Не такие, как все - Роберт Силверберг

Маршрут, кажется, кого-то не устраивал: адъютанты шумно спорили с шоферами. Кончилось тем, что автомобиль эрцгерцога остановился. Судя по скрежету передач, водитель попытался дать задний ход; в это время из кафе появился тощий молодой человек. Три метра от автомобиля, десять метров от Ильзабет и Рейхенбаха. Выглядит как сомнамбула, растерянный и ошеломленный, словно его поразила близость наследника престола. Гаврило Принцип, мысленно кивнул Рейхенбах. Второй и настоящий убийца. Рейхенбаху стало неинтересно.

Пока Таврило целился, он наблюдал за Ильзабет. Его куда больше интересовала реакция спутницы, чем судьба двух заурядных людей в нелепых костюмах.

Таким образом, Рейхенбах не видел, как посланная в грудь эрцгерцога пуля пробивает яркий мундир, зато мимолетная жестокая улыбка спутницы не ускользнула от его внимания. Ильзабет получила свое.

В машине эрцгерцог Франц-Фердинанд все еще сидел, выпрямившись, а кровь заливала мундир и появилась на губах; Гаврило Принцип стрелял в герцогиню Софию; адъютанты смотрели в ужасе. Через мгновение водитель пришел в себя, и автомобиль умчался. Одиннадцать часов пятнадцать минут.

— Вот, начинается война, — сказала Ильзабет. — Рушатся династии, гибнет цивилизация. Тебе понравилось?

— Меньше, чем твоя улыбка. Когда он стрелял в эрцгерцога…

— Ну и глупо.

— Отчего же? Твоя улыбка важнее для меня, чем смерть двух надутых ничтожеств.

Не слишком ли я тороплю события, подумал Рейхенбах, но скупая улыбка Ильзабет успокоила его. Все в порядке. Ей понравилось.

— Пошли! — Она взяла Рейхенбаха за руку.

Старая гостиница из серого камня, где жила Ильзабет, стояла на другой стороне реки. Из дорогого номера с балконом на третьем этаже открывался вид на набережную. Обстановка была хороша: газовые светильники, тяжелые шелковые драпировки, широкая кровать под балдахином. Стиль эпохи производил на Рейхенбаха самое благоприятное впечатление: неторопливая, солидная, основательная роскошь — даже в маленьком провинциальном городке.

Тяжелый и тесный костюм Рейхенбах сбросил с удовольствием. Ильзабет… Ильзабет носила таймер — широкую, тугую белую ленту — высоко, прямо под грудью. Блеснув глазами, она потянула Рейхенбаха под балдахин.

В это самое время на другом конце города умирали Франц-Фердинанд и София. Завтра великие державы обменяются дипломатическими нотами; Австро-Венгрия объявит войну Сербии, Германия — России и Франции, Европу охватит пожар; произойдут битвы при Марне, Ипре, Вердене и Сомме; бежит кайзер, придет время перемирия, падут монархии… Рейхенбах вложил душу в изучение истории, а теперь, когда на его глазах произошло убийство, с которого все началось, — он потерял интерес к этому. Ильзабет заслонила собой Первую мировую войну.

Ладно, ничего страшного. Для гурманов еще остались великие события. Истории человечества хватит для странствий.

— Теперь можно в Рим, — пробормотал Рейхенбах.

Утром оба приняли ванну, обнялись, подмигнули друг другу, как заговорщики. Их ждут великие дела! Сначала они торопливо собрали в кучу имущество образца тысяча девятьсот четырнадцатого года: жилеты, нижние юбки, ботинки и прочее — как положено, в круг радиусом два метра. Потом синхронизировали таймеры и прижались друг к другу — нагие, смеющиеся, счастливые — на пути в прошлое, сквозь века.

На базовой станции за городской чертой Рима их подготовили, как полагается: постригли, причесали, одели, преподали гипнокурс латыни, вручили кошельки с динариями и сестерциями, сделали прививки от чумы и дали новые имена. Квинт Юний Вераний и Флавия Юлия Лепида.

Рим цезаря Нерона оказался не так велик и не так величествен, как думалось. Колизей еще предстояло возвести, арки Тита не существовало, да и Форум производил впечатление незавершенности. Но вечный город не казался убогим: в первый день Ильзабет и Рейхенбах гуляли по пышным садам и обильным рынкам, глазели на немыслимый мост Калигулы от Палатина до Капитолия, мылись в банях, обедали в гостинице, где им подали каплуна и вепря с трюфелями.

На следующий день пришла очередь цирка и гладиаторов, потом настало время для страстных объятий в комнате, снятой близ Марсова поля. Рейхенбаха опьяняла суета великого города, Ильзабет тоже не осталась равнодушной: ее глаза светились, лицо пылало. Они не могли спать и блуждали по кривым узким улочкам от сумерек до рассвета.

Конечно, они знали заранее, где начнется пожар: в Большом цирке, где сходятся холмы Палатин и Целий. Осталось лишь заранее устроиться на вершине Авентина, откуда открывался прекрасный вид.

Вырвавшись из цирка, неукротимое пламя охватило вершины холмов, затем потекло вниз. С огнем как будто никто не боролся; Рейхенбаху даже показалось, что отдельные пожары вспыхнули сами собой на окраинах, будто настал праздник поджогов. Так или иначе, полотнище огня скоро стало сплошным. С неба сыпалась черная сажа, и без того жаркий летний воздух стал удушающим.

Первые два дня процесс разрушения зачаровывал. Храмы, дворцы и арки превращались в ничто, вечный город на глазах таял, отступал в никуда. Потом неудобства, опасность и однообразие этого зрелища приелись.

— Не пора ли нам? — спросил Рейхенбах.

— Подождем, — ответила Ильзабет.

Огненная стихия, похоже, доставляла ей чувственное удовольствие: Ильзабет трепетала от возбуждения, глядя, как пламя пожирает квартал за кварталом. Лицо ее блестело от пота. Ильзабет прижалась к Рейхенбаху, ненасытно сверкая глазами.

— Нет, не так скоро, — возразила она тихо и страстно. — Хочу видеть императора.

Как и следовало ожидать, цезарь Нерон, отдыхавший в провинции, вернулся в Рим. Торжественная процессия пересекла обугленный город. Император часто сходил с носилок, чтобы осмотреть сгоревший храм или дворец. Ильзабет и Рейхенбах смогли разглядеть его у входа в сады Мецената: толстая шея, заметное брюшко, тонкие лодыжки, нездоровое лицо.

— Смотри! — прошептала Ильзабет. — Разве он не прекрасен? А где его лира?

Лиры, однако, не было. Только нелепый театральный костюм и румяна на щеках.

Нерон бросил в толпу горсть монет и взошел на уцелевшую в саду башню: несомненно, чтобы лучше видеть.

— Горло пересохло, — сказала Ильзабет, прижимаясь к Рейхенбаху. — И легкие забились пеплом. Забери меня с собой в Лондон. Покажи мне Шекспира.

Под потолком тускло освещенной пивной в Чипсайде тоже слоился дым — сладкий дымок от поленьев в камине, такой уместный сырым февральским днем. Ильзабет и Рейхенбах играли в слова, сидя в затянутом паутиной углу и ожидая появления артистов. Ильзабет соображала легко и быстро, не хуже его самого, и Рейхенбаху это доставляло удовольствие. Ему нравилась ее стремительность и сила духа.