Маленькие истории большой войны - Семен Шмерлинг

Я опять почувствовал, что краснею. Пистолетов нам еще не выдали. Только у командира полка был «ТТ», да у начфина старый наган.

— Нету, нету! — вдруг крикнул зло лейтенант Аксютич. — Хочешь — проверь, — и расстегнул пустую кобуру.

Майор не обратил внимание на вызывающее лейтенантское «ты», а подошел ко мне вплотную. За ним шагнули автоматчики. Теперь мы стояли лицом к лицу, я отчетливо видел его покрасневшие белки глаз. Толстые губы зашевелились, и я услышал:

— Ты вот что… Уходи, уходи отсюда, лейтенант. Понял? Сейчас же уводи всех.

Меня словно бы сковала эта неожиданная речь, особо доверительный тон ее. Я медлил.

— Ну! Иди, лейтенант, иди, иди-и-и…

Уразумел ли я до конца значение его слов? Вряд ли. Скорее ощутил их силу и необходимость. Кажется, кивнул головой. Из памяти выскочили все команды. Пока собирался с мыслями, зазвенел голос старшины:

— Рота! Разобрать оружие. В колонну — становись!

Топот ног. Тихие голоса. И еще раз в затылок мне майор бросил:

— Быстрей уходи, лейтенант. Уходи-и…

Какими же родными показались мне казарма, клетушка ротной канцелярии! Присев на патронный ящик, задумался. Что же, собственно, произошло? Меня обидели, оскорбили перед подчиненными, и я не смог достойно ответить. А с этими людьми мне надо воевать… Но он ведь был не только груб, но и заботлив. Разве не он же желал добра: «Иди, лейтенант, иди!» Вот и пойми…

Я не успел додумать, как в мою клетушку вошли старшина и Аксютич. Старшина сказал, непривычно торжественно именуя по должности:

— Товарищ командир роты, вы сходите к начштаба, доложите.

— Борис Петрович, — поддержал его Аксютич. — Вам непременно надо объясниться. Так будет лучше.

Они тоже учили меня и желали добра. Конечно, надо идти докладывать.

Начальник штаба взглянул на часы и поморщился:

— Что-то вы быстро отстрелялись, Романовский. Переутомились, видать?

— Нет, так уж получилось…

— Как это «получилось»? Нуте-ка, докладайте.

Тщательно подбирая слова, стараясь не вдаваться в подробности, я рассказал, как было дело. И хотя даже не намекнул на грубость незнакомого командира, начштаба почувствовал мою обиду:

— Он что… грубо говорил?

— Д-да.

Капитан подумал минуту-другую, повернулся к сейфу и достал топокарту:

— Нуте-ка покажите, где это случилось.

Дрожащим пальцем повел я по извилинам шоссе, лесной дороги и остановился на развилке. И ужаснулся: перепутал. Аксютич был прав. Как-то похолодело в животе.

— В-вот сюда, и дальше… Здесь эт-та поляна.

— Та-ак. В трех соснах заблудились. Там только вас и ждали! — лицо начштаба пошло белыми пятнами. — Черти вас туда понесли. Так, так… Значит, говорите, что из лесу вышел майор. Уверены, именно майор?

— Так точно, по две шпалы в петлицах.

— Н-да. У некоторых старших лейтенантов тоже бывает по две шпалы.

Тут я ничего не понял: у кого и зачем бывают чужие знаки отличия. Может, то был самозванец?

— Вы выйдите и подождите в коридоре, — строго приказал капитан. — Скоро придет командир полка, разберется. Между прочим, у него тоже две шпалы. Но он-то точно майор. Ждите.

Ничего хорошего ожидание мне не сулило. Ясно, что завел роту к черту на рога, нарвался на какой-то закрытый объект, к которому и приближаться-то не следовало. Уж, конечно, ротным командиром не быть. KâK пить дать. Да и бог с ним, какой я еще ротный. Тут в голову влетела фраза, услышанная на вокзале от хмельного лейтенанта-фронтовика: «Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут». Бодрился, но бодрость не приходила.

— Вы кого ждете? — спросил подошедший командир полка.

— Вас, товарищ майор.

— Заходите.

— Ну, вот и доложите лично комполка, что с вами произошло, — в голосе начштаба зазвенел металл, а белые пятна так и не исчезли с его лица.

Я повторил рассказ и показал на топокарте место, где проводил учения. Майор и капитан выразительно переглянулись. Я ждал немедленного возмездия. Но оба моих начальника долго молчали, причем в отличие от начштаба командир так и не изменился в лице, лишь медленно зашагал по комнате. Его взгляд мне перехватить не удалось, но заметил, что в уголках его губ вдруг вспыхнула усмешка. Точно такая была у него с неделю назад, когда я проводил перед ним ротный строй, конечно же, шаткий и валкий, а сам изо всех сил выпячивал грудь и печатал шаг. Как тут не улыбнешься!

— Этот майор спросил, из какой вы части?

— Да, но я назвал только полевую почту.

— Ну, удружил. Найти — раз плюнуть. А вашу фамилию?

— Нет.

— Так вот он и сказал: «Иди, лейтенант?»

— Точно так.

— Надо бы сообщить обо всем уполномоченному особого отдела, — продолжил начальник штаба.

— Нет, не надо. Как-нибудь обойдется, — ответил майор. — По-до-ждем. А вы что, — обратился он ко мне, — к наказанию готовитесь? Небось прикинули: дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут? Так вот, могут вам дать куда как поменьше взвода, и послать значительно подальше. Ясно? Ах, да нет, наверное, не ясно, — и повернулся к капитану.

— Подождем, начальник штаба, по-до-ждем!

Ждать пришлось не так уж долго, недели три, и все это время нервы были у меня как натянутые струны: вот-вот что-то свалится. Но сыграли «отбой-поход», погрузились в эшелоны и, к величайшей моей радости, покатили н-а фронт. И все-таки еще некоторое время одолевало меня беспокойство, но в боях явились другие тревоги и опасности. До старого ли было? Полк редел. Командир полка и начальник штаба погибли вместе, от одной бомбы под Понырямя. Аксютича срезала пулеметная очередь под Севском. Конечно же, я узнал, какие именно старшие лейтенанты носят знаки отличия на два ранга выше, видимо, для пущего авторитета.

Возможные же последствия того шумного учения на подмосковной поляне я отчетливо представил себе лишь много лет спустя. Тогда, когда в газетах, журналах, на телевидении появились подробности о жизни и быте Сталина. Рассказали народу и о его так называемой Ближней даче, где провел он тяжкие дни после вторжения и бурного наступления немцев и потом еще жил подолгу, оберегаемый неусыпной охраной. Вот куда занесло меня, желторотого птенца-лейтенанта, только выпорхнувшего из училищного гнезда.

Как и многие фронтовики, я нередко испытывал запоздалый страх, который сковывал сердце, когда опасность уже миновала.

Но самый большой и грозный запоздалый ужас я испытал через годы и годы, поняв, какие последствия для меня могло принести то шумное учение под боком у Ближней. Шутка сказать, шестнадцать вороненых стволов глядели на тайное жилище Верховного Главнокомандующего, Председателя Государственного Комитета Обороны, Великого вождя! Стоило тому чекистскому майору доложить куда следует, вероятно, к своей немалой выгоде, и покатился бы я куда Макар телят не гонял, а скорее обратился бы в лагерную пыль. А вот не доложил.