Лимонад - Сергей Магомет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Птица мерно и сильно взмахивала крепкими каёмчатыми крыльями, но оставалась на одном месте. Ее острый, пестроперый хвост был выправлен строго горизонтально относительно земли. Черные костистые лапки плотно поджаты к дымчатому, шелковистому брюшку. Летящая на расстоянии всего, может быть, полметра, вровень с задним боковым окном нашего «москвича», птица всё не двигалась, но за ней – столбы, деревья, кусты так стремительно проскакивали мимо, что сливались в одну рябящую полосу.
Пока я разглядывал нашу неожиданную спутницу, та, чуть поводя выгнутым тонким клювом, тоже, казалось, косилась на меня любопытным топазовым глазом.
Понятно, что долго я не выдержал и стал осторожно подбираться ближе.
Плавно опустив стекло, я высунул в окно руку, а потом – и голосу. Ветер грубо, словно рукой, схватил меня за волосы. В ушах зашумело, заслепило глаза. Прищурившись, я потянулся еще. Честное слово, крыло птицы легонько щелкнуло по кончикам моих вытянутых пальцев.
– Куда ты лезешь!
Обернувшийся отец рванул меня обратно на сиденье, а моя птица шарахнулась в сторону и пропала.
– Ну, я сказал, я ска-а-зал, что я ду-рак, ду-у-рак, такой глупенький… хи-хи… это ведь я про себя так сказал: дурак, дурачок, дурачочек… – противным вякающим голосом говорил мальчик, кривляясь.
Если бы воскресшая камбала, – словно пронырливая субмарина, подняла над солеными водами зоркий перископ, то уловила бы в его просветленные линзы сначала небо с луной, солнцем и всеми звездами, а потом и берег с горами, пляжами, пальмами и абрикосовыми деревьями. Среди пальм и фикусов высятся белоснежные красавцы – курортные корпуса с лоджиями, увитыми виноградом, и скоростными лифтами. Через распахнутые окна номеров-люксов, подоконники которых ласкает тончайший тюль, можно разглядеть изящные кресла-качалки, цветные телевизоры, мрамор, хрустальные колчаны, полные гладиолусов, и неспешно прогуливающихся по малиновым коврам в ожидании культурных мероприятий космонавтов и известных футболистов.
«Трим-трим-пам-па!» – дедовы часы.
– Теперь запомни хорошенько: его зовут Роман Романович.
– Опять куда-то заезжать! А когда же путешествовать? Как же море и горы?
– Фу, как ты все-таки у меня некрасиво картавишь! Ну-ка, скажи правильно: Роман Романович.
– Хгоман Хгоманович.»
– Очень некрасиво. Ты что, француз? Ты можешь по-человечески сказать: Роман Романович, ну?
– Ну Хгоман Хгоманович.
– Они тебя и говорить как следует не могли научить! Прямо стыдно тебя с собой к людям брать. Вот сейчас приедем к такому человеку, как наш Роман Романович, а ты вместо того, чтобы воспитанно и по-взрослому сказать: «Здравствуйте, Роман Романович!», начнешь так противно картавить. Кому это будет приятно?
– Но ты обещал, что мы путешествовать едем! Ты обещал!
– Мы и едем.
– Да-а, едем!..
– Только заглянем по пути к Роману Романовичу. Ну, скажи нормально: Роман Романович.
– Ну мне надоело!
– Роман Романович!
– Я устал, я спать хочу!
– Роман Романович!
– Я спать хочу, я вижу тебя во сне… Ро-ман…
Заходящее солнце уже скашивало верхушки елей, когда наш «москвичек» подкатил к даче Роман Романовича, шефа, – огороженной сплошным дощатым забором. Отец вылез из машины и нажал кнопку звонка у калитки в воротах. Через некоторое время калитка со щелчком отворилась. Мне было сказано не вылезать пока. Отец зашел внутрь и, отперев ворота, вернулся и загнал машину во двор. Я тут же выскочил из машины и закричал: «Гриб нашел! Вон гриб!» Но отец взял меня за руку и потащил к дому по дорожке, по обе стороны которой торчали ряды стрел – гладиолусов. Я успел отломить один наконечник и попробовал приставить отцу в виде хвоста, но отец заругался и отшвырнул хвост подальше. Мы вошли в дом. В доме жили мыши.
Мы быстро прошли по полутемным комнатам – опущенные соломенные шторы почти не пропускали света – поднялись по крутой лестнице на второй этаж и сразу оказались в кабинете Роман Романовича.
Сам с утомленным видом сидел за огромным письменным столом», на котором кроме капитального письменного прибора с латунными медведями и мужиками было набросано множество скомканных бумаг и обрывков. Стопками лежали газеты и листки, соединенные скрепками. На полу тоже валялся мусор. По ночам, возможно, в нем-то и копошились мыши.
– Давай, давай, – сказал Роман Романович отцу, – проходи!
Отец сделал несколько шажков. (Даже странно: длинный, а шажки маленькие.)
– Как здоровье, Роман Романович? – сказал он для начала и тут же умолк, заметив, что Роман Романович вдруг почему-то очень рассердился на эти обыкновенные слова, даже вскочил с места и, возмущений отплевываясь, стал бегать между столом и отцом. Он был в пижаме.
– Что?! «Как здоровье»?! – кричал он. – Пока я на посту, я не имею права болеть! Слышите? Я не имею времени болеть! Я здоров, здоров и здоров. Я работаю, я тружусь! А пока я тружусь, для меня не существует ни здоровья, ни болезней! Так и знайте!
Он так разволновался, что даже вспотел и покраснел.
– Я понимаю! – с готовностью закивал отец.
– Для меня не существует в жизни ничего, кроме работы и краткого восстановительного сна!
– Да, да.
– Только работа и сон!
В подтверждение своих слов Роман Романович указал сначала на письменный стол, заваленный бумагами, а потом на кожаный диван со скомканным постельным бельем. Кроме стола, за которым он трудился, и дивана, на котором кратковременно отдыхал, в комнате не было никакой другой мебели. Рядом с диваном в стену был вбит гвоздь, на котором висели плечики с костюмом, галстуком и рубашкой. На полу стояли ботинки. Сам, как было сказано, бегал в пижаме.
– Я живу, как отшельник, как аскет! Только работа и сон!
– Понимаю.
– И меня никто не может упрекнуть! Я докажу! Я – не болен! Роман Романович стал рыться в бумагах. Он бормотал что-то и
одновременно дрыгал правой ногой, нашаривая на полу слетевшую в беготне комнатную туфлю.
– Я докажу, я не боле-е… – начал было я, но отец быстро вытолкал меня из комнаты, проводил обратно до крыльца и сказал, чтобы я погулял в саду.
– Но ничего не трогать! Ничего не рвать! Никуда не лазить! – добавил он и погрозил мне желтым, прокуренным пальцем с черной каймой под ногтем.
С сорванным грибом в руке мальчик шел вдоль забора, а за забором слышались хриплое рычание и бряцание цепи. Только около угла, где забор поворачивал, обнаружилась наконец щель, в которую мальчик и разглядел злобную соседскую и всклокоченную зверюгу, лязгающую золотыми зубами, словно перемалывающую кусок закатного солнца.
– Ты, Сережа, мне всегда нравился. Ты мужик надежный. Сколько ты у меня работаешь, лет пятнадцать будет?
– Ровно пятнадцать, Роман Романович.
– Хорошо… Повидали мы с тобой, а?
– Да, было.
– Ну, у тебя на меня обид ведь нет? Не тормозил я тебя? Подрос ты у меня?.. Инженером на сто пять рублей пришел, а? Помнишь, я обещал вам, что выведу в люди и… выведу! Всех вас выведу! А до тех пор не уйду… Вот и Боря Павлов – тоже мой выкормыш… Вы с ним друзья и ровесники?
– Он на два года моложе, Роман Романович.
– Умный, толковый парень… Копает под меня? Копает… Борис Андреевич Павлов… Ты, кстати, в курсе?
– Я, это самое, Роман Романович, приехал сразу, как вы приказали.
– Хорошо… Вообще, многие – я вижу! – норовят вокруг меня подкопать. Но мне на это внимания некогда обращать: я работаю. И других работать заставлю… Что, говорят, я на пенсию собрался? Брехня. Слухи беспочвенные. Но работать мешают, делу вредят. Я вчера на парткоме так и заявил: «Пресеките, товарищи, эти разговоры! Я буду работать столько, сколько нужно. Прекратите сплетни распускать!»
– Нужно – значит, нужно.
– А мы их еще всех удивим. Как ты считаешь, Сергей Николаевич?
– Какой разговор!
– А ты, откуда ты можешь знать? А?
– Так, это самое, как вы скажете…
– Ладно… Ну-ка, теперь двигайся поближе!.. Вот – смотри. Вот – труд… Ну-ка, читай заглавие!
– «Глобальный План…»
– То-то: «глобальный»! Это я по самой сути! Это без лирики. С лирикой как-нибудь потом, без меня разберутся. Это потом за головы схватятся: «уникальный, выдающийся, гениальный»… Но черт с ними… Работать надо!
Камбала оттаивала, текла, расслабленно чернела. Воспоминания, словно клочки облаков в высоком небе, то рисовались отчетливее, то бледнели и вовсе истачивались.
Работа и сон. Ничего кроме.
Я нашел другую калитку. В дальнем конце огромного сада, на противоположной от ворот стороне. Мне почему-то сразу захотелось попасть через нее наружу. Не знаю, может быть, потому, что за забором с той стороны не было видно ни деревьев, ни домов. Казалось, что там как-то по-особенному просторно и светло: так, как будто там вообще ничего, кроме неба, не было. Но как такое могло быть?..