Москва-матушка - Аркадий Крупняков

—     Как ты сам мыслишь?

—     Вера внедряется в душу человечью, и только словом туда проникнуть можно. Меч в сердцах народов будит страх и озлобле­ние, а сие вере христовой противно. Горячим словом вкупе с доб­рыми делами тех язычников к вере нашей можно приклонить. Надо слать в лесные пустыни слуг божьих не в гости, а на постоянное житье. Пусть они живут вместе с людьми, пусть с ними зверя про­мышляют, рыбу ловят, только тогда можно дружбу их приобрести.

—     Ты в этом, я чаю, за два года преуспел?

—     Жил я долго у горных черемис в одном большом селении. Главой у них человек старый и мудрый по имени Изим. Есть при нем сын Тугейка, а остальные отделены. Властью казанцев сия семья тяготится, а о нашем русском народе они говорят с уваже­нием. Семена добра я у тех людей посеял и верю: дадут они силь­ные ростки.

Геронтий кивнул головой и снова закрыл глаза.

Шигонька все говорил и говорил. Он рассказывал о том, как живут черемисские люди, какие у них обычаи, какая там земля, реки, леса. А потом приступил к рассказу о Казани.

А вечером молодому летописцу митрополит повелел записать:

—     В лето 1467-е в пору царствования Ивана Васильевича при­бежал из лесов монах Шигонька. И поведал тот Шигонька про черемисский край. И сидит в нем народ об сю сторону Волги про­меж больших гор по удолиям и называется черемиса горняя. Дру­гие же, что сидят об ону сторону Волги, наречат себя черемиса лу­говая. И все они землепашцы, трудники, злолютые ратники и стрел­ки гораздые...

Глава первая

ДЕЛА КАЗАНСКИЕ

«И тогда Иоанн князь Васильевич дерзновение принял великое: христи­анскую веру от варвара, от Ахмата золотоордынского защитить и от­ветить презрением на ордынские все притязания».

сКазанский лесописец», гл. 9.

ОРДЫНКА

осква-боярыня нежится под ласковым весенним солнышком.

Сходит последний снег, талые воды уносят из кремлевского рва дрянь и нечистоты, скопив­шиеся здесь за зиму. В Кремле, около Брусяной избы, жилища великого князя Ивана Василье­вича Третьего, стоит грачиный галдеж. Шумно и обстоятельно птицы творят дележ гнезд.

В Кремле пустынно. Дворня и челядь, нянь­ки и мамки, боярыни и боярышни толкутся на берегу Москвы-реки, смотрят на половодье. Бес­покоить их некому: воевод князь разогнал по по­местьям, великая княгиня Мария Борисовна Тверская лежит хворая, а инокиня Марфа — ма­чеха великого князя — молится в храме денно и нощно за ее здоровье. Сам молодой князь, как только сел, после смерти Василия Васильевича Темного, на великокняжий престол, так с тех пор пребывает в делах и заботах государствен­ных. Мотается по уделам, порядок в своей земле наводит.

А коль тихо в Кремле — тихо и в городе. Сон­ные стражи либо торчат на башнях, либо полза-

ют по скрипучим ступеням, спускаются вниз, чтобы выпить квасу. Разомлевший от первого весеннего тепла московский люд либо греет свои животы, развалившись на дворах и крылечках, либо бродит по берегам Яузы, Неглинной и Москвы-реки.

После полудня вдруг на весь Кремль — вопль. Из Брусяной из­бы выскочила дьякова жёнка Наташка Полуектова, простоволосая и испуганная, она пронеслась к храму, вопя и причитая. Распах­нув тяжелые двери храма, дьячиха распласталась перед старой княгиней.

—       Беда-то какая, княгинюшка-а-а! Марея Борисовна... пре­ставилась.

Марфа поднялась с колен, стукнула посохом о каменный пол:

—       Не ври, подлая! Я вчерась ее видела—она на поправку

пошла. И сон мне ночью лучезарный виделся...

—       Сгубили княгинюшку, сгубили-и,— выла Полуектова, не

поднимаясь с пола.

—       Кто сгубил?

—       Ордынка... Более некому. Она коло нее была всю ночь.

—       Азейка?

—       Она.

—       Кто велел? Кто пустил? Куда ты смотрела, подлая? В ки­пятке сварю!

—       Не виновата я! Сама Марея Борисовна позвать ее велела, сама.

Марфа обошла Наташку и, крупно шагая, вышла из храма.

Около Брусяной избы — толпа. Голосят бабы, бранятся мужи­ки, неистовствуют монашки. Одна худая, остроносая, сверкая чер­ными, как уголья, глазами, кричит:

—       Мало им, мало! Губят православных в своей Орде! Теперь в сердце наше, в матушку Москву, забрались. На кого руку подня­ла, нехристь поганая!

Марфа подошла, подняла посох:

—       Где она?

— В хоромах лежит. Как живая.

—       Ордынка где?!

—       У себя запершись сидит.

—       Вот мы сейчас с нее спросим.— Марфа гневно махнула по­сохом в сторону сенных лесенок, толпа, крича и завывая, бросилась к пристрою.

...Еще в пору княжения Василия Васильевича перешли на служ­бу Москве сторонники свергнутого хана Золотой Орды. Хана в борьбе за власть убили, а племянник его Касим прибежал в Мос­кву. Вместе с ним появилась на Руси единственная дочь хана, шестнадцатилетняя Нурсалтан. Касиму великий князь отдал удел на Оке, в Городце Мещерском, а дочку хана оставил при дво-

І"' II 13 том и в другом деянии князь видел резоны: Городецкое (или как его стали звать позднее — Касимовское) хансгво должно ' гать надежной охраной подступов нижнего течения Оки, касимов­ские конники легко могли отрезать путь отхода ордынцам на Дон и Волгу. Оставляя около себя Ази, князь тоже смотрел вперед — мало ли для чего может понадобиться дочь хана Золотой Орды. Мурсалтан прижилась в княжеских хоромах быстро. Она была не только красива, но и умна, старательна и проста в обращении. Ее имя не привилось у москвичей. Князь стал звать ее просто Ази, что по-гатарски обозначает — девочка. Прочие стали звать ее еще про­ще — Ордынка.

Молодой князь Иван Васильевич был ей одногодком. Случилось так, что еще до великого княжения он подружился с ней и дружбу му вел до самого конца. Вскоре Василий сына женил. Жену ему взял не по сердцу, а по расчету. Нужно было княжество Тверское ыдобрить, с князем породниться. Мария Борисовна Тверская роди­чи Ивану сына, после родов что-то с ней случилось, стала она пос­тоянно хворать.

Молодой князь Марию Борисовну недолюбливал, дружбу с ум­ной и ласковой Ордынкой не оставил. Чувствуя нелюбовь мужа, Мария всю вину за это клала на Азейку. Этого мнения держалась н мачеха Ивана — Марфа.

Особенно Ненавидели красавицу Ордынку попы, монахи и монашки. Потом, когда Иван стал великим князем, дружба его с Ази еще более окрепла. Иван Васильевич, не в пример отцу, много учился. Василию Васильевичу в молодости было не до книг — по- гряз он тогда в делах межусобных. А когда Шемяка ослепил его,, инда и вовсе не до ученья. Так и умер отец Ивана неграмотным. Пи сыну в учении не препятствовал и даже поощрял. Кроме своих, ученых людей, приставлены были к нему иноземные учителя, и цс і нл Иван к престолу радетелем всяческих наук. И так получи­лось— все, что он узнавал нового и полезного, стал передавать А пі і ке. Учил ее и сам от нее учился. Грамоте арабской, языку (ф імнскому. Ее тоже читать и писать выучил по-русски. Случалось,, ми» в один вечер они читали сначала Ветхий завет, потом Коран,. Пик го, особенно женщины, не могли понять, что дружба Ивана и, Л пі держатся на любви к познанию. Многие думали, что между, ними стоит великий грех, что происходит от постели.

Когда великая княгиня занедужила — всем казалось, что вино- ниш и этом Ордынка. Тут, мол, и ревность сушит княгиню, а может, и мирна. Ордынки-де на это большие мастерицы.

Голько иноземный лекарь Тибериус знал точно — хворь княгини мгн ілечима, и порча тут ни при чем.

Видит Мария Борисовна, что от снадобий лекаревых толку нет, Минины Марфы не помогают, решила послать приставленную к

ней Наташку к ворожее. Та прислала княгине пояс наговорный, велела им опоясываться, когда к ней в постель великий князь ло­жится. И еще прислала бутыль с коренным отваром, чтобы пить гот отвар на ночь.

Прошла неделя, а может быть, чуть больше — полегчало княги­не. И всем показалось, что болезнь покидает ее. Поверила в это и сама княгиня. Велела позвать к себе Ордынку — пусть не радуется.

—      Ты видишь — мне уже легче,— сказала она, когда Ази вош­ла.— Я уже сижу.

—      Я, как и все, рада этому, великая княгиня.

—      Ой ли? Все говорят — ты смерти моей ждешь.

—      Ты напрасно слушаешь злых и глупых людей. Какая мне ко­рысть от смерти твоей?

—      Говорят, грех меж вами.

—      Как ты, умная женщина, можешь верить этому? Муж твой истинно предан вере своей, я же превыше всего аллаха чту.

—      Тогда скажи мне — зачем ты ему нужна. О чем вы долгими •часами разговариваете, уединяетесь зачем?

—      Об этом у него спроси. Я сказать не могу.

—      Стало быть, речи тайные?