Живая душа - Виктор Астафьев

Жора пристально глянул на него, собрался что-то сказать, но раздумал. Лишь после смены он остановил трактор возле приемщицы и обронил:

— Пять кубов нам сегодня не записывай.

— Почему?

— Петруха еще вчера их оформил.

— По ошибке, что ли?

— Скрохоборничал.

Жора с силой нажал на рычаг скорости, и удивленная приемщица исчезла с глаз. Петруха, сидя рядом с Жорой, снисходительно улыбался, но глаза его при этом были растерянные.

Теперь Петруха все чаще стал ловить на себе внимательные взгляды друга. Чувствовал он себя под этими взглядами неспокойно, начинал слишком уж весело похохатывать, покровительственно хлопать Жору по плечу.

Как раз в это время появился на участке новый технорук, этакий вчерашний студент, в клетчатой рубашке, материя которой, но мнению Петрухи, годилась на бабью юбку, но отнюдь не на мужскую одежду.

Фасонистая рубашка на техноруке быстро выцвела, припачкалась смолой, и сам он почернел на солнце, и нос у него облупился. Удивительно въедливым, настырным и веселым оказался этот студент. Он быстро и, как показалось Петрухе, безо всяких усилий затмил его, наипервейшего балагура, и, мало того, не дозволял «жать из себя масло».

Петруха тихо и накрепко возненавидел студентика, подковыривал его при всяком удобном случае. Жора не обращал на технорука никакого внимания, работал, как прежде, в полную силу, без грома и шума.

Зато технорук все внимательней присматривался к моряку.

На участке строился детсад. Рабочих не хватало, и комсомольцы после смены стали помогать строителям. Однажды технорук пришел в общежитие и позвал Жору.

— Я не комсомолец, — буркнул Жора и завалился на кровать.

— Выкушали? — прищурился Петруха. — Рекомендую кваском запить, потому как водку вам нельзя, водку могут употреблять без ущербу для здоровья только беспартийные, вроде меня и Жоры.

С этими словами Петруха вынул из тумбочки початую бутылку, эффектно наполнил два стакана и один протянул другу. Но Жора отстранил стакан. Петруха укоризненно покачал головой, глядя на технорука:

— Вот, видите, испортили хорошему человеку аппетит и настроение.

— Хороший человек с дрянью не водится.

— Вы это о ком? — вежливо поинтересовался Петруха, приподнимаясь с табуретки.

— Все о том же.

— А все-таки?

— Хотя бы о вас.

Петруха смерил некрупную, еще по-юношески угловатую фигуру технорука презрительным взглядом и, по-блатному пришептывая, выдавил:

— Выйдем, юноша, отседа, чтобы в общежитии пыль не поднимать. Культура — залог здоровья…

— Драться?

— Да нет. Какая может быть драка? Я вам просто дам по шее разок и отпущу с Богом.

Технорук закусил губу, огляделся. Ребята в общежитии молча и с интересом наблюдали за ним. Встретившись с его взглядом, они опускали глаза. На этих надеяться нельзя, никто из них даже из барака не выйдет.

Жора как будто дремал. Его глаза чуть светились сквозь прямые, негнущиеся ресницы.

Губы технорука тронула усмешка, он решительно направился к выходу.

Петруха сделал несколько торопливых глотков прямо из бутылки и, вытирая губы рукавом, весело заявил:

— Сейчас наш начальничек маму кричать будет. Потеха!

Из угла раздалось тихо, но так, что ребята на соседних койках расслышали:

— Больше заступаться не стану…

Что было после этого на улице — неизвестно. Только принесли Петруху связанного и бросили, как мешок, на кровать. Бессильно рыдая, он вопил:

— Где есть правда? — Подняв голову, Петруха смотрел в затылок Жоре и просил: — Дру-уг, развяжи!

Но Жора спал до того крепко, что Петруха нe мог его добудиться. Петруха искусал всю подушку и успокоился поздно, с перьями во рту.

Назавтра технорук встретил тракториста с помощником как ни в чем не бывало. Только глаза его щурились чуть лукаво и губы нет-нет да трогала легонькая усмешка.

Вечером он снова пришел в общежитие и снова позвал Жору на строительство.

— Ну что ты пристал к нам? — бешено заорал Петруха. — Мы смену проишачили. Кубики дали — и отшейся! — Он уже не обращался к начальству на «вы».

Ни тракторист, ни помощник на стройку не пошли. Однако на другой день Жора прямо из столовой двинулся к детсаду. Петруха остервенело прошипел ему вслед:

— Жванина!

Технорук совершенно спокойно встретил Жору и велел ему прибивать лучинки к стенам для штукатурки. Жора поглядел на мелкие гвоздики в банке, на хрупкую дранку и с улыбкой сказал:

— Неподходяще.

Ему предложили копать ямы под столбы. Жора согласился.

А весной начальник утащил Жору на охоту, после чего сам моряк обзавелся ружьем и бродил по лесу один. Дичи он почти не приносил, но все свободное время пропадал в горах и пить перестал даже в дни получек.

Петруха вовсе помрачнел, прекратил разговоры с Жорой и даже намекнул ему, что уйдет в помощники к другому трактористу. Но Жора очень долго не замечал демонстративного молчания своего помощника и намеку его как будто не придал никакого значения. Тогда Петруха запил, а напившись, тянул все одну и ту же песню: «Море в ярости стонало…», чем, видимо, и пронял душу Жоры. Моряк начал униженно выслуживаться перед своим помощником, а тот так куражился над ним, что люди плевались от досады и огорчения за бывалого человека.

Так продолжалось до самого лета. А в жаркий июньский день в лесу у Жоры с Петрухой произошел разрыв, и окончательный. И случилось это из-за цыплят рябчихи. Из-за крохотных головастых цыплят.

Рябчиха выскочила из-под сваленной ели, к которой Петруха прикреплял чокер — трос, и побежала. За ней посыпались бескрылые, пуховые цыплята. Мать в панике завлекла детенышей в муравейник, и на них напали хозяева-муравьи. Цыплята беспомощно бились в муравейнике, с писком открывали желтенькие клювики, а мать металась вокруг, хлопала крыльями, совершенно потеряв голову и забыв о предосторожности. Иначе она увидела бы, что к ней с раздувающимися от азарта ноздрями подкрадывался Петруха. Он уже размахнулся, чтобы сразить птицу палкой, но за кисть его схватила железная рука.

— Рехнулся! — донесся до Петрухи дрожащий от ужаса или от гнева голос Жоры. — У нее малыши, а ты…

Жора бросил Петруху в сторону и пытер руку о штаны с таким видом, будто держал в ней склизкого лягушонка. Затем он с непостижимым для него проворством подскочил к муравейнику и начал выгребать оттуда рябчат. Моряк брал беспомощного цыпленка нежно, как хрупкую елочную игрушку, и своими громадными пальцами отрывал от него муравьев.

— Экая ты зверская букашка! — гудел он беззлобно. — Ребетенку в глаз впился, тебе бы эдак, идолу! У цыпушки ведь тоже живая душа.

Жора собрал цыплят в фуражку и, что-то наговаривая, пошел в кусты. Перелетая с сучка на сучок, за ним двинулась мать. Мимо Петрухи Жора прошел с таким видом, будто перед ним был пень.

Когда Жора появился из леса, Петруха с натянутой улыбкой, но как можно небрежней сказал:

— Во, охотник! Птичку пожалел! А сам, говорят, немцу каменюкой башку размозжил и…

Петруха осекся, заметив, как перекосила большое доброе лицо Жоры страшная судорога. Моряк стиснул зубы, двинулся па тщедушного Петруху с таким видом, словно собирался его растоптать:

— Поленницы из мертвых не видел? А я видел! Убил? Не человека я убил! — Жора остановился, закрыл глаза. — Сотни! Нет, тыщи! Без домовин, нагие, в чужой земле… — Моряк тяжело поник, медленно разжал кулаки, посмотрел зачем-то на узловатые руки в ссадинах и мазуте, а затем убрал их за спину и устало закончил: — Уходи! Ровно букашка ты, в глаз впился… кабы худо не вышло.

Утром следующего дня, получив наряд, Жора взял ручку, обмакнул перо в чернильницу и резко вычеркнул из наряда фамилию Петрухи. Технорук, молча наблюдавший за Жорой, сощурился и спросил:

— Не сработались, значит?

— Нет.

— Давай сюда наряд.

Технорук, не обдумывая, вписал на место Петрухи другую фамилию и придавил наряд пресс-папье так, что у Жоры пропала охота возражать. Он медленно складывал вчетверо наряд, засовывал его в карман комбинезона, а молоденький технорук с облупленным носом как будто ждал чего-то, и тракторист как будто собирался заговорить, но лишь сказал: «Добро» — и ушел, привычно наклонившись в дверях, — они для него были низки.

Возле трактора Жору поджидала Софья Проскурякова — солдатская вдова, мать троих детишек, его новая помощница.

А насчет рябчиных цыплят так в поселке никто ничего и не узнал, да и, прямо сказать, лесорубы особенно не старались узнать, почему расстроилась дружба у Жоры с Петрухой. Иной раз люди как будто затем и сходятся, чтобы разойтись.

1956