Любовь и Тьма - Исабель Альенде

— Оставьте его. Он никому не делает ничего плохого, — улыбнулась она.

Кусая губы, Беатрис покинула свой наблюдательный пункт. Она направлялась в кухню, где под воркование радиоромана прислуга Роса резала к обеду зелень. У нее было круглое смуглое лицо неопределенного возраста, внушительный круп, мягкий отвисший живот и широченные бедра. Она была настолько толста, что не могла скрестить ноги и почесать себе спину без посторонней помощи. «Роса, как ты вытираешь задницу?» — спрашивала у нее маленькая Ирэне, ошеломленная этой ласковой глыбой, прибавлявшей килограмм в весе ежегодно. «Что за мысли, мое создание! Хорошего человека должно быть много», — спокойно парировала Роса, верная своей привычке отвечать поговорками.

— Меня беспокоит Ирэне, — сказала хозяйка, усевшись на табуретку и медленно потягивая фруктовый сок.

Роса ничего не сказала, но выключила радио, приглашая тем самым ее к откровенному разговору. Сеньора вздохнула.

— Мне следует поговорить с дочерью, чем она, черт возьми, занимается, что это за сопляки, которые вечно с ней таскаются. Почему бы ей не пойти в Клуб и не поиграть в теннис, а заодно и познакомиться с юношами и девушками ее круга? Под видом работы она занимается Бог знает чем, журналистика мне всегда внушала опасения: ею должны заниматься люди средней руки; если бы ее жених узнал, в какие переплеты попадает Ирэне, он бы этого не потерпел: будущая супруга армейского офицера не должна позволять себе подобные вещи. Сколько раз я ей говорила! И не доказывайте мне, что беречь репутацию нынче не в моде. Конечно, времена меняются, но не настолько! И кроме того, Роса военные сейчас — это сливки общества, не то что раньше. Я уже устала от экстравагантных выходок Ирэне, у меня и так забот хватает, сама знаешь — жизнь у меня не мед. С тех пор как Эусебио испарился, оставив меня с замороженными банковскими счетами и горой долгов — под стать расходам какого-нибудь посольства, — мне приходится крутиться как белке в колесе, чтобы хоть как-то оставаться на плаву, на приличном уровне. Все так сложно, ведь старики — обуза. В конечном счете, мне кажется, от них больше расходов, чем доходов. С них так трудно получить ренту, особенно с этой треклятой вдовы, которая всегда задерживает месячные взносы. В таких делах чудес не бывает. Мне не улыбается таскаться за дочерью по пятам и следить, чтобы она пользовалась кремом для лица и одевалась по-божески, чтобы не отпугнуть жениха Она уже не маленькая и сама способна за собой последить, — ты как считаешь? Вот посмотри на меня: если бы не мое упорство, как бы я выглядела, а? Так, как большинство моих подруг лицо в морщинах, похожее на географическую карту, вокруг глаз — «гусиные лапки», а тело — в складках. В отличие от них у меня сохранилась талия двадцатилетней девушки и гладкая кожа И никто не может упрекнуть меня в том, что я праздно живу, наоборот: меня убивают постоянные стрессы.

— Да, сеньора, нос вытащишь, хвост увязнет, хвост вытащишь, нос увязнет.

— Почему бы тебе не поговорить с моей дочкой, Роса? По-моему, к тебе она прислушивается.

Роса положила нож на стол и неодобрительно посмотрела на хозяйку. Она из принципа расходилась с хозяйкой во всем, особенно когда речь заходила об Ирэне. Она не терпела никакой критики в адрес девушки, но сейчас, однако, была вынуждена признать правоту матери. Да и самой Росе больше по душе было бы увидеть Ирэне, как та, окутанная облаком фаты и живых цветов, под руку с капитаном Густаво Моранте выходит из церкви и проходит через две шеренги поднятых вверх сабель, но ее знания об окружающем мире, почерпнутые из радио- и телероманов, свидетельствовали о том, что порой в жизни приходится перенести множество страданий и пройти через тяжкие испытания, прежде чем доберешься до счастливого конца.

— Лучше, сеньора, оставьте ее в покое: горбатого могила исправит. И кроме того, Ирэне долго не проживет. У нее вид не от мира сего.

— Ради Бога, Роса, что ты несешь?!

В вихре широкой хлопковой юбки и распущенных волос в кухню вошла Ирэне. Поцеловав в щеку обеих женщин, она открыла холодильник и принялась там что-то искать. Ее мать готова была разразиться назидательным экспромтом, но в этот миг на нее словно сошло озарение, она поняла, что сейчас все слова бесполезны: эта девушка со следами пальцев на левой груди так же далека от нее, как звезды на небе.

— Пришла весна, Роса, скоро расцветут незабудки, — заговорщицки подмигнув ей, сказала Ирэне; служанка поняла ее правильно: это был намек на новорожденного, выпавшего из слухового окна, — обе не переставали об этом думать.

— Что нового? — спросила Беатрис.

— Мне нужно сделать репортаж, мама. Буду брать интервью в некотором роде у святой. Говорят, она творит чудеса.

— Что за чудеса?

— Выводит бородавки, лечит бессонницу и икоту, вселяет надежду и вызывает дождь, — смеясь, ответила девушка.

Не отвечая на шутки дочери, Беатрис вздохнула Роса принялась шинковать морковь и снова слушать о страданиях персонажей из радиоромана. Не преминув, однако, заметить, что, когда появляются живые святые, умершие святые перестают творить чудеса Ирэне ушла переодеться и захватить магнитофон, пока не пришел Франсиско Леаль: он всегда работал с ней — делал снимки.

Окинув взглядом поле, Дигна Ранкилео заметила признаки, предвещавшие смену времени года.

— Скоро у скотины начнется течка, и уедет с цирком Иполито, — пробормотала она в перерыве между двумя молитвами.

У нее вошло в привычку разговаривать с Богом. В тот день, пока она хлопотала с завтраком, продолжительные молитвы и исповеди захлестнули ее. Уже не раз сыновья говорили ей: эта привычка к Евангелию вызывает у всех насмешку. Нельзя ли делать это молча, не шевеля губами? Однако она не обращала внимания на их слова Она чувствовала физическое присутствие Господа в своей жизни, — Он был для нее ближе и нужнее, чем муж, которого она видела лишь зимой. Дигна не просила многих милостей: она убедилась, что многочисленные просьбы вызывают, в конце концов, у небожителей досаду. Она только спрашивала совета, теряясь в своих бесконечных сомнениях, просила отпущения грехов, как своих, так и чужих, и заодно воздавала благодарение за какое-нибудь незначительное проявление благодати: за прекращение дождя, снижение высокой температуры у Хасинто, за созревшие в огороде помидоры.

Однако последние недели она стала часто беспокоить Спасителя, молясь за Еванхелину.

— Излечи ее, — умоляла она в то утро, пока разжигала огонь и приспосабливала четыре кирпича под решетку над разожженными дровами. — Излечи ее, Боже, прежде чем ее увезут в психушку.

Она никогда не думала, что приступы ее дочери были признаками святости. Еще меньше она верила в искушающих демонов, хотя, по утверждению болтливых кумушек, посмотревших в селе фильм об изгнании злых духов, пена изо рта и запавшие глаза — знаки Сатаны. Однако ее здравый смысл, общение с природой и долгий опыт многодетной матери привели ее к выводу: это болезнь тела и мозга, а совсем не проявление чего-то божественного или колдовского. Она связывала болезнь с детскими прививками или приближением менструации: всегда противилась действиям службы здравоохранения, когда ее сотрудники обходили дом за домом, отлавливая детей, прятавшихся среди деревьев, на огороде или под кроватью. Они устраивали форменную охоту на детей и, несмотря на их отчаянное брыкание и ее клятвенные заверения в том, что все они привиты, нещадно кололи их. Она не сомневалась в том, то эти инъекции, накапливаясь в крови, приводят к различным нарушениям в организме. С другой стороны, менструация — это естественное дело в жизни любой женщины, однако бывает, что у некоторых из них наступает нервное возбуждение, а в уме появляются нездоровые мысли. Любая из этих двух причин могла быть источником ужасного недуга, но в одном Дигна была уверена: если ее дочь не выздоровеет в положенный срок, то, как это бывает при тяжелом заболевании, она ослабнет настолько, что организм ее расстроится полностью или она окажется в могиле.

Другие ее дети умирали еще в детстве от эпидемий или в результате несчастных случаев. То же происходило и в других семьях. Если бы дочка была маленькой, она не оплакивала бы ее, ведь она вместе с ангелами вознесется прямо на облака и там станет посредником между небом и теми, кто задержался на земле.

Возможная утрата Еванхелины воспринималась ею более остро еще и потому, что ей придется держать ответ перед настоящей матерью. Ей не хотелось, чтобы та подумала, будто все это случилось из-за ее недосмотра, — ведь тогда люди будут шептаться за ее спиной.

В доме Дигна вставала первой, а ложилась последней. С первыми петухами она уже возилась в кухне, укладывая на еще не остывший с вечера жар поленья дров. С той минуты, как она ставила кипятить воду для завтрака, ей не удавалось даже присесть: она постоянно была занята детьми, стиркой, приготовлением пищи, огородом и скотиной. Дни ее жизни были похожи один на другой, как зерна четок. Она не знала отдыха, единственный раз ей выпало отдохнуть — после родов второго сына. Ее жизнь представляла собой цепь однообразных, повторяющихся действий, и только смена времен года вносила некоторое разнообразие. Для нее существовали лишь работа и усталость. Самым умиротворенным временем был вечер, когда под звуки переносного радиоприемника она садилась за шитье и уносилась в далекую Вселенную, имея о ней весьма смутное представление. Ее судьба была не лучше и не хуже других. Порой она приходила к выводу, что ей повезло: по крайней мере, Иполито обращался с ней не как грубый деревенщина, — он работал в цирке, был артистом, много ездил и много видел и по возвращении рассказывал удивительные истории. Иногда пропустит один-другой стаканчик вина, это бывает: отрицать не буду, — думала Дигна, но в глубине души человек он добрый. Особенно туго ей приходилось в пору жеребения, сева, сбора урожая, но зато у этого, не от мира сего, мужа были другие, все компенсирующие достоинства. Он осмеливался бить ее только пьяный, и то, когда старшего сына, Праделио, не было рядом: в его присутствии у Иполито Ранкилео рука не поднималась. Она пользовалась большей свободой, чем остальные женщины: могла ходить в гости к подругам, не спрашивая на то разрешения, посещать службу Истинной Евангелической Церкви[3] и воспитывать детей в соответствии с ее моралью. Она привыкла принимать решения сама, и только зимой, когда муж возвращался домой, жена, наклонив голову, тихим голосом советовалась с ним, скорее из уважения, прежде чем что-либо предпринять. Но и у этой поры были свои прелести, хотя зачастую казалось, что дождь и нищета навечно воцарились на земле. Это было время покоя: поля отдыхали, дни казались короче, а рассвет наступал позднее. Стараясь расходовать меньше свечей, спать ложились в пять часов, и тогда в теплых складках одеял можно было оценить, на что способен мужчина.