Вернись в завтра - Эльмира Нетесова

— Сын из зоны вернется через неделю. Уже звонил мне. Документы ему оформляют для воли. А у меня дом разваливается. Весь как есть на корню сгнил. Сам знаешь, я в плотницком деле ни в зуб ногой. А нанимать не на что. Уже голова нараскоряку, что делать буду? Обложить бы кирпичом и сам смог. А потолки на головы упадут, полы провалятся. Оно и стены не легче. Помог бы, а?

Василий обошел дом, тот за годы и впрямь заметно обветшал, состарился. Покосившиеся окна и двери смотрели на хозяина окривело, скрипели, визжали на все голоса.

— На кухне уже доски вконец сгнили, — пожаловался хозяин.

— Видел. Есть у тебя доски, брус?

— Имеется. Все есть. Мне прораб со стройки столько приволок, целый КамАЗ. Я ему в коттедже камин выложил. Ну, как понимаешь, этому деньги за работу жаль отдавать, а ворованным материалом — запросто. Теперь вот печку в баньке выложил одному, он мне кирпич подвез. Им не только мой, а и твой дом обложим снаружи. Все ж теплее будет, — уговаривал печник соседа. Петрович размышлял недолго и уже через час снял гнилые доски на кухне с полов, принес новые, замерял их, подпилил, подогнал, подстругал, и к вечеру полы были готовы.

Конечно, хорошо было бы весь пол сменить, но я не знаю сколько доски уйдет на потолки. Да и в комнатах понадобится замена половых досок, опять же и на перегородки материал нужен. Ну а без кухни никак нельзя обойтись. Верно сказываю? В комнатах еще пока не проваливался в подпол. А тут уже в потемках не пройти было. Ноги переломал бы, и башку свернуть недолго. Пока пусть так постоят. А коль останется материал, все сменим, — пообещал Петрович и пошел к двери, но хозяин обиделся:

— Ты что ж это и за стол со мною не сел, иль брезгуешь? Давай, рули на свое место, раздавим по пузырю, как бывало раньше, хватит нам обижаться друг на друга. Пора забыть прошлое, — предложил хозяин.

Василий Петрович сел у стола поближе к окну.

— Так, значит, говоришь, что Федька вертается с тюрьмы? Сколь же он в ей пробыл?

— А столько, сколько мы с тобой серчали друг на друга, десять годов без недели. Это ж целая жизнь прошла! — выдохнул на всхлипе хозяин и, вытащив кусок сала, огурцы и хлеб, нарезал все, разложил в тарелки, достал поллитровку, стаканы и предложил:

— Давай, Петрович, выпьем за нас с тобой! Чтоб больше ни одна беда нас не поссорила.

— Выходит, мировую предлагаешь?

— А мы уже помирились, еще когда алименты с тебя давил. Да разве ты ремонтировал бы пол, если б не простил меня? — прищурился Андрей Михайлович хитровато и добавил:

— Трудно жить с обидой, задавила она нас обоих. И тебе нелегко было, но никогда не сознаешься. Ну да не будем о прошлом. Оно ушло, его забыть надо. Чем скорей, тем самим легче.

Василий Петрович едва заметно кивнул, глянул в глаза соседу. На душе тяжко стало. Как много лет прошло, еще больше потеряно невозвратно, сколько пережито, а ведь дружили они с самого детства. Теперь вот стариками стали. А все не верится в возраст.

— Вась, а ты, как брешет улица, молодую бабу завел, еще и ребенка с нею сообразил! Молодец мужик, все еще в седле держишься! — смеялся печник.

— Андрюха! Да это же Тонька, внучка моя. Из деревни ее перетащил, оторвал от бабки, от всей родни. Из говна выволок девку, на вовсе ее заели деревенские. Чтоб не свихнулась, не утворила над собой паскудное, к себе привел. Другого хода не сыскал, — признался Василий и добавил:

— Нынче она заместо хозяйки в доме.

— То-то гляжу, что на улице спишь, прямо на скамейке. Подумал, что укатала тебя молодая жена. Оказывается, и с внучкой не легче, раз из своей избы сбежал. Знать, достала до печенок!

— Побрехались мы с ней, то верно. Брюзжит Тонька, что я навовсе глумной, вещам места не помню. То шапку не там положил, сапоги не на место поставил, лопату во дворе забыл, не занес в сарай. Вот и погавкались с ней спозаранок. Ну а тут Колька обоссался, завопил на весь дом. Пока Тонька к нему, я во двор высклизнул. Чего мне с бабой воевать, какая ни на есть своя кровь. В доме отменно справляется, работает, без дела не сидит. Дитенка в садик водит, все при деле, все заняты, чего от нас люду надо? Ить мы ни к кому в задницу свои носы не суем, знаем, на доброе не наткнемся, а говна у себя хватает.

— Это верно. А Тонька твоя давно из деревни к тебе перебралась?

— В прошлом году, аккурат под Новый год перевез обоих. В такси, чтоб вся родня от зависти обосралась по уши. Девка, когда поехали, даже не оглянулась взад, чтоб рожи паскудные не видеть. Изговняли человечка, со свету сживали. А и мамка ее дура стоеросовая. С детства недоумком была, такою полудуркой и осталась. Ведь вот звал ее к себе, когда она школу закончила. Ты ж помнишь, хотел дочку в медики протащить, так она отказалась приехать. У ней там любовь завелась. Это в деревне! Любовь! Я чего только ни делал, уговаривал, ругал, грозил, материл, все без проку. Уперлась, как телушка в стойле. А хвост кверху, бзык достал, природа за горло прихватила. Ей не в науку, на сеновал приспичило. Все оне бабы такие! Оно хочь и ее мать — моя бабка, такая же лярва! Хвост кверху, копыта врастопырку, ноги враскоряку и пошла дышать сама по себе. Думала, ее мигом сгребут, да не тут-то было. До сих пор одна кукует, никому не нужна. В деревне, как в стаде, на полсотни коров и телок всего один бык имеется, — усмехнулся Василий.

— А моя умерла. Ты в деревню к своим ездил. Хоть и был бы, на похороны не заявился б, — запоздало упрекнул Василия печник.

— Она не при чем! Узнай я тогда, конечно, пришел бы. И хочь ты на рога бы встал, гроб для ней своими руками сделал бы. Да никто не просказал про твою беду. А когда воротился, уже поздно было. Неделя прошла, как схоронили ее. Слыхал, что даже Федьку привозили с тюрьмы на похороны матери. Хорошая она была женщина. Не то что моя дура! Ан и по сей день небо коптит да землю засирает. Хотя никому не нужной сделалась.

— Не просится к тебе?

— На што сдалась? Намекнула как-то, мол, пора бы к стари единым гнездом жить. Ну, я ей и ответил где ее гнездо. Что человек должен головой думать как жить, а не гнездом, — усмехнулся Василий криво.

— Эх, Андрюха! Сколько красивых, умных женщин встречал я в своей жизни. А напоролся на дуру. Вся жизнь кувырком полетела. Потому что она сумела забеременеть. Я ж ирод окаянный не смог бросить ее с дитем. Думал, из дочки большого человека выращу, да хрен в зубы! Ничего из ней не состоялось, потому что в мать пошла! — кипел Петрович.

— А ты-то где был?

— В Сибири! — рявкнул Василий так, что Михалыч мигом вспомнил, осекся и умолк. Ему стало стыдно за неуместный вопрос.

Василий налил водку в стаканы и предложил:

— Давай выпьем за тех, кто замерзал, умирал от голода, от побоев, и все же выжил, вернулся домой человеком, ничего не растеряв в ссылке, но сохранил ее проклятую в своей памяти. А и попробуй ее вырвать, коль она в самом сердце живет и уйдет только с нашей жизнью. Эта память такая же холодная и белая, как смерть. Они очень похожи друг на друга…

— Всякая беда сродни смерти. У каждого она своя. Общая лишь боль. У меня, сам знаешь, свое горе. Сколько пережито, только я знаю. Ни в одной минуте, слышишь, Вася, ни в одном дне не был уверен, что мой сын вернется домой из зоны живым! Ты лучше других знаешь почему! Федька чудом дожил до суда.

— Но ведь ты с ним говорил!

— Позавчера! Теперь вот всякий день считаю и боюсь, чтоб только ничего не случилось с ним в пути, — выдал наболевшее Андрей.

— Стоит оторваться от зоны, выйти за ворота на волю. Дальше сам черт не страшен, по себе помню, — прервал Василий соседа и, выпив, глянул на часы:

— Ну, твою мать, засиделся я у тебя. Меня дома запилят насмерть. Небось, Тонька с ума спятила, разыскивая меня. Я ж ничего ей не сказал, не предупредил. Выходит, не только проучил, а и наказал внучку. Пойду ворочусь, пока она к ментам не подалась с розыском. Во будет смеху полные портки, когда меня с сучьей сворой по всей улице шмонать станут, ровно сбесившегося кобеля, — хохотнул человек и пошел к двери.

— Когда ж тебя ждать теперь?

— Завтра с ранья. Не дам тебе дрыхнуть. В семь буду здесь как штык, дошло? Ну, то-то! — шагнул за дверь сосед.

— Помирились! — ахнула Тонька и запричитала:

— Теперь всегда станешь вертаться выпивший…

— Молчать! Попридержи язык, дура! — цыкнул дед на внучку строго. Та мигом умолкла.

Тонька знала характер деда. Уж если он вскипел, ему лучше не перечить и не оговариваться, надо выждать время пока остынет и сам расскажет все. Так оно и получилось.