Стальная маска (СИ) - Борик Пан

— Овечка?

— Принц был прав. Мне не нужен идиот-компаньон для разгрузки моего сознания. Лучше бы я свихнулась, чем шастала бы…с тупой животиной!

Повисло молчание, воздух накалился и был готов взорваться от напряжения. Волк поднялся на лапы, выпрямил спину, вздохнул:

— Выживание выживанию рознь. Ты не хочешь, чтобы парнишка убивал, но хочешь, чтобы он выжил. Не станет убивать, убьют его. Что для тебя важнее: жизнь незнакомцев или своего сына? Ладно, Овечка, что-то мы…

— Вон.

— Овечка?

— Я сказала вон, убирайся на охоту или куда ты там уходишь, когда тебе скучно. Витус мой сын, моя плоть, моё творение. Он связан со мной, не с тобой, и учить его буду я, а не ты. Вон, волк, проваливай, ибо, клянусь Ауриэлианом, я сыграю песнь стрел.

Волк не ответил, понурил голову, оскалил клыки и двинулся прочь. Овечка провожала его взглядом, а после уловила едва заметное движение — Витус проснулся.

— Вы поругались? — сонно щуря глаза, спросил мальчик.

Мать спрыгнула с камня, подошла к ложу и, сев рядом, обняла отпрыска, укрывая его от тяжёлой ноши, что свалилась на его неокрепшие плечи.

— Что это было, мама? Волк сказал: вкус крови нельзя заменить, настоящий хищник должен убивать.

Витусу было интересно, что за ощущение он испытал, вкусив кровь? Возможно, ответить на этот вопрос сможет незнакомец на водной глади, однако тот всегда молчит. Овечка могла ответить, но делать этого не стала, лишь сильнее сжала сына, проходясь пальцами по его голове.

— Сегодня ты не просто трапезничал, это было нечто большее, понимаешь?

— Не очень… — признался отпрыск.

— Ты почувствовал нечто, пробирающееся в тебя, — не спросила, подтвердила мать.

— Наверное… Но что это было, мама?

— Душа, — непринуждённо ответила мать.

Мальчик молчал, принимал поглаживая, но после слегка отпрянул, взглянул в всполохи Овечки и, насупившись, спросил:

— Расскажи мне, мама, ничего не скрывая. Скажи…

— Многие знания — многие печали. Витус, тебе не обязательно задаваться этими вопросами, следуй за моей стрелой, доверься моему сердцу.

— Но, мама! — мальчик поднялся, в его глазах читалось негодование — Дядя Волк сказал, что я хищник, что я должен охотиться…

Овечка молчала, в лунном свете разглядывая сына; он так вырос, так изменился. Раньше мальчик гуськом следовал за Киндред, всегда полагался на их чутьё и безапелляционно принимал любые советы от единственного родного существа. И всё-таки она дало ответ:

— Чтобы жить, людям нужно немногое: питаться, спать и размножаться. У нас с тобой, Витус, тоже есть потребности, но они иные. Мы питаемся не мясом, но душами, что скрывают тела смертных: людей и животных.

Мальчик опешил от такой информации, не понимая, что следует сказать и как дальше себя вести. Он не был готов к таким откровениям и лишь через несколько лет поймёт, отчего мать пыталась его уберечь.

— Значит…я должен убивать лю…

— Нет! — прервала его мать; сердце её сжалось, будто под прессом. — Никогда, слышишь, никогда не притрагивайся к душам смертных!

— Но ты…

— Никогда!

Овечка подскочила, блеснув лазурными всполохами глаз; мальчик отошёл на шаг, сжался. В два прыжка мать оказался рядом с сыном и, сжимая того в крепких объятьях, прошептала:

— Обещай, что не станешь питаться душами людей, каким бы притягательным не показался соблазн.

— Обещаю, — уверенно заявил мальчик, испуганный переменчивым настроением матери; ещё никогда она не была так встревожена.

Вскоре атмосфера переменилась, кажется, даже дышать стало легче. Мать и сын расположились на лежанке, разглядывая звёздное небо. Поглаживая отпрыска по плечу, прижимая его к своему сердцу, Овечка понимала: она сглупила, позволяя себе привязаться к ребёнку. Киндред должна была убить его, и Волк это почти сделал, но в последний момент материнское сердце дрогнуло, не позволило совершить такого коварства. Овечка забрала много душ, услышала несчитанное количество исповедей, однако лишь сейчас поняла, что такое счастье. Тишину прервал вопрос:

— Мама, а водные люди существуют?

— Нет, глупыш, конечно, нет.

— Но я видел в озере мальчика.

— Ты видел своё отражения.

— Но его глаза… В них отражалась ненависть, ярость, боль…

— Тебе кажется, сынок. Это отголоски прошлой жизни, не более чем кошмары.

Воцарило молчание, но на этот раз оно не было давящим, скорее несло в себе умиротворение. Витус расслабился, тихонько засопел, уткнувшись в шею матери; Овечка проходилась пальцами по его волосам, трогала чувствительные уши.

— Мам?

— М?

— Ты не оставишь меня?

— Нет, конечно, нет, — ответила Овечка, но голос её предательски дрогнул, — не думай о таких мелочах, засыпай. Я буду рядом, пока нужна тебе, пока не наступит момент.

— Я не хочу, чтобы он наступал.

— Я тоже Витус, я тоже…

Воссоединение семьи

Они вели себя так, как обычно ведут в лучших кабаках: развязно, шумно; громким смехом заполняя поляну. Вокруг валялись обкусанные рёбрышки, бутылки и иной мусор; каждый из присутствующих был слишком высокого мнения о себе, чтобы прибираться на костровой поляне.

— Барон, прошу, Ваш лук, — оруженосец поклонился, его господин взял оружие, оценочно провёл пальцем по тетиве.

— Не дурно. Но я рассчитываю сегодня на хорошую добычу. Обещали мне медведя размером с мою усадьбу, кабана людоеда и племя бобров, чьи шкурки на вес золота.

— Не переживай, Галус, будет, чем на приёме похвастаться, — усатый старик усмехнулся, перекидывая через плечо колчан стрел.

— Время такое. Не схватишь волка за шкирку, оттяпает руку, — ответил широкоплечий мужчина, капитан третьей ноксианской гвардии.

Процессия, состоявшая из баронов, баронесс и прислуги оставила насиженное место и двинулась в лесную чащу, ступая по извилистой тропинке. Вокруг пахло зеленью, пели птицы, подпевали кузнечики.

— Охота… Никогда не любила этого варварства, — заявила баронесса Крециция, жена Галуса, чьё прозвище «Рубака».

— Пусть мальчики поиграют, — поднимая подол платья, ответила очаровательная блондинка средних лет, слишком юная для старика, доживающего свой век.

И они играли: пускали стрелы, хвастались и мерились добычей. Так продолжалось достаточно долго, солнце уже начало садится и вдруг…

— Курва! Я точно попал, попал! Эй, Галус, мальчик мой, сделай доброе дело для старика, глянь там, в кого моя стрела попала.

— Ох, пусть это будет кабанчик, я так хочу кабанчика! — пищала с улыбкой блондинка, прижимаясь к плечу мужа.

Стрела и правда попала в цель, но вот в отличие от гордой лани, массивного медведя или же дикого кабана, Витус не пал смертью добычи, а лишь затаился, подобно лягушке, распластавшись на земле, скрываясь в зарослях кустарника.

— Во имя света Кейл…

«Рубака» не успел ответить, испуганный Витус всадил когти ему в шею, впился в сонную артерию, с диким воплем повалив того на землю. Процессия тут же опешила: усатый старик схватился за кортик, оруженосцы обнажили сталь, дамы предпочли с визгами покинуть поле брани.

— Руби его! Режь падаль! — стоит отдать барону должное, драться он умел и без проблем настиг Витуса. — Обходите! В кольцо, в кол…

Резким рывком юноша напрыгнул на старика, подобно волку вгрызаясь в его тело клыками. Витуса объял гнев, ярость; звериный инстинкт обуял его тело; боль придавала сил, взыгравшийся инстинкт самосохранения брал вверх. Он не был в роли безумного охотника, лишь жертвы загнанной в угол, готовой на всё ради сохранения своей жизни.

Один из оруженосцев бросил попытки, видя, что сталь не причиняет вреда обитателю леса и принялся бежать, призывая на помощь всех богов, проклиная свою работу и обещая уволиться при первой же возможность. Второму не повезло; Витус ударил наотмашь, попал в гуську; после такого не выживают.

Наконец-то воцарилось спокойствие, лишь звук разрывающейся плоти наполнял поляну. Тело юноши билось в экстазе, в венах бурлила кровь, виски взрывались, будто по ним били молоточком. Вновь его объяло недавнее чувство, то самое, неизвестное; оно сковывало тело, перехватывало дыхание; казалось, сердце расширилось и было готово взорвать грудную клетку. Вскоре боль притупилась, ей на смену пришёл голос, безудержный, безумный подобно клацающим клыкам хищника.