СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ - Б. Дедюхин

В княжение Василия Темного положен был конец зависимости Русской Церкви от константинопольского патриарха: митрополит, грек Исидор, подписавший Флорентийскую унию, должен был бежать из Москвы, вследствие чего собор русских епископов без согласия патриарха нарек в 1448 г. в московские митрополиты рязанского архиепископа Иону.В княжение Василия возобновлен был город Казань, и основано было Царство Казанское помянутым выше Улу-Махметом. Ко времени этого княжения относится и возникновение Крымского ханства.

Глава первая 1430-1431 (6938-6939) КО ГОСПОДУ

В четверток Пасхальной недели, 20 апреля 1430 года, когда весь православный народ праздновал и воспевал спасение рода человеческого пострадавшим за нас Иисусом Христом, смертию смерть поправшим, сокрушившим врата и заклепаны адовы, воскресившим всех людей в Себе и с Собою, святитель Фотий [1] , двадцать лет несший архипастырское служение в Москве, сподобился духоводительного и грозного видения. Как во все дни Светлой седмицы, митрополит Фотий служил всенощную в Успенском соборе Кремля. Вечерня близилась к концу. После входа и великого прокимена [2] «Господь воцарися, в лепоту облечеся», после просительного моления-литии и пения стихир диакон возгласил густым басом: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром, яко видеста очи мои спасение Твое ».

Боговдохновенную молитвенную песнь святого Симеона Богоприимца[3], долгие годы ожидавшего пришествия Спасителя и встретившего наконец Младенца Христа, трепетно любил Фотий от сосцу матерне, волновала она его неизменно на каждой всенощной все долгие годы его служения Богу, и неизбежно после чтения этой молитвы становилось душе его спокойней. Но нынче случилось нечто нежданное и смутительное для него самого и для церковного причта.Фотия вдруг пронзила мысль: знаменательно, что Симеон Богоприимец дождался пришествия Спасителя, но не менее ли знаменательно, что дано было ему узреть Сына Божия лишь на закате жизни? Тогда, значит, молитва «Ныне отпущаеши» – напоминание о последних днях наших?… И не успел Фотий охватить умом посетившие его вопросы, как вдруг небо соборного купола наполнилось неизреченным светом и в нем явился некий лучезарный муж – Сам ли Сын Божий, Иоанн Креститель или Святитель Николай, либо иной какой угодник Божий: кто именно – не сумел разглядеть Фотий, столь великий ужас сковал его члены, зашлось сердце, и ничего не оставалось ему, как только пасть ниц на каменные плиты солеи[4]. Но верный его прислужник, молодой послушник Чудова монастыря Антоний, сумел бережно и малозаметно для стороннего глаза вовремя поддержать под локти Фотия, помог переступить два шага от Царских врат до архиерейского кресла, стоявшего в затемненном простенке алтаря.Среди священнослужителей произошло замешательство.- Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас! – прочастил псаломщик тресвятие и окаменел.- Трижды, трижды! – приглушенно и грозно прикрикнул священник, а потом и сам, когда хор пропел «Отче наш», едва не забыл возгласить заключительные слова молитвы Господней: «Яко Твое есть царство, сила и слава…»И некоторые приглядчивые прихожане, теснившиеся в первых рядах, почуяли что-то неладное, стали часто испуганно креститься.Ничего не видели лишь хористы правого клироса. Закончив молитву о встрече праведниками Сына Божия, они перешли на похвалу Матери Его, через которую явился на землю Спаситель и которая уничтожила преграду между Богом и человеком.«Богородице, Дево, радуйся…» -хор, как всегда, слаженно пропел этот отпустительный тропарь, все шло как будто бы по заведенному порядку, но настоятель собора Анкиндин испытывал нарастающее беспокойство: сейчас надо совершать благословение хлебов, а владыки Фотия все нет и нет, и неизвестно, что с ним, неизвестно, выйдет ли он из алтаря для завершения богослужения.Не без душевного трепета решился отец Анкиндин сам, без владыки, заканчивать чинопоследование вечерни. Направляясь к центру храма, где возвышался столик с пятью хлебами, пшеницей, вином и елеем, Анкиндин оглянулся со слабой надеждой, но нет, владыка в проеме Царских врат так и не появился.«Буди имя Господне благословенно отныне и до века»,- трижды пропел хор, и сразу после этого на амвон вышел, наконец сам митрополит. Диакон и прислужник несли перед ним свечу и кадильницу.- Благословение Господне на вас, Того благодатию и человеколюбием, всегда, ныне и присно и во веки веков…Произнеся это, владыка не вернулся в алтарь через северную дверь, как положено по чину, но остался стоять на амвоне. Скользнув взглядом по головам и спинам молящихся, что склонились перед ним в поясных и, по особому усердию, в земных поклонах, он смотрел неотрывно на фреску с изображением Страшного Суда на западной стороне собора над медными дверями выхода.Теперь и хористы заметили непорядок, помедлили в чаянии, что митрополит уйдет-таки в алтарь, но не дождались и по знаку Анкиндина без обычного согласия закончили:- Аминь!

Изографы, писавшие ужасы Страшного Суда, представляли смерть в подобии человеческом, однако состоящей из одних голых костей. Скелет сам по себе способен устрашить грешную душу, тем паче, когда он ополчен жестокими орудиями мучений – секирой, копьем, косой, удицей.

Когда на всенощной вдруг определился для Фотия через судьбу Симеона Богоприимца его собственный закат жизни, первое, что холодом окатило сердце: как же это, ведь я мог без покаяния и причастия помереть? Но разве вся жизнь моя не была каждодневным покаянием и не каждый день переживал я смерть? В светоносном муже с венцом на голове и с золотым посохом в руке Фотий сердцем признал и почувствовал вестника из мира иного: в человеческом облике, ослепительного, как молния, в одежде белой, как снег, бяше преудобренной паче смысла человеческого. Но изумление Фотия было все же так велико, что он не удержался, воскликнул мысленно:

– Кто еси ты, удививый меня?

И услышал в ответ глашение чудное и безмолвное:

– Я не из числа людей и не из числа духов, но Ангел Божий, послан к тебе от Господа Вседержителя. Господь повелел сказать тебе слово для утверждения твоего.

Внимай себе и стаду твоему. Христос Бог дает тебе на рассмотрение жизни твоей и на распоряжение о пастве время. А время тебе до ухода на ниву Божию – семь семидесятидневных седмиц. [5]

Святитель в трепете начал опускаться к ногам посланника горнего мира, но тот сразу скрылся в сокровенной сени.

Так получил Фотий знак, что находится на пороге новой жизни, где законы земной реальности действовать перестают.

Христос Бог дает тебе время на рассмотрение жизни твоей…

Двадцать лет тому назад, накануне Светлого Христова Воскресения, прибыл Фотий в Москву. Приехал без радости и охоты. Родился и вырос он в Греции, воспитывался в пустыни у благочестивого старца Анания и ничего в жизни не желал, кроме монашеского безмолвия. Византийский патриарх заметил его духовные подвиги и назначил в Русскую землю митрополитом. Ослушаться было нельзя, хотя так не хотелось отправляться в страну отдаленную, иноязычную, холодную.

Взял с собой самых близких людей – иеромонаха Пахомия из болгар и иерея Патрикия Грека. Приехали – а на Руси свирепствует мор. Несколько лет до этого был недород, а затем начала пустошить города и веси зараза – то ли черная оспа, то ли моровая язва. Пахомий всего несколько дней прохворал и тихо передал душу в руце Божий. А еще малое время спустя потерял митрополит и Патрикия. Он назначил его ключарем известного своим богатством златоверхого Успенского собора во Владимире. Патрикий ревностно служил Русской Церкви, был доблестным хранителем алтаря. Когда ордынский царевич Талыч [6] из-за предательства нижегородского князя захватил Владимир, Патрикий успел вовремя сокрыть на сводах под кровлей сокровища соборной ризницы – сосуды и казну. Татары жгли его, вбивали щепы под ногти, сдирали с него кожу, ставили на огненную сковороду, влачили по городу, привязав к лошадиному хвосту, замучили до смерти, но не смогли принудить его к измене. Так нашел на чужой земле венец мученический и Патрикий.

Святитель Фотий сам едва спасся от хищных ордынцев – бежал на север, в крепкие края, куда степняки не смели соваться, страшась топких болот и дремучих лесов. На берегу озера Сеньги в тихой безмятежной дубраве он с помощью русских монахов поставил обыденкой малый деревянный храм [7] Рождества Богородицы, стал жить так же подвижнически, как в юности в пустыни старца Анания. Но только месяц провел в благоденствии. Великий князь Василий Дмитриевич [8] прислал гонцов, звал срочно прибыть в Москву, чтобы посоветоваться с владыкой о важном семейном деле – о браке своей тринадцатилетней дочери Анны со старшим сыном константинопольского императора Иоанном. Фотий с радостью благословил этот брак. Большая могла бы быть польза от него и для Византии, и для Руси, если бы через три года Анна не была бы похищена моровым поветрием – повальная болезнь не пощадила и саму императрицу.