парень в войлочной шапочке. – Раньше, при свеях, серебро текло рекой, а теперь… Дядя говорил, что люди, которые живут вдоль Восточного пути, враждуют между собой и все норовят собрать как можно больше с проезжающих торговцев, а то еще и ограбить! Только наш дядя Вестмар может ездить здесь, потому что у него хватает ума договориться со всеми и достаточно сил, чтобы защитить свой товар.

– У нас не ограбят! – заверила Дивляна. – До порогов целыми доедете, а там уж мы не в ответе, там с Вышеслава словенского спрашивайте, если что… Вы что же, думали, серебро легко добывается?

Гостиный двор стоял довольно близко от берега, в окружении клетей для товаров, кузницы, бани и прочего в этом роде. Пройдя через пристройку-сени, племянники Вестмара Лиса оказались в доме, напомнившем родной Свеаланд – здесь были ряды столбов, подпиравших кровлю, но стены из бревен. Земляной пол покрывали широкие деревянные плахи, а вместо открытого очага, привычного для северян, в середине располагалась печь из камней и глины, окруженная небольшими деревянными переборками – сушить обувь.

Но долго разговаривать с гостями Дивляне было некогда – мать позвала ее, и она убежала, – только пышная рыжая коса мелькнула. У Домагостевой жены Милорады теперь хватало заботы – надо было сразу накормить почти сотню человек, включая пленниц. Спешно послав двух челядинов на Волхов – купить у рыбаков побольше рыбы, – обеих старших дочерей она увела в клеть осматривать припасы. Хлеба весной не было почти совсем, а остатки Милорада берегла для поминаний Навьей Седмицы, зато еще имелась подвядшая репа и сколько угодно кислой капусты.

– Не знаю, скажут свинью резать – будет мясо, – рассуждала она. – Витошка! Беги к отцу, спроси, свинью резать? А ты, Велем, возьми вот репу да неси на берег – Вестмар просил женщин накормить побыстрее, а то боится, не дотянут. Скажи, если есть совсем слабые, молока ведро дам.

Велем, или Велемысл, если полностью, третий сын Домагостя, тут же взвалил на плечи мешок репы и пошел на берег, куда свеи уже вывели пленниц. В двадцать один год Велем был рослым, сильным, и отец полагался на его помощь и разумение во всех своих делах: и когда зимой ездил по чудинским поселкам, скупая меха, мед и воск для перепродажи варяжским гостям, и когда летом принимал этих гостей в Ладоге. В свободное время Велем помогал старшим братьям в кузнице и вообще не чурался никакой работы. При этом он был очень общительным, разговорчивым, дружелюбным и бойким, порой даже излишне шумным, и уже лет пять избирался вожаком всех ладожских парней – баяльником, как это называлось. Зимой он возглавлял ватагу, которая, по старому обычаю, до весны отправлялась в лес добывать меха, и сам не раз ходил на медведя. Из этих схваток Велем вынес несколько шрамов на плечах и даже на лбу, отчего у него правая бровь была попорчена, но он не смущался и не боялся, что девки любить не будут. Любили его за удаль и веселость, да и лицом он был не так чтобы красавец, но довольно хорош: с правильными чертами, по-мужски грубоватыми. Русые волосы, с таким же рыжеватым отливом, как у сестер, только темнее, расчесанные на прямой пробор, красиво лежали над высоким широким лбом, который указывал на присутствие в его жилах части варяжской крови, на лбу и щеках темнело несколько оспинок, оставшихся от перенесенной в детстве болезни. Короче, третий сын у Домагостя получился хоть куда, и все в Ладоге были уверены, что со временем он займет одно из первых мест среди ладожской старейшины.