И свидетели сего отомстят за нас - Лила Константинос

В оправдание своего поступка перед наследниками, отец поведал, как в младенчестве мачеха постоянно щипала и колола его иголками, наслаждаясь плачем. Когда он подрос, издевательства стали более изощренными. А после смерти отца, который на все закрывал глаза, и похоже, одной из немногих в семействе естественной смерти, мой папаша, с едва обозначившимися усиками, завербовался на испанский корабль в Сен-Мало, и отбыл на добрый десяток лет. Вернулся он заматерелым детиной, в котором и намека не осталось на нежного юношу, которому мачеха столь любила делать мелкие пакости, что однажды даже наняла двух забулдыг, которые сломали ему два ребра. Хотела сжить со свету, в лучших традициях отношений мачехи и пасынка. Но сжил её со свету как раз-таки пасынок, возвратившись из плавания…

Затем он женился и нарожал детей. Меня и двух моих сестер. Для меня, а может для сестер, наш отец оставил записку, начинающуюся следующими словами: «10 декабря 1985 года я отомщен, а старая ведьма — моя мачеха, замурована в этом доме. Гордитесь своим отцом, потому что она не была настоящей Фрессон!»

Думал, письмо моё будет коротким, а уже на третью страницу перешел… Что же, хоть выговорюсь напоследок.

Отношения с отцом у меня поначалу были нормальными. Сестры повзрослели и повыходили замуж, оставив нас в доме двоих. Отца часто навещала вдова, державшая сувенирный бутик на углу Соборной площади. Так что личная жизнь у него была. Но это не помешало ему лезть в мою. Как-то я не вышел из системы и не закрыл ноутбук, спустившись в туалет, а он в это время зашел в мою комнату и прочитал часть переписки с Жюлем. Назавтра, а также всю следующую неделю, в колледж я не ходил. Разбитая губа заживала долго, два зуба я смог вставить лишь через 5 лет, а синяки — самое простое, что я получил в тот вечер, потому что они прошли самыми первыми. Ноутбук он забрал, но совершенно не подумал про телефон, через который я мог общаться с Жюлем и планировать месть своему папаше. Но это были лишь подростковые побуждения, не больше. Через два месяца колледж был закончен, и я уехал, чтобы вернуться через 15 лет.

Отца я убил в первый же вечер своего возвращения.

— Ты по-прежнему гомик, или женился? — первое, что услышал я, когда он открыл дверь. Не говоря ни слова, я отодвинул его в сторону. Шестидесятипятилетний старик, изнуряющий себя ежедневным пивом с орешками, не представлял угрозы даже для моей утонченной натуры художника.

Зачем я вернулся? В тот год случилось многое — погиб мой любимый человек, мой Арно, с которым я не расставался со дня знакомства, случившегося через год после колледжа и через полгода после расставания с Жюлем. Арно погиб в автокатастрофе, а через четыре месяца я узнал свой смертельный диагноз. Апатия, депрессия, последовавшие проблемы с деньгами. А еще меня неумолимо потянуло в отчий дом, чего я никак не хотел понимать, однако, спустя пару недель после возникшего желания, купил-таки билет до Ренна и приехал из Италии, где проживал вместе с Арно последние восемь лет.

И я убил отца в день своего прилета. Поднявшись в свою комнату, я увидел, что она превращена в склад поломанного барахла. У одной стены была навалена старая мебель, подоконник и все пространство под окном занимали кипы старых газет, на моей кровати валялись груды старой грязной одежды и обуви. В наполовину задвинутой под кровать коробке я узнавал вещи, которые были дороги мне в подростковом возрасте.

Дверь в комнату открыл отец.

— Ты может рассчитываешь здесь со своим педиком поселиться, а? Даже не думай…

Я просто хотел захлопнуть перед ним дверь, вытолкать его, наполовину уже просунувшегося в комнату, но глухой звук тяжелой дубовой двери на пружине оказался неестественно громким. Сначала я думал, что сломал его мясистый нос, но потянув дверь на себя и выглянув, увидел, что отец лежит на полу, головой у подножия перил, а со стороны левого виска расширяется красное пятно. Мне не хотелось ему помогать. Я перешагнул и пошел из дома. Далеко за полночь, когда я вернулся сильно пьяным, он был мертв. Даже не знаю, умер ли он сразу, или нет, и мне всё равно.

Я не трогал тело двое суток. В тогдашнем положении для меня важнее было найти деньги. Вместе с ними я и нашел конверт с запиской папаши, а под ним и записки предыдущих моих веселых предков, которые и открыли мне глаза на то, что я родился в роду, где без раздумий проливали кровь.

Как же им везло, что ни одно из давних убийств не было раскрыто! Самую первую из известных мне жертв объявили сбежавшей с любовником, затем такую же версию выдвинула и прапрабабка, сжегшая супруга, объявляя всем, что мерзавец бросил ее с детьми. Две следующие жертвы (кузен прабабки и любвеобильный сосед Вильгельм) не проживали в этом доме, потому и исчезновение их не навлекло на его обитателей сильных подозрений. Мой отец, убивший мачеху, всегда говорил, что она уехала к своей родне в Германию, как только он вернулся из плавания в отчий дом. А поскольку старухой никто не интересовался, то никто и не искал её.

Наследники находили останки жертв и тайно избавлялись от них, стремясь очистить дом. Подхоранивали на кладбищах, пользуясь покровами частых туманов, о чем не забывали оставлять записи в старой семейной летописи, которую я обнаружил на дне ящика отцовского стола. А потом сами же поступали подобным образом, как бы вовлекаясь в игру. Как это объяснить? Шли по накатанной или всё это по вине необузданного норова Фрессонов? Я ведь хотел его смерти, очень хотел, с того вечера, когда он разбил мне губу и выбил зубы, а особенно после его последнего вопроса. Ведь мне некого было приводить в мою комнату. Андреа погиб. Немного осталось и мне.

Я закопал тело отца в ванной комнате первого этажа. Над ним отсутствует часть плитки — копайте там, так что вам не придется долго искать его, и надеюсь, что не придется становиться частью это семейной саги, будь она проклята. Папашка-то наверняка не рассчитывал, что очередной жертвой будет он сам. Но я ненавижу любое проявление Фрессоновской натуры. С того момента, как отец отказался от меня, я отказался от него и от всех Фрессонов, которым, кажется, не давала покоя слава мировых злодеев. К счастью, моя сестра