Мордант превыше всего! - Стивен Дональдсон

Честно говоря, способность Джерадина все путать и портить создавала определенные сложности и с технической точки зрения. Вообще-то Мастеру, создавшему для такой цели специальное зеркало, следовало просто открыть его и воплотить Воина в реальности. Но Джерадин снова и снова демонстрировал, что не способен осуществить даже самые простые воплощения. Таким образом, он вынужден был поступить буквально так, как советовал король Джойс: ему следовало пройти сквозь стекло, встретиться с Воином и просить его о помощи.

Среди достоинств Джерадина было честное сердце, решительность и такая сильная преданность, какая встречается только у детей. Короткие каштановые волосы вились над его высоким лбом; лицо его смело можно было бы назвать волевым, а то, что он рос вместе с шестью своими братьями, сделало его выносливым, мужественным и не способным долго предаваться печалям. Но выражение его лица частенько бывало портила гримаса смущения и мольбы о прощении за очередную неловкость, а сознание своей никчемности частенько вызывало у него дрожь в коленках. Его подсознательное стремление к загадкам и потенциалу воплотимого было настолько сильным, что нескончаемые ошибки оставили в его душе глубокую рану, рану, которая все углублялась и была уже готова превратиться в неизлечимую, когда Гильдия, повинуясь предсказаниям и здравому смыслу, поручила ему миссию спасения будущего Морданта.

Все это произошло тогда, когда Джерадин вновь обрел прежний энтузиазм и с пылом принялся трудиться под присмотром Мастеров, вкладывая в свою работу всю душу, делая все как требовалось в их ремесле — смешивая песок и красители собственноручно, чтобы зеркало потом не отринуло его; растапливая печь деревом, которое он заготовил самолично; мешая расплавленную массу и перемешивая ее вновь не меньше дюжины раз, пока она не стала именно такой, как в том зеркале, в котором Мастера видели избранного ими Воина; возясь возле раскаленной стеклянной массы, пока кровь не начинала молитвенно стонать в его венах; выливая стекло в специальную форму и кашляя от едких паров окалины. При малейшей неудаче, проявлении невнимательности или ошибке он тяжело вздыхал, проклинал себя, извинялся перед всеми присутствующими — и снова набрасывался на работу. Надежда пела в нем, пот пропитывал его одежды, а все его мускулы ныли.

Он, как и Териза, не подозревал, что находится под действием чар. Но если бы он даже и знал об этом, то не переживал бы — настолько он был поглощен миссией, возложенной на него Мастерами, заданием, которое могло завершиться тяжким увечьем или даже смертью.

Она была совсем не тем Воином, которого избрала Гильдия.

Она даже не была обитателем того мира, в котором жил Воин.

И кроме того, теоретически зеркало Джерадина должно было бы быть совсем другим.

КНИГА ПЕРВАЯ

1. ЗОВ

Ночью, за день до того, как Джерадин пришел за ней, Теризе Морган приснился сон — один из немногих. И теперь она будет помнить его всегда. В нем она услышала звуки охотничьих рожков; слабые, доносящиеся издалека, они докатились до нее в морозном воздухе поверх покрытых колючим снегом холмов, словно зов, которого всегда ждало ее сердце. Рога пропели вновь, а когда она выпрямилась, прислушиваясь — еще раз. Но ближе не становились.

Она хотела посмотреть на того, кто трубил. Из-за дерева, за которым она то ли сидела, то ли лежала, словно холод не мог коснуться ее своим дыханием, виднелся край холмов; наверное, рога и те, кто играл на них, были с другой стороны. Однако она так и не пошевелилась. Сон демонстрировал ей то, чего она никогда не видела раньше, но сама она оставалась прежней.

Затем на закутанном в снежный покров склоне холма появились скачущие на лошадях люди. Кони рвались вперед, из их ноздрей вырывались клубы пара, а копыта взрывали снег, так, что светлое легкое покрывало, казалось, кипело. Она слышала скрип кожаной упряжи, злые окрики и многочисленные проклятия всадников — склон доносил до нее каждый звук, словно резонатор. Она попыталась игнорировать эти звуки и снова услышать пение рогов, но всадники внезапно развернулись на холме и, разметая снег, помчались к деревьям — прямо к ней.

Когда их лица стали отчетливо различимы, Териза увидела в них яростную ненависть, жажду пролить кровь. Длинные мечи, казалось, сами вылетели из ножен и взметнулись в высоко вскинутые руки всадников. Эти люди собирались втоптать ее в снег, уничтожить.

Она неподвижно застыла, ожидая. Воздух был пропитан холодом, резким, как пощечина, и мучительным, словно заноза. Она не знала, все равно ей или нет, что во сне она будет убита. Может быть, это наконец покончит с пустотой в ее жизни. В ней поднималась лишь слабая волна жалости; она не услышит снова звуков рогов и не узнает, почему они заставляют так трепетать ее сердце.

И тут среди деревьев с черными стволами появился мужчина и стал между ней и всадниками. Он был безоружен и не защищен броней — его одеяние состояло из широкого коричневого плаща, штанов из того же материала, кожаных ботинок, — но он не колебался и рискнул собой, встав на пути лошадей. Когда первый всадник взмахнул клинком, мужчина резко рванул скакуна за поводья, и лошадь, потеряв равновесие, сбросила седока на второго атакующего. Оба, и лошадь и всадник, повалились наземь, поднимая густые, как туман, облака снега.

Когда ветер несколько развеял снег, Териза увидела, что ее защитник завладел клинком одного из нападавших и проткнул им другого. Он управлялся с мечом неуклюже, хотя и с кипучей энергией, и было ясно, что он не знаком с искусством фехтования, но зато не колебался. В результате яростной атаки он пригвоздил своего соперника к стволу дерева прежде, чем тот успел снова вскочить в седло.

Наблюдая за схваткой, Териза увидела, что последний, третий из нападавших, заехал за спину юноши, выступившего на ее защиту, — конь уже стоял в положении для нанесения удара, меч, удерживаемый обеими руками, высоко занесен. Хотя она не понимала, что происходит, она знала, что должна что-то сделать. Простая жалость и благодарность к ее защитнику уже должны были бросить ее по направлению к всаднику. Он не смотрел в ее сторону, и наверняка она смогла бы ухватить его за пояс и стащить из седла прежде, чем он успеет нанести удар.

Но она не сделала этого. Она представляла себе это, но лишь небольшая морщинка появилась на ее челе, пока она пребывала в неподвижности. Именно таково было обычное течение ее жизни — тупое ничегонеделание. Единственно, что ее оправдывало, так это неуверенность в своем собственном существовании. Как она могла при этом действовать? Действие — для тех, кто не сомневается в своем физическом присутствии в этом мире. В течение двадцати с лишним лет жизни возможностей для действия у нее было так немного, что она обычно не распознавала их, пока они не оставались в далеком прошлом. Она не знала, как заставить двигаться свои ноги.