Дочь последнего дуэлянта - Жюльетта Бенцони

– У королевы Анны могут быть еще дети, – мягко проговорила госпожа де Бутвиль. – И не будем забывать, что Месье[4], брат ныне царствующего короля Людовика XIII, герцог Орлеанский, тоже жив и здравствует.

– Но сыновей у него нет и никогда не будет!

Шарлотта де Конде, в ярости метавшаяся по будуару, внезапно остановилась и села рядом с кузиной, не пытаясь скрыть слезы, выступившие у нее на глазах.

– Муж у меня трус! Он ничуть не лучше герцога Орлеанского! Больше всего на свете он любит золото! Как я могла согласиться выйти за него, ведь я… Ведь я… Я могла бы стать королевой Франции!

Госпожа де Бутвиль приложила все усилия, чтобы не улыбнуться. Ее дорогая Шарлотта никогда не забывала – и не давала забыть другим! – что в пятнадцать лет пробудила такую безумную страсть у короля Генриха IV, что он намеревался вступить в войну с Нидерландами, лишь бы вернуть во Францию свою любимую, которую негодный Конде – ее муж! – силой увез из Франции и доверил заботам инфанты Изабеллы-Клары-Эугении и ее мужа, эрцгерцога Альбрехта, правителя страны и наместника короля Испанского. Неслыханный скандал, безумная история, которую тем труднее было забыть, что конец ей положил нож Равальяка… Но именно в этот миг Элизабет де Бутвиль отважилась задать вопрос, который, несмотря на близкую дружбу, задавать прежде не отваживалась:

– Я слышала, король вас любил до безумия, ну а вы? Вы хоть немного любили его?

– Я?! Я его обожала!

– Могло ли такое быть? Ему было пятьдесят шесть, а вам – пятнадцать!

– Сразу видно, что вы его не знали! Вы сказали пятьдесят шесть? Но он был моложе, обаятельнее, веселее, влюбленнее и нежнее любого молодого человека того двора, да и теперешнего! Единственный упрек, который я могу бросить ему, – это то, что он принудил меня выйти замуж за принца Конде, который во всем был его противоположностью. Но он знал, что принц предпочитает молодых людей, надеялся, что наш брак будет формальностью. Роковая ошибка! Его убили, а я до сих пор принцесса де Конде…

– И у вас трое детей, о появлении которых вы, я думаю, не сожалеете?

– Конечно, нет! Моя дочь Анна-Женевьева – ангел красоты, но я не уверена, что во всем остальном она тоже ангел, несмотря на свою набожность. Мой старший сын, герцог Энгиенский, увы, некрасив… Но его некрасивость покоряет – у него орлиный огненный взгляд. Я не сомневаюсь, он будет великим воином. Он достоин принцессы, а его отец хочет женить его на племяннице Ришелье, который обагрил руки кровью вашего дорогого супруга и моего любимого брата. Из-за кардинала и нашего «доброго» короля единственным де Монморанси остался ваш юный Франсуа, но ему отказано и в наследстве, и в герцогском титуле!

Госпожа де Бутвиль не проронила в ответ ни слова. Несмотря на прошедшее время, а миновало уже больше четырнадцати лет, любое напоминание о черном дне казни пробуждало в ней боль, иной раз дремлющую, но никогда не гаснущую. К этому горю в семье прибавилось и другое: пять лет спустя после катастрофы любимый брат госпожи де Конде, молодой и бесконечно обаятельный герцог Анри де Монморанси, последовал по той же кровавой дороге. Но причиной на этот раз была измена. Герцог ненавидел кардинала де Ришелье и позволил Месье – младшему брату короля, герцогу Орлеанскому – вовлечь себя в открытую войну против королевской власти.

Мятежников разбили под Кастельнодари, и герцога де Монморанси, получившего семнадцать ран, приговорили к смерти и казнили в Тулузе в 1632 году – через пять лет после де Бутвиля. В то время, как Месье, герцог Орлеанский, верный себе, поспешил откреститься от своих соратников, расплатившись их жизнями за свое раскаяние.

Эта вторая смерть еще больше сблизила Шарлотту де Конде и молодую вдову отважного дуэлянта Франсуа де Бутвиля. Шарлотта, заботясь о будущем трех сирот, взяла их к себе: Мари-Луизу, Изабель, которой было тогда немногим больше года, и Франсуа, родившегося после смерти отца.

Поступив так, она следовала как сердечному расположению, так и присущей ей любви к справедливости: с семьей де Бутвиль обошлись жестоко. Де Бутвили были из бедных Монморанси, осуждение главы семьи на казнь отняло у них последнее. Львиная доля всего, чем они владели, отошла в королевскую казну, включая парижский особняк на улице Прувер. У вдовы сохранился лишь маленький замок с деревенькой Преси-сюр-Уаз и некоторые земли. Что же касается завещания герцога Анри[5], то им пренебрегли, а у Шарлотты де Конде после казни брата отобрали в ту же казну великолепные замки Шантийи, Экуэн и другие владения.

Узаконенное ограбление было последней каплей, которая переполнила чашу терпения Шарлотты. Ее прекрасное Шантийи, владение, которое она так любила! Из-за вошедшей в поговорку скупости ее отца замок в Шантийи год из года ветшал и все же был еще великолепен, и она, несмотря на то что лишилась матери, провела там в детстве немало счастливых часов среди парков, прудов и лесов благодаря доброте своей тети Дианы, герцогини Ангулемской. Диана покровительствовала ее, столь неожиданной, любви с королем-беарнцем и старалась скрасить начало ее такого несчастливого брака с Конде… Слабохарактерного, жалкого труса, который, будучи французским принцем крови, не постыдился валяться в ногах у всемогущего и за это тем более всеми ненавидимого министра, чтобы тот соизволил отдать его сыну руку ничем не привлекательной девчонки! Только из-за того, что она его племянница! А для Шарлотты сын был светом в окошке, все ее надежды были сосредоточены в нем.

– Кровь Бурбонов смешается с кровью бывшего епископа Люсонского, самой ничтожной кровью во Франции!

Шарлотта, сама того не замечая, размышляла вслух и обратила на это внимание, только когда ее кузина тихо проговорила:

– Но какой в этом смысл? Чего ждет ваш супруг от кардинала?

– Его богатства, чего же еще? Король сделал Ришелье баснословно богатым, ограбив нас с вами! Вас и меня! Конде думает – не сомневаюсь, что кто-то намекнул ему на это! – что после заключения брака эта ничтожная девица может стать наследницей Ришелье!

– Не слишком ли вы суровы к ней? Мне кажется, она де Майе де Брезе, не так ли?

– Да. И что же?

– Даже если эта семья за долгие века растеряла прежний блеск, она не стала менее древней и менее знатной. Это очень достойные дворяне. Так утверждал мой отец, одержимый историей, обожавший крестовые походы, о которых мне часто рассказывал. В те времена, когда Иерусалим был столицей королевства франков, де Майе там были не на последнем месте. После смерти своей жены Жак де Майе вступил в Орден тамплиеров и стал в нем маршалом. Он прославился даже среди врагов своей доблестью, и, когда смерть настигла его в сражении при Тивериаде, люди султана Саладина почли для себя за честь сберечь частички его тела. Они носили их как реликвии, веря, что они наделят их такой же силой и мужеством.

– Откуда вы все это знаете? – поразилась изумленная принцесса.

– Эта история была у моего отца одной из самых любимых, и он часто ее рассказывал. А что касается де Брезе…

– Прошу вас, будьте милосердны, пощадите меня, – засмеялась госпожа де Конде. – Если их история столь же впечатляюща, мне не избежать ночью кошмарных снов! Мне вполне достаточно воинов с частичками тела и сумасшедшей матери!

– Однако вы мне не сказали, какой ответ получил господин принц.

– Министр милостиво согласился на его нижайшую просьбу. Иначе я не была бы в таком гневе. Близится Рождество, а свадьба состоится скорее всего в феврале. Тяжкое испытание! Стоит мне о ней подумать…

– Так постарайтесь не думать!

– Это очень трудно. А что бы вы сказали, если бы мы сейчас с вами отправились навестить госпожу де Рамбуйе? – неожиданно предложила принцесса и поднялась с канапе. – У нее дышишь совсем другим воздухом, куда более приятным. Что вы на это скажете?

– Скажу «нет, спасибо». Воздух, которым там дышат, для меня чересчур эфирен.

– Думаю, что моя дочь уже там. Я поеду и заберу с собой вашу милую Изабель и очаровательного Франсуа…

Милая Изабель, которая вот уже добрых четверть часа подслушивала под дверью, сочла, что сейчас самое подходящее время, чтобы как можно скорее удалиться, и, подхватив юбки, бесшумно, как кошка, понеслась на противоположный конец галереи. Вообще-то она ничего не имела против визита в особняк на улице Сен-Тома-сюр-Лувр, где маркиза де Рамбуйе устроила литературный салон, но сейчас ей больше всего нужно было одиночество, чтобы хорошенько подумать об услышанной новости, которая интересовала ее больше всего на свете. Решение было одно – парк, где, конечно же, в декабре никто не станет ее искать, тем более что уже стало смеркаться.

Зайдя к себе в комнату и накинув теплый плащ с капюшоном, Изабель, никого не встретив в коридорах, углубилась в парк, торопясь в свой любимый уголок. Это был заросший акацией небольшой фонтан в виде чаши, на которую опирался локтями ангелок с пухлыми щечками. Он смотрел на изящный бассейн, куда стекала вода. А возле бассейна стояла каменная скамейка и располагала к самым чудесным мечтам. Фонтан находился в стороне от великолепного особняка Конде, славного малыша никогда не навещали, поэтому Изабель сделала его своим доверенным лицом и другом. Но не только потому, что он был одинок. Этот малыш напоминал Изабель другого кудрявого ангелочка, не менее обаятельного, хотя этот играл с водой, а другой дул в трубу, ангелочка, обосновавшегося в церкви Преси, возле любимого замка ее детства, о котором она хранила самые счастливые воспоминания, несмотря на то что жизнь там была куда скуднее и беднее, чем у родственников Конде. Может быть, там ей было легче воскрешать мятежную тень отца, которого она так и не успела узнать. Ей не исполнилось еще и года, когда его голова покатилась по черному помосту на Гревской площади. Но всем своим пылким сердцем она обожала ослепительное виденье – своего отца, который весело смеялся, окруженный ореолом мелькающих блестящих шпаг.