Парящий дракон. Том 2 - Питер Страуб

Табби старался, чтобы Пэтси не заходила в дом: он был не против, если Грем увидит Беркли и отца в конце дня, но если бы их увидела Пэтси, то его бы это унизило.

Табби не хотел всматриваться в мерцающую даль, в глубине которой отец собирался окончательно убить себя. Во Флориде Кларк по крайней мере должен был искать работу, быть в форме; там он носил чистые рубашки и менял нижнее белье, но теперь, когда его поддерживали деньги отца, он впал в какое-то оцепенение, словно ящерица на солнечном склоне; Табби казалось, что если он принюхается к ладоням отца, к старым майкам, то ощутит запах спирта – настолько алкоголь пропитал все его существо. Как-то вечером, глядя, как отец запихивает в рот очередной кусок картошки, Табби вдруг заметил, что над головой отца появился какой-то смутный свет, небольшое светящееся пятно, которое двигалось вместе с ним. Беркли шумно возилась с кубиками льда, так что он не мог спросить ее, но Табби решил, что, видимо, поглощенный отцом алкоголь материализовался. Откуда-то взявшаяся муха закружилась и уселась на руку Кларка. Кларк посмотрел на нее словно на какую-то экзотическую птицу, резко поднял руку и с силой хлопнул по столу. Муха перелетела на голову Кларка, а на поверхности стола, вернее, на кромке столешницы образовалось пятно крови, которая словно просочилась из дерева. Табби завороженно глядел на него: кровь перекатывалась под кулаком отца, как подсолнечное масло. Лишь на секунду – эта была та самая "призрачность", которая заставила бедного Табби затрястись – он увидел под кулаком хорошенькое личико Беркли, с ужасом выглядывавшее из кровавой лужицы. Табби резко повернулся – она все еще стояла около мойки и колола лед, между губами зажат ее "Тарейтон", одно бедро чуть приподнято, чтобы с большей силой нажимать на замерзшую глыбу; слышался хруст льда, разбиваемого о кухонную раковину. Все это было реальным, а ужасное застывшее лицо, возникшее на поверхности стола в луже крови, было только видением. Когда Табби вновь взглянул на отца, странное пятно над его головой уже растворилось в воздухе, как серый кот, которого описывал Ричард. Табби вернулся к несвязному разговору с Кларком и вновь услышал стук льда по раковине; он боялся, что шум в ушах оглушит его. Золотой браслет на запястье Беркли казался красным.

Дес О'Хара, который не понимал, как произошло, что он потерял всех своих близких, и который намного меньше, чем Табби, понимал, почему так случилось, взял бутылку деламаньянского коньяка и девятого июля, в среду, в шесть тридцать утра зашел в гараж. Он залез в машину, включил двигатель, сделал погромче радио. Дес О'Хара пил коньяк, слушал Скотта Гамильтона, исполняющего на саксофоне нежную композицию "Я бы сделал для тебя все", а в это время выхлопные газы уносили его жизнь. Он был в чреве кита, и он знал об этом и больше не мог этого вынести.

Ричард Альби, который каждое утро шел пешком по Маунт-авеню на работу, тоже думал о том, что или мир, или он сам слетел с катушек: какие только странности не встречал он на этих прогулках! И Джону Рему, подрядчику по работам в Хиллхэвене, и клиенту было известно, что случилось у Ричарда; клиент предложил ему отложить работу на несколько месяцев, но Ричард, знавший, что у Джона Рема полно неоплаченных счетов, настоял на том, что все будет сделано в оговоренные ранее сроки. Это была хорошая мысль.

После первого периода отчаяния – периода глубокого шока, когда он практически не мог дышать от боли, когда он проваливался в глубокие фантазии, – после того как он поговорил и поплакал с Гремом, Пэтси и Табби, работа помогла бы ему взять себя в руки. Он забывал о страдании в те короткие мгновения, когда просто смотрел, как работает Джон Рем.

Если бы плотник мог быть художником, то Джон Рем стал бы Рембрандтом: в его руках кусок тяжелого дуба начинал танцевать и петь, он был настолько искусным мастером, что мог бы практически полностью выточить все портики в хиллхэвенском особняке. Только такие старые мастера, как Джон Рем, обладали техникой, которую Ричард хотел использовать при отделке интерьера: сделать формы, чтобы воссоздать лепку потолка, и осторожно убрать деревянные украшения на углах оконных рам и на дверях, которыми кто-то двадцать лет назад решил "модернизировать" обстановку.

Рема интересовало и то, сколько слоев краски и эмалей наложено на панелях библиотеки, ему хотелось определить их первоначальный цвет. Все это было Ричарду по душе, и временами, когда он видел, какие чудесные, великолепные вещи выходят из-под резца седобородого Джона, на его глаза наворачивались слезы. Вполне возможно, что реставрационные работы в Хиллхэвене и Джон Рем уберегли Ричарда от судьбы Десмонда О'Хара: он вынужден был столько поднимать и переносить, с тех пор как ушли его помощники и помощники Джона, что, несмотря на то что внешне он постарел лет на пять по сравнению с маем, Ричард окреп. К вечеру он буквально не мог держаться на ногах от усталости.

Он на скорую руку готовил что-нибудь на кухне, стараясь не смотреть туда, где лежала оторванная трубка телефона, съедал свиную отбивную или бифштекс, запивал все это бутылкой холодного пива и засыпал глубоким сном еще до половины девятого вечера. Дни проходили неплохо, не считая странного ощущения, что его сердце, желудок и, возможно, легкие исчезли семнадцатого июля. Иногда он видел направление, в котором двигаются мысли, и когда они приходили в голову, на него вновь обрушивался тяжелый удар, потому что он был лишь наполовину подготовлен к ним. Тем не менее на работе все складывалось отлично. В основном именно во время прогулок по Маунт-авеню до Хиллхэвена у него появлялись сомнения в том, сможет ли он прожить наступающий день.

Эти прогулки были приятны и полезны – развивали и тренировали мышцы. Между большими домами на Маунтавеню мелькал Саунд; за последним поворотом, около массивного, увитого плющом особняка, где в конце двадцатых Грем встретил Дороти Бах, Ричард останавливался. Перед ним расстилался плоский берег хиллхэвенского пляжа. К середине лета эти пляжи были заполнены до отказа, от них несся смешанный запах соли, солнца и сладковатый, приятный запах крема для загара. По утрам сине-черная вода подкатывалась к первым рядам принимающих солнечные ванны, заставляя вставать и перетаскивать подстилки в более безопасные места; по вечерам, возвращаясь домой, Ричард видел пустынный берег, испещренный лужицами соленой воды, раковинами, между которыми с важным видом расхаживали морские чайки. Эта заурядность происходящего давала Ричарду ощущение того, что все в мире движется по обычному кругу, и помогала справиться с собой.

Первым странным событием, с которым он столкнулся в самом начале работы в Хиллхэвене – в тот день, когда только-только решил проходить пешком две мили между домом и новой работой, – было то, что Чарльз Антолини вытащил себя из гамака и принялся красить свой дом. Странными в этих малярных работах Чарльза Антолини были невероятная оживленность хозяина и цвет выбранной краски. Антолини, завидев проходившего мимо Ричарда, спустился со строительных лесов и закричал: