Ночной пасьянс - Григорий Глазов

В наше производство поступило дело о значительном наследстве, открывшемся в США после смерти там Майкла Бучин ски (видимо Михаила Бучинского), родившегося в Подгорске 8 апреля 1918 года. Не исключено, что местом рождения его является один из районов Подгорской области. Просим начальника паспортного отдела выслать нам адреса Бучинских, проживающих в Подгорске, а также сообщить, в каких населенных пунктах области встречается такая фамилия. Заведующего областным отделом ЗАГС просим выслать в наш адрес выписку о рож дении Михаила Бучинского, родившегося 8 апреля 1918 года.

Консультант С.Голенок".

Отправляя этот запрос, Сергей Ильич понимал, что ответ придет уже после праздников, в мае, у каждого ведомства есть и свои срочные дела...

Ближе к шести Сергей Ильич на клочке бумаги составил список, что нужно купить по дороге домой: хлеб, пачку вермишели, полкило манной крупы для внука...

Раздался телефонный звонок.

- Слушаю, - снял трубку Сергей Ильич.

- Здравствуй, Сережа. Как живешь? Все добываешь валюту? - звучал в трубке глуховатый чуть насмешливый голос.

- Добываю, добываю, Богдан Григорьевич, - Сергей Ильич узнал говорившего. - Как вы? Давно не объявлялись.

- Что я? Пенсионер, свободный художник. Привожу в порядок свои архивы. Надо готовить завещание. Мне ведь уже семьдесят пять. Учти, все достанется тебе. Денег не жди. А вот бумаги мои - капитал в вашем деле, слова были серьезные, но Сергей Ильич улавливал знакомый смешок после каждой фразы.

- Рано вы о завещании. Кто знает, кого первым Господь призовет на собеседование.

- Тоже верно... Я вот чего беспокою: не знаешь, Миня в городе? Два дня звоню ему, никто не отвечает. Дай мне его домашний, не могу найти у себя.

- Он мог куда-нибудь на происшествие уехать... Запишите: 42-18-73, продиктовал Сергей Ильич.

- Ну ладно, будь здоров... Пивка не хочешь пойти выпить?

- Некогда, Богдан Григорьевич...

Богдан Григорьевич Шиманович звонил не часто, заходил еще реже. Никогда ни о чем не просил, несколько праздных слов - и на этом кончалось. Но такая пустопорожность разговоров не раздражала Сергея Ильича. И сейчас, когда голос в трубке умолк, как бы увидел смуглое сухое лицо Шимановича, крупный дугообразный нос, незамутненные возрастом умные темно-карие глаза с постоянным отблеском лукавства, высокий лоб с черными зачесанными назад волосами, имевшими коричневатый отлив - Богдан Григорьевич подкрашивал седину, хотя это странно не вязалось ни с его характером, ни с обликом. Носил он серый, видавший виды костюм, и старую сорочку без галстука, застегнутую доверху. Но зато туфли или ботинки всегда были до блеска начищены.

4

Опустив трубку на крючок допотопного настенного телефона, висевшего в большой прямоугольной прихожей, Богдан Григорьевич вернулся в комнату, положил пятерку в маленький измятый кожаный кошелек, туго застегивающийся заходившими друг за друга никелированными шариками, проверил, как обычно, выключен ли газ. Жил он в одной комнате старого одноэтажного дома. Две другие комнаты с кухней занимала соседка, вышедшая на пенсию швея, имевшая постоянных клиентов, которым всегда требовалось то что-то укоротить, то удлинить или вшить в юбку "молнию". В доме была еще мансарда, на нее вела поскрипывающая крутая лестница. Неказистое зданьице это на улице Садовой было последним, за ним начинался запущенный лесопарк, куда любили ходить парочки и где выгуливали собак близживущие любители животных.

Каждый сантиметр в комнате казался обжитым давно и надежно. Стол, стулья, кушетка, платяной шкаф, - все куплено по отдельности и в разное время: что-то в мебельном магазине, что-то в комиссионном, что-то на руках. Большую часть занимали полки и стеллажи с книгами и папками. Если мансардой пользовалась соседка, - держала соленья, какую-то рухлядь, сушила в непогоду белье, то полуподвал по взаимному соглашению принадлежал Богдану Григорьевичу. Там имелась кафельная печь, старый стол, выкрашенный белой масляной краской, две табуретки. Здесь Шиманович иногда работал. И здесь стены были уставлены стеллажами, на которых хранились подшивки газет, выходивших в Галиции и на Волыни с начала века.

Многие люди считали Богдана Григорьевича чудаком. Он выпадал из их стереотипов - из нормальных, как считали, представлений о быте, образе жизни, одежде. Он был не как все, непонятен, а потому у одних вызывал непонимание, у других снисходительную жалость: как так - пусть на пенсии, но все же человек с высшим образованием, юрист, знает языки, мог бы подрабатывать репетиторством, переводами технической литературы, что дало бы возможность отремонтировать квартиру, прилично обставить ее, одеться солидней, а не ходить замухрышкой с огромной брезентовой сумкой. Но людям этим было невдомек, что ведь и они заслуживают снисхождения, и понимая это, Богдан Григорьевич безвозмездно дарил им его.

Он родился на Волыни, в Горохове, в семье адвоката, но вот уже шестьдесят лет, как жил в Подгорске, где до войны окончил юридический факультет, и куда в 1945 году вернулся преподавать латынь и уголовное право. В 1956 году его изгнали из университета. В приказе значилось: "...за систематическое появление на лекциях перед студентами в нетрезвом виде". Что же, водился за Богданом Григорьевичем такой грешок. Но правда и то, что студенты любили его за доброту, образованность, демократичность, особенно бывшие фронтовики, с которыми не раз веселой компанией заглядывал Богдан Григорьевич в пивную около университета. Но истинная причина его увольнения состояла в другом - в ненависти проректора. Был и повод. Когда-то они дружили. В 1949-ом зашел однажды Шиманович к проректору домой, тот в ту пору был еще замдекана, и застал его сидящим на полу среди кучи книг - он перебирал их, что-то рвал, швырял в печь. Богдан Григорьевич вытащил из развала том Грушевского. "Ты что, спятил?" - сказал он хозяину. - "Рискованно сейчас это держать". - "Я возьму себе?" попросил Богдан Григорьевич. И унес. Года четыре спустя, июльским вечером подвыпивший Богдан Григорьевич вспомнил о дне рождения проректора, нашел какого-то мальчишку, дал ему на мороженое и велел отнести по такому-то адресу пакет. В доме проректора был разгар пиршества. Мальчишка вручил пакет хозяйке, она не подозревая подвоха, отдала кому-то из гостей, тот содрал оберточную бумагу, посмотрел недоуменно на потрепанную книгу, открыл и увидев на титульном листе надпись, стал читать вслух: "Огонь от сожженных книг поджег печи Освенцима". Кроме хозяина никто ничего не понял. Об этой странной шутке тут же забыли, - хозяйка внесла торт. Именинник не спал всю ночь.

Из университета Богдан Григорьевич перешел в адвокатуру, а затем - в нотариальную контору, где и просидел до самой пенсии. Но была у него и другая работа. Она никем не оплачивалась, вмещала в себя страсть и страдания, наслаждение и разочарование, подвижничество и упорство. Богдан Григорьевич полвека собирал родословные, всякие ведомости, например, кому, когда и за что были пожалованы титулы, земли, поместья, кто, когда и за что был награжден теми или иными орденами; имелась хронологическая история папства, история фирм, адвокатских контор, издательств, гостиниц, кинотеатров, ресторанов, косметических салонов и прочее, и прочее, где его прежде всего интересовали персоналии: основатели, владельцы, наследники. Он объездил города и городишки, облазил сотни чердаков, перелопатил на них хлам, хранившийся в сундуках и позабытый хозяевами и их родней после кончины стариков. Как на службу, ходил на барахолки, в их книжные ряды. И каждый раз приволакивал либо книги, либо комплекты пожелтевших старых газет. Интерес его, правда, ограничивался двумя регионами - Галиция и Волынь. Все это систематизировалось, расставлялось на стеллажах, газеты переплетались в фолианты по годам. Богдан Григорьевич без труда мог дать, скажем, такую справку: кто был председателем дворянского собрания в столице Волыни - Житомире в таком-то году, или какой полк стоял там в это время и кто им командовал; кому во Львове принадлежала такая-то фабрика, кто ее основал; когда и кем в Ровно был построен мукомольный завод. Имелись у него и газеты десятков организаций украинской эмиграции в США, Канаде, Латинской Америке, Европе. Особый интерес в этих изданиях представлял для него раздел рекламы и объявлений, где указывалось, кто умер и где похоронен, кто куда переехал, кто, покинув Европу, переселился за океан или наоборот, какие проходили вечера и собрания разных украинских землячеств и политических групп, кто выступал на них. Он вписывал сотни фамилий в специально заведенные карточки.

Полвека Богдан Григорьевич занимался подобным собирательством. По всем этим изданиям за пятьдесят лет он составил картотеку, в ней можно было найти тысячи родословных, генеалогических карт, проследить передвижения во времени и пространстве сотен и сотен людей, узнать, кто обанкротился, а кто разбогател, поскольку в прежние годы газеты, справочники, разного толка ежегодники давали подобную информацию о людях, мало-мальски находившихся на поверхности.