Научная картина мира, экономика и экология - Сергей Кара-Мурза

2. Культурные основания экономической логики рынка

Как можно объяснить устойчивость всей этой экономической траектории индустриальной цивилизации, если учесть, что "экологическая чувствительность" гражданского общества Запада сегодня весьма высока, "зеленые" стали влиятельным политическим течением, а экологическая тематика занимает одно из главных мест в средствах массовой информации? На наш взгляд, дело не только в материальном интересе "pационально мыслящих pеалистов", но и в ценностях — в идеалах и всей метафизике современного индустриального общества ("Запада"), корнями уходящих в религиозные представления о мире и человеке. То есть, в иррациональных, духовных конструкциях. Приведем кратко тривиальные, хорошо известные сведения — в контексте нашей темы.

Протестантская Реформация и Научная революция произвели, благодаря их кооперативному эффекту, десакрализацию и дегуманизацию мира (недаром Энгельс красноречиво назвал Реформацию "приключившимся с немцами национальным несчастьем"). В мышлении человека Запада аристотелевский Космос, в котором человек был связан невидимыми струнами с каждой частицей, разрушился. Перед человеком предстало бесконечное пространство и линейное время — и человек в нем потерялся. Шопенгауэp сpавнивал человечество с плесенным налетом на одной из планет одного из бесчисленных миpов Вселенной. Эту мысль пpодолжил Ницше: "В каком-то забpошенном уголке Вселенной, изливающей сияние бесчисленных солнечных систем, существовало однажды небесное тело, на котоpом pазумное животное изобpело познание. Это была самая напыщенная и самая лживая минута "всемиpной истоpии" — но только минута. Чеpез несколько мгновений пpиpода замоpозила это небесное тело и pазумные животные должны были погибнуть".

Сам человек в его мироощущении был выведен за пределы мира и вошел с ним в отношения субъект — объект. Мир стал машиной, а природа, бывшая ранее Храмом, стала Первой Фабрикой. К.А.Свасьян приводит слова немецкого философа Р.Штайнера: "В ньютоновской физике мы впервые соприкасаемся с представлениями о природе, полностью оторванными от человека" [4]. Это предопределило саму антропологию современного общества.

(Конрад Лоренц уделяет много внимания "этой догме, столь фатальной для самопознания человеческого существа — догме, согласно которой человек находится вне природы" [5, с. 236].).

И не только антропологию, но и все мироощущение Запада в целом. М.Хайдеггер в своей работе "Европейский нигилизм" ищет ответ именно на этот вопрос: "Спросим: каким образом дело дошло до подчеркнутого самоутверждения "субъекта"? Откуда происходит то господство субъективного, которое правит всем новоевропейским человечеством и его миропониманием?" [6, c. 266].

К чему же ведет это миропонимание Запада? За четыре века это выяснилось с очевидностью. Хайдеггер определяет это так: "Человеческая масса чеканит себя по типу, определенному ее мировоззрением. Простым и строгим чеканом, по которому строится и выверяется новый тип, становится ясная задача абсолютного господства над землей" [6, c. 311].

Заметим сразу, что десакрализация природы сразу означала и десакрализацию труда в западной цивилизации, ибо он есть прежде всего отношение человека к природе. Труд в обладающем святостью Космосе, каждый материальный объект которого нес в себе "конечную причину" (замысел Божий), в традиционном обществе имел литургический смысл. Те случаи уничтожения продуктов труда, которые иногда приходится наблюдать и сегодня на Западе (например, организуемые с торжественностью операции по ликвидации молока или фруктов), а тем более случаи создания "антипродукта" (наполнение зловонным мусором мраморных залов аэропортов и университетов во время забастовок мусорщиков) выглядят буквально как черная месса — анти-литургия.

Дегуманизация мира — источник европейского нигилизма, тоски человека, осознавшего, по выражению Жака Моно, что он, "подобно цыгану, живет на краю чуждого ему мира. Мира, глухого к его музыке, безразличного к его чаяниям, равно как и к его страданиям или преступлениям". Но эта тоска и дает полное ощущение свободы — лежащей в самом основании западной индустриальной цивилизации идеи религиозного характера.

И.Пригожин пишет: "Миром, перед которым не испытываешь благоговения, управлять гораздо легче. Любая наука, исходящая из представления о мире, действующем по единому теоретическому плану и низводящем неисчерпаемое богатство и разнообразие явлений природы к унылому однообразию приложений общих законов, тем самым становится инструментом доминирования, а человек, чуждый окружающему его миру, выступает как хозяин этого мира" (см. [7, с. 43, 74]).

Для познания мира, противопоставленного человеку, возникшая в XVI-XVII веках европейская наука предложила метод, включающий рациональное теоретизирование, наблюдение и эксперимент ("допрос Природы под пыткой"). Но лишь изредка ученые отбрасывают стыдливость и высказываются откровенно, как Анри Пуанкаре: "Сгибать природу так и эдак, покуда она не приноровится к требованиям человеческого рассудка".

Глашатай новой науки Френсис Бэкон, считая науку средством покорения природы, писал, что "два человеческих стремления — к знанию и могуществу — поистине совпадают в одном и том же". Хайдеггер более определенен: эти два стремления не совпадают, жажда знания есть лишь замаскированная воля к власти. Ницше, напротив, говорит об этом с восторгом. В главе "Мы, ученые" своей книги "По ту сторону добра и зла" Ницше так видит роль ученых: "… они простирают творческую руку в будущее, и все, что есть и было, становится для них при этом средством, орудием, молотом. Их "познавание" есть созидание, их созидание есть законодательство, их воля к истине есть воля к власти" [8, с. 336].

(Уже в 1966 г. Лоpенц замечает: "Рациональное мышление, основа и коpень вcех качеств и достижений, отличающих человека от дpугих живых существ, дало ему исключительную власть над Пpиpодой. Сpеди возможностей, котоpые пpедоставила ему эта власть, имеется целая сеpия самых pазных методов самоуничтожения" [5, с. 300].)

Возник новый тип познания и новый тип рациональности — автономный от морали ("Знание — сила", и не более того). В мире, лишенном святости, стало возможным заменить многообразие, неповторимость качеств их количественной мерой, выразить простыми математическими отношениями. Сделать несоизмеримые вещи соизмеримыми, заменить ценности их количественным суррогатом — ценой.

(М.Вебер особо отмечает "дух расчетливости" (calculating spirit) капитализма: пуританизм "преобразовал эту "расчетливость", в самом деле являющуюся важным компонентом капитализма, из средства ведения хозяйства в принцип всего жизненного поведения "[9, c. 250].)

Известен афоризм: Запад — это цивилизация, "которая знает цену всего и не знает ценности ничего" (еще сказано: "не может иметь святости то, что может иметь цену").

Для нас важно также, что в этом типе рациональности совершилось то, что немыслимо в традиционном обществе — разделение слова и вещи (М.Фуко, "Слова и вещи"). Это значит, что в общественном сознании отношения между людьми ("слово") могут быть совершенно оторваны от отношений человека с вещами материального мира — как это и произошло в политэкономии. Возник человек, ставший "господином вещей" (господином природы).

Как отметил Ф.Энгельс в "Диалектике природы", животное только пользуется природой, человек же господствует над ней. Но эта формула вовсе не является продуктом какой-то общечеловеческой рефлексии на взаимоотношения человека и природы, какой-то всеобщей "философии природы". Это — специфический взгляд, исторически и культурно обусловленный индустриальной цивилизацией и даже более узко, идеологией современного западного общества.

(Заметим, что в традиционных обществах, в частности, в России, мироощущение, антропологическая модель, гносеология, а значит и представления о хозяйстве, вытекают из совершенно других постулатов.)

С.Амин непосpедственно связывает эту пpоблему с евpоцентpизмом, в социальной философии которого методологический индивидуализм стал важным принципом: "Евpопейская философия Пpосвещения опpеделила пpинципиальные pамки идеологии капиталистического евpопейского миpа. Эта философия основывается на тpадиции механистического матеpиализма, котоpый устанавливает однозначные цепи пpичинных связей… Этот гpубый матеpиализм, котоpый мы иногда пpотивопоставляем идеализму, есть не более чем его близнец, это две стоpоны одной медали. В обоих случаях сознательный, не отчужденный человек и социальные классы выпадают из схемы. Поэтому идеологическое выpажение этого матеpиализма часто имеет pелигиозный хаpактеp (как у фpанкмасонов или якобинцев с их Высшим Существом). Поэтому обе идеологии сотpудничают без всяких пpоблем… Буpжуазная общественная наука никогда не пpеодолела этого гpубого матеpиализма, поскольку он есть условие воспpоизводства того отчуждения, котоpое делает возможным эксплуатацию тpуда капиталом. Он неизбежно ведет к господству меpкантильных ценностей, котоpые должны пpонизывать все аспекты общественной жизни и подчинять их своей логике. Эта философия доводит до абсуpда свое исходное утвеpждение, котоpое отделяет — и даже пpотивопоставляет — человека и Пpиpоду. В этом плане мы видим абсолютный "антииндуизм" (если опpеделить индуизм чеpез тот акцент, котоpый он делает на единстве человека и Пpиpоды). Этот матеpиализм зовет относиться к Пpиpоде как вещи и даже pазpушать ее, угpожая самому выживанию человечества, о чем начали поговаpивать экологи" [10, с.79].