Леди в бане - Виктор Рябинин

Народу было не ахти, и все поодиночке заняты привычным банным делом.

Стал плескаться и я, но без мыла и мочалки, вроде как бы привыкая к жаркой обстановке в привычном кругу действующих лиц.

Почти против мен мылась здоровенная, пудов до восьми, бабища. Но тут ничего интересного не было, потому как обвислый животина надёжным капотом прикрывал передок этого телесного агрегата.

Зато поодаль, лицом ко мне и поставив одну ногу на лавку, шампунилась молодая деваха, при которой всё было такое упругое и ясно различимое, что я начал беспричинно волноваться. А уж когда она стала намыливать свою разомлевшую горлицу, да ещё теребить её пальчиками, вылизывая ими каждое телесное крылышко, то мой Григорий с такой силой упёрся головой в дно шайки, что чуть не скинул её с коленей на пол. Поэтому мне снова пришлось отправить его под лавку, чуть не переломив неразумного пополам.

«Какое уж тут к чертям собачьим мытьё. Мне, новобранцу, до греха рукой подать, а старожилы как побитые градом ходят. Выходит, один в поле не воин, а шуму наделать могу надолго. И потому придётся мне сидеть гагарой на яйцах пока не закроется заведение. Причём, с шайкой на коленях и с Григорием под лавкой» – горько думалось мне посреди голого пассивного народа.

В это время из парилки к душевым кабинкам, вся розовая и блестящая, прошла Анна Ивановна. И две полуокружности её кратера, скользя друг о друга и плавно перекатываясь в такт шагам, прямо-таки потянули меня за собой в пропасть грехопадения помыслов. Я утратил бдительность и рассупонился. Воспользовавшись моей минутной слабостью, Григорий выпростался из-под лавки и, со всего размаху ударившись своею глупою башкой о дно шайки, потерял остатки слабого сознания.

Это и помогло мне.

Пока Гришка не успевал опамятоваться, я вскочил со своего насеста и опрометью кинулся в душ, чтобы малость обмыться, да и удрать отсюда без позора души и со спокойствием во членах.

Кабинки были без дверей и почти все свободные, но едва я залез под холодные струи, как услышал:

– Молодой человек! Будьте любезны, потрите спину.

Я обернулся. Передо мной, вся в мыле и пене, стояла Анна Ивановна с мочалкой в руке. Сердце у меня провалилось в живот, язык прилип к зубам, а поэтому я лишь молча кивнул и взял протянутую мне банную ветошь.

Анна Ивановна вошла в мою кабинку и, опёршись о трубу с холодной водой, наклонилась. Я же, стоя с боку и уперев глаза в потолок, стал елозить мочалкой где-то выше её лопаток.

– Что же вы мне всё шею-то мылите? – пробился до разума недовольный голос женщины.

Я опустил глаза на широкую спину Анны Ивановны и, крепко взяв себя в руки раздумьями о будущих урожаях на колхозных нивах, стал исполнять свои обязанности, согласно банных требований. Но так как исполнять эти самые требования сбоку было не с руки, то я зашёл с тыла далеко отставленной задней части культработницы. Увлёкшись посильной работой и с думой об уборке урожая, я и не заметил, как Григорий, почуяв близкую подружку, воспрял безумным разумом и стал своей упрямой головой исследовать среди мыла и пены пути проникновения в привычную обстановку горячего уюта и скользкой дружбы.

И я не стал ему перечить.

А он, собака, не сбился с пути, даже не заскочил второпях на второй этаж, а сразу с размаха и целиком радостно впёрся во внутренне содержание Анны Ивановны и стал там, во тьме и сырости, суетиться, отыскивая сокровенные, только ему известные тайники щемящего желания.

Посочувствовав Григорию в его безудержном желании отдаться милостям соблазнительницы, я стал механически помогать ему, и очень скоро мы вошли в единый трудовой ритм. Да и сама Анна Ивановна поспешила облегчить нашу упоительную работу. Прогнувшись и двигаясь нам навстречу, а то и от нас в положенный момент двухтактного цикла, она демонстрировала хорошо слаженную работу возвратно-поступательного механизма голого тела.

И вот, когда Гриня уже почти был готов брызнуть слезой умиления от встречи с новой знакомой, а Анну Ивановну начала пронимать лёгкая дрожь, кто-то костлявой лапой ударил меня по спине, и старческий голос засверлил в ухо:

– Прекратите безобразный разврат! Мы, общественность, не потерпим совращения нас и наших внуков!

Я резко повернулся на этот скрип изношенных тормозов и увидел перед собой одного из тех древних старцев, чья безобразная демонстрация распущенного бессилия возмутила меня ещё в предбаннике. Анна Ивановна, потревоженная этим злобным окриком, непроизвольно дёрнулась вперёд, а бедный Григорий, выпав, как желторотый птенец из гнезда, вновь травмировался, ударившись гордой головой о мокрый кафель душевой кабины…

Что было дальше, я вспоминать отказываюсь, но с той поры ни в какие бани не хожу, а зимой и летом пользуюсь речкой. Змей Петька через месяц после меня тоже посетил райцентр, но другой альтернативы не нашёл и был бит прямо в раздевалке старческой общественностью. Так что плохо ещё приживаются в глубинке древние обычаи западных племён и народов.

ДЖЕНТЛЬМЕНЫ НЕУДАЧИ

Океан стонал и метался, придавленный низким небом. Угрюмые волны в безысходной тоске выбрасывались на прибрежные скалы, сгоняя гагар и чаек с насиженных мест, а наша десятипушечная шхуна «Летучий лапландец», закончив кренгование и радуя душу моряка чисто выскобленным днищем и свежепросмоленными бортами от ахтерштевня до форштевня, готовилась к отходу из Тарбека, что на юго-западном побережье Эспаньолы.

Но что может быть лучше плохой погоды для флибустьера? Только гнилая верёвка.

Солонина и ром, абордажные крючья и команда были загружены в трюмы ещё с вечера. Так как наши кошельки были полностью опустошены портовыми притонами на курсе от Тортуги до Маракаибо и требовали пропитания, как ненасытное брюхо кашалота, то с берегом нас уже ничего не связывало кроме горестных воспоминаний, и мы были полностью готовы заступить на привычную трудовую вахту.

Команда прямо-таки рвалась к торговым путям Карибского моря, чтобы вновь наводить ужас на купеческие посудины – от испанских сухогрузов из Кадикса до колониальных кораблей Вест-Индии и китобойцев Нантакета.

– Бром-брам-гол-штанга, – прогремел с мостика голос Однорукого Билли, нашего стойкого капитана, которого не раз протягивали под килем ещё на службе Её Величеству.

Взмыли якоря, кливер и клитор наполнились свежим бризом, и мы отвалились от пирса. «Весёлый Роджер» гордо реял на гроте, сверкая голым черепом, рангоуты и такелаж желали не внушать опасений, а свежезалатанный грот-марсель, даже отчасти зарифлённый, сразу добавил шхуне скорости в несколько узлов.

Раскинув для устойчивости ноги циркулем, я уверенно стоял у штурвала, крепко держась за румпель, и умело управлял ходом «Летучего лапландца» в крутом бейдевинде при западном ветре. Как квартирмейстер и помощник капитана, я был незаменим у руля и при дележе добычи. Знание основ азбуки и счёта позволяли мне не только справедливо поделить приз между членами экипажа, но и не обидеть себя, поэтому прозвище Косоглазый Дьявол я носил с достоинством и честью. Да и мои шесть с половиной футов, облачённые в дорогой тёмно-синий колет из фламандского бархата, внушали корсарам неподдельное уважение и лёгкий трепет…

Близился к концу двадцатый день нашего похода, но горизонт по-прежнему оставался пуст, как ладонь прокажённого. Запасы солонины подходили к концу, анкерки с пресной водой тревожили вышибленными днищами, и лишь только ром ещё поддерживал наши угасающие силы и изредка позволял трезво оценить ситуацию.

Поэтому мы легли в дрейф в десяти милях северо-восточнее острова Ла-Ваш, надеясь в стороне от основных караванных путей неторопливо выверить дальнейший курс шхуны, а заодно позволить команде справиться с плясками святого Витта, трепавшими её уже вторую неделю.

На исходе тридцатых суток запасы рома иссякли, джентльмены перешли в первобытное состояние, а бездействие командного состава начало обеспечивать скорый бунт. И даже всему покорный гальюнщик, рыжий ирландец Пит О’Харя, стал время от времени хвататься за мушкет с целью обустройства в моём черепе кингстона для беспрепятственного пропуска туда забортной воды.

Однако, мы с Одноруким героически сносили подобные оскорбления, отечески призывая подчинённых к долготерпению, лишь изредка вздёргивая на нок-рее наиболее строптивых. Но, в целом же, команда на шхуне подобралась не плохая. Всего лишь трое не имели опыта каторжных работ, да кок, Брюхатый Дик, был излишне начитан и знал грамоту в объёме двух псалмов. Зато остальные самоучки достигли мыслимых высот специфического образования морских бродяг. Но всё же пришлось бы нам с капитаном вскоре прогуляться за борт по не прибитой доске, не ударь в рынду салинга вперёдсмотрящий Глуховатый Остив на рассвете тридцать второго дня плавания, оповещая этим наш сброд о появлении на горизонте незнакомого корабля.