Избранные произведения - Михаил Ломоносов

Литературное образование Ломоносов продолжал в классе риторики, курс которой занимал два года. Риторику читал Порфирий (Петр) Крайский, в прошлом воспитанник той же Академии. Крайский составил свое руководство по риторике (246 страниц), которое так увлекло Ломоносова, что он переписал его для себя. «Риторика» содержала разделы: Изобретение, Расположение (композиция), Выражение (стиль), Память и Произношение (поведение и манера оратора). Память была девизом эпохи: мать «изобретения» (создания образов) Крайский советовал учащимся читать античных авторов, называл имена Демосфена, Цицерона, Тацита; «Риторика» Крайского содержала практическую часть, как составлять речи на различнее случаи, «похвальные слова» и панегирики.[6]

Ломоносова влекло к наукам и практической деятельности. Он ищет дорогу в жизнь. По словам «Академической биографии 1784 года», обучаясь в «Спасских школах», он в свободные часы «рылся в монастырской библиотеке», где «попалось в руки его малое число философических, физических и математических книг». Вероятно, он читал и составлявшиеся в Петербургской академии наук «Примечания на ведомости», содержавшие популярные статьи по различным отраслям знания. Узнав о предполагаемой экспедиции к Аральскому морю под началом обер-секретаря Сената Ивана Кириллова, известного географа и картографа, Ломоносов вызвался принять в ней участие, приняв сан священника. На сей случай он объявил, что «отец у него – города Холмогор церкви Введения пресвятая богородицы поп Василей Ломоносов». А когда Ставленнический стол Академии вознамерился проверить эти сведения в Камер-коллегии, Ломоносов поспешил признаться, что он крестьянский сын, в экспедицию пожелал ехать «самохотно», а сказался поповичем «с простоты своей». Наказания он не понес, но в экспедицию не попал.

Осенью 1735 года Ломоносов перешел в класс философии, где господствовала схоластика. Но тут подоспел приказ Сената Синодальному управлению – отобрать лучших учеников «Спасских школ» «в науках достойных» и отправить в Петербургскую академию для дальнейшего образования. Были отобраны двенадцать человек, в их числе Ломоносов, и отправлены в Петербург, куда они прибыли под Новый год.[7] 1 января 1736 года Ломоносов был зачислен студентом Академии наук. Перед ним открылся новый мир. Он увидел вознесшийся по воле Петра город, который всем своим обликом не походил на живописную, златоглавую Москву. В открытой в 1725 году Академии наук он обрел новую науку и, вероятно, успел усвоить основания картезианской философии и физики, которой придерживались петербургские академики. Ему, по-видимому, довелось слушать лекции по физике академика Георга Крафта (1701–1754) и свести знакомство с работавшим в «физическом кабинете» Георгом Вильгельмом Рихманом (1711–1753), впоследствии ставшим его другом.

Умственные интересы Ломоносова в Петербурге не ограничивались математическими науками. 29 января 1736 года он приобрел недавно вышедший в свет трактат В. К. Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (Спб., 1735), в котором были провозглашены и обоснованы принципы нового, силлабо-тонического стихосложения. Для Ломоносова это было откровение. И когда, проучившись всего несколько месяцев в Петербурге, он отправился за границу, то взял эту книгу с собой, испещрив пометами и замечаниями.[8]

23 сентября 1736 года трое русских студентов – Михайло Ломоносов, Дмитрий Виноградов и Густав Рейзер отплыли на корабле, следовавшем из Кронштадта в Любек, куда благополучно прибыли 16 октября. По решению Академии наук они были отобраны для обучения во Фрейберге (в Саксонии) у «берг-физикуса» Иоганна Фридриха Генкеля, чтобы стать горными инженерами, химиками и металлургами. Но предварительную общую подготовку они должны были получить в Марбурге (в Гессене) у профессора Христиана Вольфа, который принимал участие в организации Петербургской академии наук и получал от нее почетную пенсию. Он согласился принять русских студентов и наладить их обучение без особого вознаграждения. 3 ноября они добрались до Марбурга, где Вольф позаботился об их быте, подыскал учителей по химии, французскому языку, фехтованию и танцам. Основные занятия с ними он вел сам.

Христиан Вольф (1679–1754) пользовался европейской славой. Он слыл учеником великого Лейбница, но, в сущности, отказался от его «монады», скрывавшей в себе идею непрестанного развития. Он был догматиком-рационалистом, стремившимся утвердить все науки на прочном логическом основании и объединить все отрасли знаний в универсальную систему с помощью «математического метода». Но это была не математика в подлинном значении слова, а способ рассуждения и изложения по методу, предложенному в геометрии Эвклида. Вольф распространил этот способ выведения истин на все науки и на вопросы философии и морали. На титульном листе немецкого издания «Метафизики» он поместил изображение солнца, рассеивавшего своими лучами темные облака, возвещая торжество разума. Физические воззрения Вольфа были эклектичны. Переходя к реальному миру, он включал в свою систему всю совокупность фактов современного естествознания. Он был отличным педагогом и излагал предмет ясно и доходчиво, хотя сухо и педантично. Уже в одном из первых доношений в Петербург русские студенты сообщали, что Вольф читает им курс математики, включающий начала гидравлики и гидростатики.

Христиан Вольф сыграл заметную роль в истории немецкого Просвещения, но было бы неверно видеть в нем только передового мыслителя. И Ломоносову потребовалось немало умственных усилий, чтобы преодолеть метафизику Вольфа. В своих первых «специменах» («образчиках знаний»), посланных в Петербург, Ломоносов из общих философских положений Вольфа ссылается только на закон достаточного основания – «ничто не может совершаться без достаточного основания». Сами же «специмены» посвящены физическим вопросам, которые его больше всего интересовали: «О превращении твердого тела в жидкое, в зависимости от движения предсуществующей жидкости» (15 октября 1738) и «О различии смешанных тел, состоящем в сцеплении корпускул», т. е. молекул (март 1739). Вольф отмечал способности Ломоносова, который, по его словам, обладал самым светлым умом среди посланных к нему студентов.[9]

Вместе с первым же «специменом» Ломоносов послал в Петербург, как доказательство успехов во французском языке, свой перевод оды Фенелона, приложенной к его роману «Похождения Телемака». Перевод выполнен четырехстопным ямбом с чередованием мужских и женских рифм. Занимаясь вопросами стихосложения, Ломоносов проверял принципы В. К. Тредиаковского, опираясь на опыт европейской поэзии. В Марбурге он приобрел «Итальянско-французско-немецкую грамматику» (1699) Дж. Венерони, содержавшую отрывки из произведений Ариосто, Петрарки, Тассо и Джамбатиста Марино (1569–1625) – крупнейшего поэта и теоретика итальянского барокко.[10]

В трактате Тредиаковского, который придирчиво изучал Ломоносов, была помещена «Эпистола от российский поэзии к Аполлину» (Аполлону), где были перечислены различные немецкие поэты, крупные, как И.-Х. Гюнтер и Б.-Г. Брокес, и менее значительные, как подвизавшиеся при саксонском дворе И. Бессер и И.-У. Кёниг, и совсем неприметные. Вероятно, Тредиаковский, сведущий во французской поэзии, о немецкой знал понаслышке, со слов петербургских академиков. Ломоносов получил за границей возможность ознакомиться с немецкой поэзией непосредственно. Первыми немецкими книгами, которые попали ему в руки, были шеститомная антология поэтов позднего барокко – «Гофман фон Гофмансвальдау и другие избранные немецкие поэты» (1706), приобретенная Д. Виноградовым, и «Стихотворения» Гюнтера (вероятно, издания 1735 года), купленные Г. Рейзером.[11]

Иоганн Христиан Гюнтер (1695–1723) был кумиром студенческой молодежи, увлекавшейся его полными задора жизнерадостными стихами, которые позднее ценил Гёте.[12] Но внимание Ломоносова несомненно привлекла и ода Гюнтера по случаю победы Евгения Савойского над турками 21 мая 1718 года, имевшей большое значение для славянских народов по Дунаю.

Ломоносова не оставлял интерес к риторике. Он основательно изучал «Подробное руководство к красноречию» (1736) Иоганна Готшеда (1700–1766), ученика Вольфа. Готшед насаждал в Германии классицизм в узком и ограниченном понимании. Написанная им по всем правилам классицизма «образцовая» трагедия «Умирающий Катон» (1732) была суха и рассудочна. В поэзии Готшед выдвигал требование сугубой точности и однозначности поэтического слова, что сковывало метафору и иссушало воображение.[13]

Вряд ли Ломоносов не знал, хотя бы в общих чертах, о полемике, разгоревшейся в Германии после выхода в 1735 году посмертного сборника стихов Гюнтера. С резкой критикой его выступил Готшед, осуждавший мнимую нелогичность и бурный метафоризм Гюнтера, его «неровный» слог, якобы недопустимый в героической поэме. В защиту Гюнтера выступили швейцарцы Бодмер и Брейтингер, отстаивавшие «правду воображения», отвергавшие черствую рассудочность готшедовского классицизма.