Путями Великого Россиянина - Александр Иванченко

Александра Семёновича Иванченко – историка, несущего в себе такую фантастическую (с современной точки зрения) информированность, – давно и с нетерпением ждёт Россия; она просто задыхается без него. Ведь русской «истории» на протяжении последнего тысячелетия, если считать от насильственного насаждения христианства на Руси, учили нас сначала пришлые византийские попы, потом командированные Ватиканом немцы-»академики» Миллер, Байер, Шлёцер и им подобные, а в наше время – русофобы-учёные рыбаковы, Лихачевы, Гумилевы, Щербаковы, бегуновы и несть числа им, сидящим на шее Русского народа и на него же клевещущим. Вступив, например, на страницах своей книги в жёсткую полемику с академиками Б. А. Рыбаковым и Д. С. Лихачёвым, ставшими ещё при жизни «классиками», Александр Семёнович убедительно разоблачает антирусскую направленность их «исторических» трудов.

Конечно, не всю русскую историю смог поднять-описать А. С. Иванченко (по-хорошему специально под него надо было бы создать научно-исследовательский институт!), но он обстоятельно осветил принципиальные её моменты и выступил в качестве бескомпромиссного защитника исторического достоинства великого Русского народа! Нам, русским, продолжать жить без книги А. С. Иванченко «Путями великого россиянина» никак нельзя. Она – ценнейшее достояние нашей культуры мирового уровня. Читатель сам в этом убедится, прочитав первые же её страницы.

... Книга набиралась с вдвое уменьшенной на ксероксе машинописной авторской рукописи. Она содержит в себе достаточное количество маленьких графических рисунков: или букв воспроизводимой Александром Семёновичем русской дохристианской азбуки, или древних знаков-символов (например, на печати князя Светослава). Во избежание каких-либо искажений, было решено в качестве иллюстраций брать «блоки»-фрагменты машинописной рукописи, содержащие такие графические значки-рисунки.

Олег ГУСЕВ, профессор

Международной Славянской академии

Ad narandum, поп ad probandum.

Ad memorandum.

«Чтобы рассказать, а не доказать.

Для памяти.»

Скиф Анахарсис. YII век до н.э.

Во исполнение завета моего Учителя.

И светлой памяти адмирала Василия Филипповича Чалого, приложившего немало усилий к тому, чтобы необходимые для реализации моих замыслов путешествия по следам Н. Н. Миклухо-Маклая вопреки, казалось бы, непреодолимым препятствиям всё же осуществились. Тем самым на долгие годы я получил ни с каким иным благом не сравнимую возможность работать и жить с сознанием человека, причастного к делу, составляющему часть высшего достояния Отечества.

КНИГА ПЕРВАЯ

Когда я писал вторую книгу этого романа-исследования (она увидела свет раньше первой), я, признаться, не ожидал, что одна моя фраза обратит на себя особенно заинтересованное внимание читателей. Вот эта фраза: «Стремление повторить путь Маклая превратилось в главную, глубоко волновавшую меня цель жизни, которая теперь, правда, диктовалась уже не романтикой, а добровольно взятым на себя долгом».

Многие спрашивают меня в своих письмах, как это «добровольно взятым на себя долгом»? Ведь долг – обязанность перед обществом, а такая обязанность не может быть чем-то доброхотно личным, выбранным произвольно, по собственному усмотрению, она накладывается на человека в соответствии с его возможностями, прежде всего потребностями общества. Добросовестно, а значит, в известной мере добровольно он выполняет просто те из вменяемых ему обязанностей, разумную необходимость которых признаёт, если, к тому же, они отвечают его интересам и доставляют удовольствие.

Вопрос действительно серьёзный.

В суете повседневно бытия и даже в тиши кабинета, когда в одиночестве и мнимом покое сидим за письменным столом, мы часто употребляем слова, пользуясь лишь их поверхностным, как бы назывным назначением, не вникая из-за кажущейся его ясности (вроде всё само собой разумеется) в глубинный смысл и ширь пришедших на ум великих слов-символов. И меньше всего задумываемся над истоками своего духовного начала, во многом предопределяющего всю нашу дальнейшую жизнь, в том числе и словно бы личностно-добровольно взятые на себя обязанности. Нет, конечно же, они выбираются не произвольно, не в одном согласии с «я так хочу». Если тебе и сдаётся, что ты взял их на себя сам, они всё равно зависят от твоего духовного содержания, а оно формируется не тобой только, а с твоим лишь участием.

Но и осознав своё назначение и приняв соответствующие ему обязанности, мы далеко не сразу, не в минуту некоего озарения способны понять себя во всех взаимосвязях мира, в котором появились на свет и живём. Разгадка того, из чего, как и почему всё произошло, требует сложной и длительной умственной работы, большей частью подсознательной, которую мы в общем-то не ощущаем, однако она всегда имеет свою закономерность, вытекающую из всего нашего житейского и душевного опыта, и не столько из-за какой-то суммы знаний, сколько из их характера, поскольку каждый человек всё воспринимает по-своему. Нет двух людей, пусть они и братья-близнецы, которые одно и то же видели бы, слышали, обоняли одинаково. Существуют и разные формы познания и самих знаний, касающихся одного и того же предмета в одной и той же науке, искусстве или жизни. Ничего, однако, и ни в какой форме человек не может до конца постигнуть, преступив ступени последовательности.

Только потом, когда разум мой начал осмысливать то, что прежде лишь вбирала и накапливала душа, и ко мне постепенно стало приходить чувство ответственности за всё сущее, во мне возникло как потребность исповеди желание поклониться своим первородникам.

И тогда я открыл для себя, что моя Мисайловка – село над ещё светлоструйной в годы моего детства и отрочества Росью, откуда, как считают некоторые разыскатели начала Руси, пошла-есть Русская Земля, всегда была, оказывается, «языческой» (Ведической), то есть с верой, если применимо здесь это слово, народной, ибо язык есть народ, следовательно, язычество, относимой почти всеми монотеистическими религиями, кроме индуизма, к поганству, – мировоззрение, определяющее образ жизни, выработанное в длинной череде веков коллективным разумом самого народа, ничем не обязанного законотворчеству подобных библейскому Моисею или мусульманскому Магомету пророков, поучениям апостолов и подвижничеству страстотерпцев, а потому и не считающего их святыми. У народной же мудрости нет отдельных авторов, требующих особого почитания, и она не нуждается для своего утверждения ни в какой-то пропаганде, ни тем более в жертвах мучеников, достойных, как христианские страстотерпцы, лишь сочувствия и сожаления, поскольку смысла в их мученичестве, на мой взгляд, нет никакого. Можно раскаяться в содеянном зле и как-то, праведным ли поступком, деянием ли, исправить допущенное зло и самому исправиться к лучшему, но не тем покаянием, как у нас его понимают, посыпая себе голову пеплом, или будто бы для искупления грехов обрекая себя на страдания. Какой резон в бесплодном самоистязании? В спасении собственной души? Тогда это корыстный эгоизм, не имеющий ничего общего с истинным благом, ибо оно непременно должно приносить пользу людям; притом эгоизм неразумный – нет иной власти, думаю я, чутко внемля голосам своей души, над человеческим духом, кроме воли самого человека.

А открылось с запозданием потому, что и слова «язычество» в Мисайловке моего детства я не слышал и не помню, чтобы у нас велись какие-то разговоры на эту тему. Вся жизнь в селе казалась обыкновенной, простой и естественной, как цветение вишни. И, конечно, я не испытывал никакого душевного трепета. Когда в свои четыре года заучивал, как таблицу умножения, вот эту азбуку россичей, которая относится к первой половине 2 тысячелетия до н.э. и которой у нас будто бы не существовало, пока более чем 2,5 тысячелетия спустя не появилась кириллица. Якобы только она, кириллица, принесла нам письменное слово.

Седобородый, но ещё с полными лучистым светом голубыми глазами Учитель Зоран, носивший подпоясанную плетёным ремешком длинную белую рубаху, расшитую на груди и по ободкам рукавов рядочками восьмиконечных васильковых звёздочек, пока не говорил мне, а сам я по малолетству не мог догадаться, что он открывает передо мною какие-то важные страницы нашей древней культуры. Даже когда объяснял он чертёж Малого Сварожья (Малого Космоса или Мира и Антимира), созданный нашими пращурами в том же 2 тысячелетии до н.э., всё воспринималось мною просто с любопытством, и, хотя Зоран делал свои объяснения на древнерусском языке, вышедшего у нас из официального письменного употребления с крещением Руси и почти всеми давно забытом, у меня, малого, не возникало мысли, что язык этот какой-то особенный, как будто я знал его всегда. Всё ясно и понятно.