Горящий в капле зеркал - Михаил Калинин

!

!

безразличных, не хранящих в себе ничего кроме презрения к погибшим. Кто-то скажет: "Пьянь", кто-то : "Нечего гонять", но это ничего не изменит. Точка поставлена, жирная рубиновая точка на всем, что касалось двух молодых ребят, распластанных посреди дороги в неимоверных позах, и безразличие зрителей не разозлит покойников и они это знают и потому так безразличны. Но только зеркальный блеск отшлифованного бетонного блока исказится скорбью. Черная траурная пелена подернет его безупречную поверхность e iaiiiнит о предначертанном, в высшем значении этого слова, каждому в толпе обывателей; вот этого не забудут, именно этого они будут бояться отойдя от места аварии во времени и пространстве. Не разбившиеся парни, а серая печаль неотступной обреченности всего в этом мире засядет в их мозгах навечно.

Утром Леша проснется, начав очередную гонку, гонку каждого живого дня, гонку за деньгами , карьерой - гонку от себя. И все чаще по ночам, стоя голыми коленями на могильно холодном паркете, начнет замечать, что отражение не столь отрешенно, не столь зависимо, как хочет казаться.

Да, конечно, это будет он, но он другой, не такой. И движения его, и мимика будут повторяться недостаточно синхронно. Тот парень, за бритвой стекла, начнет существовать сам по себе, отказывая ему во власти над собой. И уже не совсем ясно кто хозяин, а кто дублер, кто из них живет в реальном мире, ну а кто - лишь игра света. Когда бреясь в ванной ты вдруг внезапно порежешься, зайдешься руганью, начнешь кричать на жену , чтобы она тебя не отвлекала и в этот миг невольно взглянешь в зеркало и увидишь улыбающегося, да что там улыбающегося, смеющегося себя, то не сможешь списать это на нервное расстройство. И продолжив бриться, ты не увидишь ранку на подбородке отражения потому что ... потому что отражение не порезалось. Его рука тверже твоей, он не измотан ночными кошмарами, ему неведомо похмелье. Вот так. Сначала это пугает, пугало и Алексея, но потом он привык. Человек ко всему привыкает. И подходя к зеркалу, чтобы причесаться, он уже не ждал, что там, в хрустальном безмолв!

!

!

ии, мгновенно появится он , собственно персоной. Через секунду, две- и то неплохо, один раз пришлось ждать пять минут. Как же по идиотски наверное смотрелся он со стороны, когда вглядываясь внутрь, пытался найти там себя. И ничего нельзя было сделать. На людях отражение вело себя паинькой: не пряталось, не замедлялось и не ускорялось. Это бесило. Непостоянство всегда доводило Лешу. Пьяный, он кричал на зеркало, обзывал, требовал ответов, но оно молчало. Молчала и жена. Склонив голову, она смущенно уходила в свою комнату и там плакала. Алексей догадывался, что она плачет. Слишком часто он видел ее воспаленные красные глаза. Слишком часто они садились за стол и ни о чем не говорили.

Просто ели. Только вилки цокали о поверхность тарелок и телевизор приглушенно шептал о событиях в мире. Потом мыли посуду и, разойдясь в разные части квартиры, ложились спать. А ночью - кошмар и откровения у зеркала в ответ на пристальный взгляд с другой стороны. Взгляд все больше и больше оживающий и не принадлежащий парню. И эти глаза уже не были столь испуганы, это были уже не его глаза.

Они смотрели с болью, но болью вызванной сочувствием, а не страхом.

И горечь, и печаль в них были чужими, они принадлежали отражению, это были чувства отражения. Оно как бы изучало, сверлило его разум и сочувствовало ему, своему хозяину, как собака, слизывающая кровь с пореза, медленно слизывало его ужас, и не просто глотало, а смаковало ,наслаждаясь возможностью делать это, наслаждаясь внезапно появившейся властью над ним.

А эта комната, холодная, как горная пещера с висящим сталактитом люстры, с солевыми наслоениями мусора, прежде такая нежная и уютная , согретая теплом их семьи, теперь представлялась чужой, грязной и немой. Вырванным языком валялось на кровати скомканное одеяло, выбитыми зубами разбросаны повсюду непонятные вещи, потерявшие в темноте свое назначение и очертания, как куски омертвевшей кожи свисали со стен отклеившиеся обои. Мир отказался от него, выблевал всю его душу вместе с содержимым в другую, неизвестную реальность . Жадной хваткой пытался уцепиться он за то, что у него оставалось, но ничего не выходило, он летел все дальше и дальше от друзей и знакомых, от весенних улиц, залитых ароматом зацветающей сирени, от бегущих в сутолоке деловой жизни коллег, от несбывшихся мечтаний, от неисполненных обещаний, от самых дорогих и волнующих воспоминаний, он со всего размаху лбом врезался в мертвый, холодный океан зеркала, как в тот злополучный день или сон врезался в стр!

!

!

оительный блок и осколки, рассыпаясь острыми снежинками крошили его плоть, его судьбу, создавая новую. Даже в гостях в отражении парень видел свою берлогу и себя, опустошенного, бестелесного, чуточку треснувшего, как старая фамильная чашка.

Измученный неведением, он истязал себя, истязал жену. Напряженный и злой, он не мог уже ни с кем найти общего языка. Он не знал главного- кто он.

Попытки определиться, -почему же это все происходит, - ни к чему не приводили, наоборот возникали новые, все новые и новые вопросы, которые отбрасывали в глубочайшую бездну неопределенности, стискивали сознание еще большим панцирем неизвестности. Единственное, что почему-то было совершенно ясно, так это то, что в зеркале протекает своя, отличная от этой, жизнь. Жизнь, полная своих хитросплетений, жизнь нормальная, идущая по человеческим правилам, подчиненная тем же химическим и физическим законам, но жизнь не его, и , самое ужасное, что основным ее персонажем являлась точная его копия, двойник, которому он отдал свое Я, (но когда?), и который начал своим миром выдавливать , как из тюбика выдавливают зубную пасту, реальный мир, мир Алексея. Хотя какой мир был теперь более реален?

Подобные мысли мучали.Сумасшествие уже не было чем -то далеким и неведомым. Лешка сам был готов признать себя больным, лишь бы все это оказалось воспаленным бредом, фантазией, вызванной переутомлением на работе.

Конечно, непременно надо позвонить Шурке, может с ним происходит то же самое? Но он знал, что набрав знакомый номер, номер, горящий в памяти тысячеваттными свечами, услышит в трубке лишь пустые гудки, потому что Шурки уже нет и никогда больше не будет. Через год после случившегося с ними он уволился с их фирмы, ушел гонщиком в какой-то непрестижный заштатный клуб, и вскоре вывел его чуть ли не в чемпионы. Дикторы спортивных программ, упиваясь описывали его подвиги, журналисты наперебой пророчили скорую славу. Никто не мог повторить тех кульбитов, тех рискованных маневров, которые он вытворял на трассе, буквально вырывая победу у своих конкурентов в последние секунды состязаний. Его звезда уже практически взошла, когда во время тренировочного заезда произошла трагедия -он разбился. Водитель внезапно отключился и, потеряв управление, не вписался в поворот. Его смерть была практически мгновенной. Взрыв... И Шурку зеркальными каплями разметало по стадиону, собирать в гроб бы!

!

!

ло нечего.

Алексей не смог присутствовать на похоронах, придумав какие-то дела, он трусливо сбежал в командировку, где, ничего не делая, валялся целыми днями в гостинице на постели, борясь с ощущением предопределенности, предчувствуя что-то подобное для себя, как до этого он предчувствовал гибель друга. Тогда он вспоминал их последнюю встречу...

Лучи приглушенного света вырывали из темноты, царившей в ресторане, куски стен, обитых в китайском стиле, с фрагментами шелковых гобеленов, на незанятых столиках стояли чистые приборы, убаюкивающие мелодии вкупе с легкими ароматами благовоний, витавшими в воздухе, наводили тоску и легкую умиротворенность. Ребята закончили трапезу, и раскинувшись в кресле, неспеша пили коньяк.

- Может еще чего-нибудь закажем?, - спросил Шурка, ища взглядом официанта.

- Я чего-то больше ничего не хочу, -ответил Алексей, рассматривая свой стакан. Казалось, вопрос оторвал его от каких-то размышлений.

- Ну, тогда расскажи мне, наконец, что же с тобой происходит и зачем мы здесь?

- Здесь никто не мешает.

- Валяй, рассказывай.

Алексей задумался.

- Ты не чувствуешь, что после того случая на кольцевой, что-то изменилось в нашей жизни, - начал он, медленно выговаривая слова, - Все как будто рушится, жизнь не идет, она остановилась... Конечно, происходят какие-то события, но они... как это сказать... несущественные, что ли, они не задевают: что были -что нет. Сон, спячка, вот как здесь, мрак и пустота, только мы вдвоем, как там, в машине, так навсегда и остались вместе. Меня почему-то совершенно ничего не интересует. Апатия, к работе, ко всему; безразлично, что будет завтра, что было вчера. Дни пролетают, не оставив о себе никаких воспоминаний, а ночью сны, кошмары, вернее один и тот же кошмар: мы летим и врезаемся в тот чертов блок. Слушай, сколько раз мы бились, ты же помнишь, сколько всяких случаев было: и на встречную выносило, и тормоза отказывали, а вот тот так и запомнился: мы летим, удар, мы погибаем, я просыпаюсь и кричу. Все так реально, как- будто сон и явь поменялись местами. И зеркало в котором не я...