Чужие - Фумио Нива

Тиёко услышала шаги на лестнице. Она оглянулась – в зал вошел Сэки.

– Покажите это дежурному администратору в гостинице. Там меня хорошо знают, так что располагайтесь как дома, – сказал он, протягивая Тиёко визитную карточку.

На карточке значилось: «Директор-управляющий фирмы». Тиёко подумала, что обходительный господин Сэки вполне подошел бы на роль президента.

– Я хочу забрать прах с собой.

– Конечно. Покойный, кажется, завещал опустить урну в море. Остальные дела он предоставил на усмотрение близких.

– Большое спасибо за то, что вы нашли время помочь мне сегодня. Не смею вас больше задерживать. Я побуду здесь немного. Скоро уже закрывают, так что останусь до конца.

– Думаю, больше никто не придет, потому что всенощного бдения не будет.

Сэки оказался прав. После его ухода никто не появился.

«Я хочу спросить у тебя только об одном. Тани тридцать два года, он третий год женат. Почему же твоя невестка не пришла проститься? Принято, чтобы сын и невестка до последней минуты были у гроба, а осталась лишь я. Когда Тани позвонили, он поспешил к тебе и в твоей квартире обнаружил незнакомую женщину. Это она сообщила Тани, что тебе плохо. В больницу, однако, с тобой не поехала – видно, уже поняла твой нрав. Я обязательно встречусь с ней и поблагодарю за заботу о муже. В таких ситуациях женщины способны становиться актрисами. К тому же я в том возрасте, когда о соперничестве не может быть речи. Мне безразлична эта женщина. На сей раз я нахожусь в более выгодном положении. Значит, она была последней в твоей жизни. Наверняка и в крематорий не придет, не захочет, чтобы все пялили на нее глаза. Говорят, ей тридцать пять – что ж, в эти годы женщина еще цветет. В твоем вкусе, конечно, – крупная, неотесанная, неразговорчивая, зато кожа белая. Тани один пришел сюда. Почему не привел жену? Никто точно не знает, но некоторые кое о чем догадываются. Жена Тани белолица, дородна. Зовут ее Ясуко. Которой по счету она у тебя была? Она ведь родом из Токио? В отчетах детективного агентства она числилась любительницей гольфа. И ты, и Тани тоже играли. Уж не гольф ли свел Ясуко и Тани? Интересно, какое у тебя было лицо, когда ты узнал об их связи? Отношения отца и сына не изменились благодаря твоему поведению. Для тебя женщина всегда была лишь вещью. Ты без труда уступал ее другому и вскоре обзаводился новой. Право, детективы работают четко. Знакомый свекра, видимо, обратился в агентство с просьбой установить за тобой постоянное наблюдение, и каждый год нам домой присылали информацию. Мне тоже было интересно почитать. В тот же конверт вкладывали счет за услуги. Негодяй умер, следить теперь не за кем, отчеты перестанут приходить в наш дом Счастье, что ты узнал об этом сейчас, когда покинул мир. Среди твоих женщин были юные девушки, молодые вдовы, девицы из баров. Почему же ты не оставался надолго ни с одной из них? Вряд ли ты говорил о том, что на родине у тебя есть жена. Женщины, пожалуй, быстро смекали, что ты не намерен вступать в законный брак. Ты не знал хлопот с ними. Вот только Ясуко тебе нужно было зачем-то познакомить с Тани. Когда он переехал в Токио, ты взял на себя все его расходы, вплоть до платы за обучение. Я слышала, что ты всегда вручал ему деньги только в приемной своей компании. Никогда не приглашал сына домой. Ты придерживался железного принципа: для сохранения тайны надо прежде всего отделаться от родственников. Принцип твой лопнул, и Ясуко стала принадлежать Тани. Я не простила его. И не собираюсь прощать, если даже внук родится. Это мое право. Я понемногу становлюсь упрямой вроде тебя. От старости, наверно. Да, участь женщины горька. Ей на роду написано отдавать себя в чужие руки. От законов природы никуда не денешься. А вот мужчины появляются на свет для того, чтобы жить в непостоянстве, как ты.

Хорошо, что Ясуко не пришла. Наверняка отказалась, узнав от Тани о моем приезде. Тани, пожалуй, бормотал ей что-нибудь невнятное. Это похоже на него. Он уравновешен, хитроват немного, впрочем, характер у него мягкий. Я еще не виделась с ним. Говорит совершенно твоим голосом. Высокий, как и ты. Лицом, по-моему, тоже начинает походить на тебя. Когда он поступил в университет, часто приезжал на родину, а потом мало-помалу перестал навещать нас. Суета городской жизни убивает в людях память о родных местах. Ни ты, ни Тани не вспоминали о женщине, которая взрастила сына, отпустила его в Токио, а он отплатил ей равнодушием; о женщине, вынужденной десять лет ходить за стариком, страдавшим размягчением мозга. Короткой оказалась у вас память. Я всегда чувствовала себя забытой и мужем, и сыном. Почему так случилось? Свекор передал мне права собственности на землю и дом. Я распоряжаюсь всем его наследством. Я ведь совершенно чужой ему человек. Именно поэтому и оказалось возможным уладить финансовые дела. Муж и жена, мать и ребенок всегда болезненно решают эту проблему. Ты и Тани постоянно издевались над женой и матерью. Наверно, ни разу не подумали, как она страдает. Тани, может, привязался душой к Ясуко. Она старше его, хотя ей, конечно, куда лучше с Тани, чем с тобой. У меня сердце стынет, когда я представляю сына, обнимающего любовницу своего отца. Не могу смириться с этой мыслью. Ты всю жизнь не замечал меня. Порвав с отцом, ты приблизил меня к нему. Ты пренебрегал мною. Ты презирал и женщин, с которыми спал. Они оставляли тебя, потому что догадывались о твоих чувствах. У тебя было множество женщин, но ни к одной ты не испытывал истинной любви. Впрочем, это твоя забота. Женщина требовалась тебе только в физиологическом смысле. Ты был привлекательным, в тебе ощущалась решительность и мужская сила, недаром на тебя часто оглядывались на улице. За твои способности хорошо платил деловой мир. О тебе постоянно шла молва, тебя, говорят, уважали, любили. Быть может, твои друзья и сослуживцы выпустят книгу воспоминаний о Масатанэ Куки. Похороны ты отменил, поэтому они считают себя обязанными почтить тебя. Я понимаю их. Моя память до сих пор хранит необыкновенное волнение, которое я пережила, встретившись с тобой на смотринах. Думаю, в воспоминаниях напишут только о тщательно проверенных фактах твоей жизни. Все понимают, что каждое слово в такой книге надо взвесить. Верно, хорошая книга получится. Про тебя каждый напишет честно. Среди авторов, наверно, окажутся две-три женщины, которые предпочтут подписать свои воспоминания инициалами. Но истинную твою душу знаю только я одна. Я – твой единственный обвинитель. Я до смертного часа буду хранить это право. Если компания решит выплатить вознаграждение за Масатанэ Куки, отдавшего жизнь служению ей, пусть деньги получит Тани».

Тиёко собиралась уже уходить, когда на пороге появился служащий ритуального зала. Склонив голову, она пошла по лестнице.

Приехав в гостиницу, Тиёко протянула администратору визитную карточку Сэки.

– Мы ожидаем вас.

Ее проводили в номер на четвертом этаже. За окном было темно, но ей все ж удалось рассмотреть, что гостиница находится вроде бы около рва. Тиёко позвонила Тани. Долго ждала, прежде чем услышала голос сына.

– Ты ведь будешь завтра в крематории?

– Да.

– Я не пойду. Прах доставь мне в гостиницу. Я сама решу, что с ним делать. В поезде подумаю, захоронить его в родовой могиле или опустить в море.

Тиёко словно видела, как Ясуко напряженно ловит каждое слово разговора. Она назвала свою гостиницу и положила трубку.

На следующий день после обеда ей постучали в дверь.

– Только что привезли, – сказал бой, протягивая Тиёко квадратный ящичек, обернутый белой тканью.

– Человек этот еще здесь?

– Он сразу же уехал.

Значит, это Тани, раздраженно подумала Тиёко. У нее было такое ощущение, словно ее опередили в чем-то важном. «Неужели до такой степени малодушен?» – подумала она и загрустила.

Тиёко добралась до вокзала. Ящичек в белоснежной ткани привлекал людские взгляды. Она спустилась в подземный торговый центр и купила бумажную сумку. Подобрала подарок для Отоки. Минут двадцать она ожидала поезд, вглядываясь в токийское небо. Люди останавливали взгляд на женщине с гладким лицом, державшей в руках саквояж и бумажную сумку.

Экспресс тронулся.

«Мать не простила тебя. Пока не сойду в могилу, буду винить тебя, Тани, в твоем низком поведении».

«Хорошо бы мой прах предали земле в могиле моих предков», – подумала Тиёко. Она почувствовала облегчение.

В Нагоя она пересела на электричку на линию Кинтэцу. Смеркалось, когда Тиёко вышла на платформу в Танъами. Вечерняя заря высвечивала горную цепь Судзука.

– В гавань, – бросила она, сев в такси.

– В Тику? – переспросил шофер.

В поезде Тиёко вспомнила, как в детстве она с одноклассниками ходила туда из Танъами. Это была небольшая овальной формы бухта в заливе Исэ. В ней стояли рыболовецкие суденышки.

– Что же за дело у вас в Тику? Темно совсем, оступиться можно, – сказал шофер, выйдя из машины.