Затмение (стихотворения) - Андрей Небко

свет, и любовь в обнимку спит с бедой, —

а он глядит, слепой и светлый ловчий,

в свой, чуждый, чудный очерк над собой.

2007

Сеньору Вольфраму № 2

В дорогие не укутаю тебя джемпера,

в джинсы фирменные не запеленаю

долгих ног – как у аиста… Говоришь, пора?

до свидания, не удерживаю – мысленно догоняю

на площадке лестничной, чтобы что-то еще сказать,

что забыл, когда сидели друг насупротив друга, —

и в ответ на неска́занное протягиваешь мне пять

музыкальных пальцев; не могу опомниться

от испуга —

сладострастного? – почему же суеверно

ряжу в слова

плечи острые, ломкий стебель талии —

не распеленаю

даже мысленно? – обернувшись, на прощанье

протянешь два

серых яблока; усмехнешься снисходительно:

«обнимаю»…

2007

Смерть Нарцисса

О, как давно!

Покоен омут; облачко плывёт

у самых ног, лукаво и покорно;

чета виол, мятежно и минорно,

роняет влажный жемчуг томных нот.

Я расстегну, робея, ремешок:

ползут к стопам завистливые ткани,

и в млечном разгорается тумане

ответный взор… И противопоток

сквозные переплёскивает грани.

Так, значит, Ты? И зря я столько лет

кого-то, где-то – мял, томил и маял?

Но смутный очерк плавился и таял,

дробясь, как отголосками – дуэт

четыре-, нет, пятиждыпарных струн:

мелодия запуталась в кулисах

кальсон, – и, недовыплеснувшись, высох

в броню гробницы бившийся бурун.

2009

Экспромт

Эта ненависть с привкусом соли и йода;

эта нежность почти – не без ссадин, не без

боли; эта невинность с рубцом на скуле;

неизбежность блаженства в багровых бороздках.

Синева, синева, и вчерашней листвы

подмороженный хруст – словно фунтик с поп-корном.

Ничего, ничего, вот подъедет трамвай,

переедет обоих и, не просигналив,

как ни в чём не бывало проследует в парк; —

но на зеркале заднего вида – румяна

октября (кто сказал «ДТП»? это лес

свой багряный роняет убор; это осень

подметает дворы)… Я хочу за Урал,

за Байкал!! но забыл её классе в девятом,

эту карту – ложись! я на шерсть нанесу

коридоры любви, погреба вожделенья: —

лишь бы в парк, не оглядываясь, шёл трамвай,

переехавший нас, в царскосельский, чугунный,

лебединый, арапчатый, с хрустом песка

на зубах, с облаками в дымящейся клюкве…

2009

Подростковый депресняк

Сесть в автобус, и на край света, до кольцевой;

пусть выходят и входят россияне, этруски, инки:

всё равно никому нет дела, что я – живой,

что со злости рисую маркером хуй на спинке

впереди… Контролёр, парнишка лет двадцати,

злобно сплюнет и станет выматывать душу штрафом:

подавись, гандон! Всё равно уже не сойти:

я ошибся автобусом, бункером, батискафом!

Я себя узнаю в пассажире напротив; тот

притворяется, сука, что видит меня впервые.

…Неужели конечная? Товарняк замедляет ход,

пробивается свет… Блядь, а если мы все – живые?!

2009

Арифметика

За вычетом тебя – деревья.

За вычетом деревьев – камни.

За вычетом камней – пространство.

За вычетом пространства – Бог.

А Бог и есть тот самый вычет:

приплюсовал к Себе пространство,

чудак, к пространству – камни, к небу —

деревья, а ко мне – тебя.

2011

За гранью стекла

За гранью стекла, за космической пылью

твой тёплый, твой нежный, твой взгляд

и руки твои, полоумные крылья,

терзают меня и казнят.

Я из лесу вышел: всё было багрово,

но в щель просочилось тепло,

и я уронил бесполезное слово,

и ветром его унесло.

И я обхватил сумасшедшие руки

раскрошенной известью губ.

Мой голос был как покосившийся флюгер,

и дым поднимался из труб.

На склоне холма, в камышах лукоморья,

за краем известных земель

я был добровольным глашатаем горя,

дудя в обомшелую щель.

И сколько ни били меня, ни бранили,

сквозь все тупики я пронёс

колючую пригоршню уличной пыли,

извёстку космических слёз.

За гранью стекла, за нечаянной гранью,

где столько непрошеных рук,

я был чем-то вроде травы, или тканью,

похожей на вышитый луг.

Но эти твои полупьяные руки

в лохмотьях чужого тепла…

Зачем ты, богиня, на горе и муки

из пепла меня извлекла?!

2011

Лети!

Сухая и чёрная ветка

над серым и пасмурным днём.

Лети, золотая нимфетка!

Страничку не перевернём.

А жаль!

– Без напрасных попыток.

Отпустим – забудем – уснём…

Осеннего золота слиток

ненастным и горестным днём.

2011

Сад

Калитка скрипит, и сливово-сиреневый сад

впускает меня, обнимает, целует, щекочет

и ласково, но неразборчиво что-то бормочет,

щебечет – приземист, всклокочен, сутул, глуховат.

И я прохожу по извилистым скользким дорожкам

в дощатый сарай – эту виллу советских времён.

Но кончится лето, и небо с алмазным горошком

брезгливо возьмут за углы и скатают в рулон.

И вместо солёного пота, геройства и чванства

пацаньего: сила, сноровка, смекалка, успех

у девочек, – сплюснутый кубик жилого пространства,

ужастики, грёзы, невроз, изнурительный грех.

Нежданные взлёты, паденья, – а стёжка всё уже,

кустарник всё глуше, всё меньше сирени и звёзд,

и снится всё реже, как ты всё идёшь по тому же

мосту, и дрожишь, и не веришь, что кончится мост.

2009

Ручеёк

Дай перепрыгнуть через палочку,

через рябиновую веточку,

упасть в слезящуюся скважину,

в окоченевшую ладонь;

я наблюдаю через щёлочку,

как прыгают через верёвочку

нагие мальчики и девочки

и превращаются в стволы,

и – нагло выпрыснули веточки,

и почки рдеют, листья ло́снятся,

а ты – ручей, пустой, серебряный,

сквозящий полым, нежилым,

необжитой плешивой звёздочкой:

они выпрастывают щупальца,

щекочут склизкие присосочки

твою надмирную тоску,

твою бесплотную серебряность,

твою охрипшую проскваженность

навстречу этим глупым чурочкам,

Конец ознакомительного фрагмента.