Роковая страсть - Кэтрин Коултер

А вот во сне света не было — сплошная липкая тьма. Медленно иду в крохотную ванную, осторожно склоняюсь над раковиной, набираю в пригоршню воды и делаю большой глоток. Распрямляюсь — вода стекает по подбородку на грудь. Только что мне снилось, будто я тону, и вот теперь, поди ж ты, горло как наждачная бумага, словно я дышу раскаленным воздухом Африки. Бред какой-то.

Внезапно в глубине сознания мелькает мысль: тонул не я, но я был там.

Оглядываюсь по сторонам — наверняка кто-нибудь должен находиться поблизости: в течение двух недель, что прошли после того, как меня взрывом бомбы бросило в песок пустыни, всегда кто-то был рядом, мягко произнося успокаивающие слова и время от времени втыкая иголки, бесконечное количество иголок. У меня все руки болят от уколов, а ягодицы — те и вовсе потеряли чувствительность.

Я снова делаю глоток воды и медленно, избегая резких движений, поднимаю голову. В зеркале, висящем над раковиной, не мужчина, а серая, расплывшаяся масса, похожая на овсянку. Когда-то это был здоровый, жизнерадостный малый, но сейчас из него словно весь воздух выкачали и остался один лишь скелет.

Я подмигиваю своему отражению. Слава Богу, хоть зубы целы. Это везение — от взрыва, которым меня, как мешок с перьями, подбросило в воздух футов на пятнадцать и швырнуло в песок, зубы запросто могли вылететь.

В спортивном зале мой приятель Диллон Сэвич, тоже агент ФБР, наверняка покачает головой и спросит, как это мне удалось удрать из гроба. Я не знаю, что ответить. Мне остается только вознести небу молитву за то, что это вообще случилось.

Я выключаю свет в ванной, и отражение в зеркале меркнет. Тогда я возвращаюсь в палату с ее узкой кроватью, у изголовья которой мерцают огромные красные стрелки будильника — его принес сюда в подарочной обертке кто-то из друзей. Семь минут четвертого утра. Припоминаю, что, пока я медленно дрейфую от боли в сторону наркотического забвения, Шерлок, жена Сэвича и, разумеется, тоже агент ФБР, говорит мне, что с каждым шагом минутной стрелки по циферблату я приближаюсь к тому, чтобы выбраться отсюда и вернуться к работе, то есть на свое настоящее место.

Я возвращаюсь к постели и медленно ложусь на спину. Пытаюсь расслабиться, закрываю глаза и принимаюсь раскладывать свой сон по полочкам. Я снова в воде, но не тону — просто вода вливается в меня. Всего лишь вкус воды. Дальше — ничего.

Поднимаю левую руку и потираю ладонью грудь. Слава Богу, хоть сердце наконец успокоилось. Теперь главное — не делать из всего этого драмы, мыслить ясно и логично — этому нас учили в полицейской академии. Надо перестать паниковать и холодно все взвесить.

Так же ясно, как и светящийся циферблат на столике с лекарствами, вижу лицо Джилли, но мне это совершенно не нравится. Почему Джилли? В последний раз я видел ее в доме Кевина в Мэриленде. Это был конец февраля. Вела она себя немного странно, другого слова и не подберу, но вообще-то мне было все равно — куда больше меня интересовала предстоящая поездка в Тунис.

Мы говорили о Джилли с Кевином на следующий день после того, как она прилетела из Орегона, и пришли к выводу, что, пожив на западном побережье, она сделалась немного эксцентричной. Кевин — профессиональный военный, имеет четверых сыновей, и размышлять о странностях собственных троих братьев и сестер у него просто нет времени. Уже восемь лет мы четверо живем без родителей — они погибли в автокатастрофе.

Помню, Джилли тараторила о всякой всячине — о своем новом «порше», платье, купленном в Портленде у самого Лэнгдона, какой-то девице по имени Кэл Тарчер, которая ей совсем не по душе, и о брате этой девицы Каттере, законченном подонке. Она не забыла также сообщить о том, как славно у них все получается в постели с Полом, за которым Джилли замужем уже восемь лет.

Так может, это Джилли тонула в моем сне?

Мне меньше всего хотелось, чтобы эта мысль застряла в мозгу, но, раз уж она пришла, теперь от нее не отделаешься. Я чувствую себя усталым, хотя и меньше, чем вчера и позавчера. Я поправляюсь. Врачи наверняка будут довольно кивать и улыбаться друг другу, поглаживая меня по здоровому плечу. Они уже обещали отпустить меня домой на следующей неделе, но я уверен, что сумею сократить этот срок.

Теперь мне уже не уснуть, потому что на самом деле этот сои вовсе не сон, а что-то другое.

Инстинктивно нажимаю на кнопку вызова дежурной сестры, и через четыре минуты, если верить огромным цифрам будильника, в проеме двери появляется Мидж Хардуэй, моя сиделка.

— Что-нибудь случилось, Мак? На дворе ночь, вам надо спать…

Мидж высокая, с медового цвета волосами, острым подбородком, и ей уже за тридцать. На нее всегда можно положиться: когда я только попал сюда, сознание возвращалось редко, но всякий раз в этот миг ока оказывалась рядом, негромко говоря что-то и мягко поглаживая мою ладонь.

Посылаю ей самую обольстительную свою улыбку, хотя и не уверен, что в темноте можно ее разглядеть.

— Выручай, Мидж: мне так худо, что сил больше нет. Ты моя единственная надежда.

Вижу, что на лице у нее появляется улыбка, одновременно сочувственная и насмешливая. Мидж откашливается.

— Слушайте, Мак, насколько я понимаю, вам с каждым днем все лучше, и, значит, хотеться будет все больше. Но видите ли, милый, я замужем. Что Дуг скажет — он ведь парень горячий…

Так, теперь все силы на то, чтобы ее разжалобить.

— Во-первых, Дуга здесь нет, но даже если тебе кажется, что это хоть как-нибудь его заденет — что мне трудно себе представить, — все равно он ничего не узнает.

— Право, я польщена. Вы симпатичный, по крайней мере на фотографии в газете, и уже обеими руками владеете. Но честное слово, не могу.

— Ну Мидж, только разок, и больше никогда не попрошу — то есть по крайней мере до завтрашней ночи. Всего лишь раз, и не больше. И я не буду торопиться. А то у меня во рту пересохло.

Мидж стоит, покачивая головой, положив руки на очень, между прочим, соблазнительные бедра, которые я отметил уже девять дней назад, когда очнулся.

— Ну что ж, — вздыхаю я, — жаль, что это противоречит твоим этическим нормам или нормам Дуга. Хотя, по правде говоря, не вижу в этом ничего такого особенного. А уж при чем тут твой муж, и вовсе выше моего понимания. Окажись он на моем месте, наверняка попросил бы о том же. Но в таком случае, может, позовешь миссис Лютер? Она, конечно, дама строгая, и все же вдруг уступит, а? По-моему, я ей очень даже нравлюсь…

— Мак, вы в своем уме — миссис Лютер шестьдесят пять лет! Да ведь она вас покусает!

— Слушай, Мидж, по-моему, ты не совсем поняла меня. Мне вовсе не нужна миссис Лютер. Ты — другое дело, но ты замужем. Значит, единственное, что мне остается у тебя попросить и что мне, по правде говоря, до смерти необходимо, — это кружку пива.