Полеты над вечностью - Станислав Смелянский

Жизнь преподносит сюрпризы. И от таких сюрпризов «киндерам» достается по-взрослому. Очкарик-режиссер, огонек в глазах, ветер в голове. 23 по паспорту и 17 морально. Через полгода я состарюсь и полечу к финалу. Без права выбора между долгой жизнью в неведении и – всем и сразу. С той премьеры, с того безумия в гримерной начинался новый я, самый счастливый и одновременно несчастный.

На следующий день о мюзикле напишут в одном из первых номеров «Афиши» (где-то между новостями о «Матрице» братьев Вачовски и постановке «Трех товарищей» в «Современнике»): «Артхаусный постмодернизм, прогрессивный примитив текстов и мелодий, мощные ритмы, достойная хореография и коммерческий успех. Танец, драйв, напор и юношеский максимализм – все поставлено превыше классического в мюзикле. Текст, созданный молодым режиссером, доминирует, но не давит. Дебютант, только что закончивший ВГИК, весьма уверенно загоняет действие в рамки авансцены, сужая пространство и стирая границу между актерами и зрителями. Демонстративно развинчивается на детали сценический нуар, где герой и его фам-фаталь то и дело совершают небывалые прорывы из балагана в эпос. Очарование постановки – в единении жуткой лютости происходящего и эфросовской интеллигентности человека, дирижирующего всем этим. Гимн сильных и открытых чувств в эпоху тотального упадка оных: внутри простого парня заперт супергерой, кокетка являет чудо жертвенной любви и даже эрзац-влюбленный в эпизоде исполняет недюжинную трагедию отвергнутого. Избыточность постановки начинает казаться нетривиальной формой аскезы. Отечественный авангард нашел нового «параллельщика».

Машутка, девушка перед Тобой

За два месяца до премьеры

– Я не понимаю тут себя! Не чувствую! Какая биография роли? Кто я? Откуда я? Зачем я?

Актриса сводила с ума. Репетиции мюзикла в разгаре.

– Пой, Аня, ты все знаешь!

– Я ничего не знаю! И это не моя тональность!

Все плохо, актеры нервничают, декорации рушатся, продюсер в бешенстве, в сценарии дырки. Пахнет жареным, и прима скоро съест одного молодого ягненка в толстой оправе очков. В такие моменты режиссер, то есть на самом деле обыкновенный человек, который почему-то решил, что он режиссер, то есть непосредственно я, должен взять ситуацию в свои руки. Командно-приказная манера не сработает. Необходимо перейти на понятный исключительно актерам некий птичий язык, на нем говорить и мыслить, забыв на время про нормальную речь.

– Подстройся под него. Накапливай! Не забивай гвозди, оставь воздух! Он ушел, а внутри у тебя что?

– Ну, он ушел, а я сижу, как дура. А теперь что – я встала и пошла?

– Аня. Приди к тому, чтобы встать. Проживи это. Переведи проживание в активную зону! Из дырки не возникает ничего!

– Прогоним снова с Сашкой?

– Не надо. Твоя мизансцена. Он ушел, а ты – что?!

– Я одна, холодно.

– Верно. Пошел внутренний монолог. Да! Тут статика очень выразительна. Дальше внутри себя говори! А теперь скажи вслух, что в тебе, не по сценарию, сама скажи!

– Смотри, что ты делаешь со мной, видишь!

– Да! Сковырни! Еще!!!

– Это твоя вина, я люблю тебя!

– Да! Саша, на заднике! Обернулся. Услышь! Очень точно услышь! Да, задержи! Свет! Где свет на Саше!!! Стоп! Кто на сцене! Кто?!

Новенькой по гриму вздумалось припудрить актрису. Польщенная таким вниманием, главная героиня мюзикла с удовольствием поворачивала голову навстречу танцующей кисточке. Гример совершенно спокойно обернулась и, хлопнув ресничками, пискнула в ответ на мой крик:

– Пудра потекла, ей нужно другую, полюбэ заблестит на премике.

Задохнулся от возмущения:

– Видели? Вот что я называю контрапункт. Теперь поняли?

Общий смех.

– Всем спасибо. Давайте переспим с этим. Как тебя зовут-то?

– Маша.

– А что такое «премик»?

– Премьера! Ну вы дэ!

Марию приняли в команду в день той забавной репетиции «с контрапунктом» и общего похода в ресторан «Генацвале».

Столы сдвинуты. Хачапури с киндзмараули, сациви с хванчкарой, лобио с саперави, чурчхела с ахашени, разговоры с улыбками. Эффект Кахетии. То, что объединило в один и тот же момент грузинских усачей за деревянным столом тбилисского кафе при потекших свечах, поскольку опять отключили электричество, русского миллиардера за инкрустированным столиком в частном самолете Gulfstream, небрежно шепчущего в розовое ушко стюардессы, которая не зря вчера оставила ползарплаты в салоне красоты, сытую взъерошенную птицу с измазанным клювом, только что поймавшую поток ветра, да еще и шумный коллектив мюзикла «Сити» в ресторане, где готовят долго, а едят еще дольше. . Ахашени. Крупные, будто муляжные гирлянды винограда сорта «саперави» на холме за каменной церквушкой, у селения Ахашени в Гурджаанском муниципалитете Грузии. Легкая терпкость с тонами экзотических фруктов. И прессованное, забродившее, разлитое по бутылкам чувство.

Мария… Какая улыбка! В Москве не умеют так улыбаться, восхищаться, смотреть в глаза. Девушка с Севера, училась в Нижнем, в Москве недавно.

Словно Аленка с шоколадки – ожила, выросла и стала красивой, как кукла.

Мы проговорили весь вечер. Лишь под конец я понял, что за четыре часа бурного общения она ничего не рассказала. Долго и радостно обсуждала сегодняшнюю погоду, гордо поведала, что живет одна, хотя снимает квартиру с подружкой. И, собственно, все. Главный секрет столь интересной для меня дискуссии таился, помимо физиологического влечения, в ее «актуальном» умении сокращать слова.

– Гуд, что мы на рэ.

– То есть хорошо, что мы в ресторане, – легко переводил я под конец беседы.

Она нахмурилась, задумалась. Потом улыбнулась:

– Ну да, в рестике.

– А какой твой любимый рэ?

– На Кропотке хо, и др.

Я невольно поддался чарам простоты. Маленькая головка, в которой мозг поместился бы с трудом. Распахнутые глаза и тихая улыбка. Точеная фигурка. И красивые, зовущие к поцелую губы. Было тепло от одного созерцания.

Нагрянули мои «однополчане», выпускники ВГИКа. На Машу тут же уставился Юлик – обжигающе-немигающими глазищами. Полгода назад, во время ознакомительной поездки вгиковцев в Госфильмофонд (по адресу «Белые столбы и направо»), он так непристойно набрался, что расхаживал в жанре неприкрытого ню по «объекту культурного наследия народов РФ».

Полногрудая Ольга, бывшая староста группы, с ходу объявила приказным басом:

– Стас, давай так. Музыка – это твое. Арт-хаус – Юлика. А постановки и фильмы про обычных людей и их земные взаимоотношения – это мое!

– А нам что, снимать про хорьков в космосе?! – завизжал Виктор.

Когда ему стукнуло сорок, он продал бизнес, поступил на режиссерский и купил квартиру в Пальма-де-Майорке, чтобы там спокойно, ни на что не отвлекаясь, монтировать фильмы. Оставалось только их снять. Последняя сценарная заявка Виктора начиналась зловеще: «Ночь. Подоконник. Тарелка. Чистая белая тарелка. На тарелке гайки диаметром 17 мм».

– Вить, представляешь, а я то же самое хотела спросить у Дэвида. Хотела выцепить его с пресс-конференции, побалакать о нашем, про красную йогу, но охрана не пустила! – Документалистка Юлия гордо озирала притихших друзей, крупный прыщ на ее лбу напоминал настоящий третий глаз.

Присутствующие без лишних пояснений догадались, что «выцепить» предполагалось «всего-то навсего» автора «Человека-слона», «Твин Пикса» и «Шоссе в никуда», лауреата «Золотой пальмовой ветви», Его Психоделичество Дэвида Кита Линча.

– А я бы про хорьков спросил у Альмодовара, тоже хороший режиссер. – Виктор «разрядил» обстановку по принципу «сунь два пальца в розетку».

Все обернулись к Юлику. Он вскочил, часто задышал, покраснел. Потом замахал руками и стал подпрыгивать. С губ слетали слюни и обрывки фраз.

– Никогда… Ничего… Никогда… Вообще никогда не говорите… про… про… Аль… модовара! – Юлик остановился и возвел руки к плафону светильника: – Да я готов задницу ему расцеловать!

Тем временем танцовщица массовки втиснулась между мной и столом, уперлась в мое лицо филейной частью, и стала долго что-то вытаскивать из клатча, лежавшего на свободной стороне стола. Певица, с которой у меня было пару раз, то и дело просила огня, чтобы закурить. А официантка слишком часто и слишком интимно спрашивала, что еще принести.

Еда приносит больше удовольствия,Чем женщина, чей голос нарочит.Побольше в холодильник продовольствия!Но, впрочем, если женщина молчит…

– Не обращай на них внимания! А лучший все равно Антониони, – подмигнул я Маше с апломбом маститого режиссера. – Поэт отчуждения, правда, не особо жаловал закадровую музыку, считал ее дешевой манипуляцией, но даже у него танцы в La Notte, классный саундтрек в «Забриски Пойнт». Умер в позапрошлом, в один день с Бергманом.

«Киношная распальцовка» не очень-то сработала. Мария заскучала, застегнула сумочку, встала.