Лекарство от одиночества (СИ) - Юлия Резник

тут, да. Ноль процентов. Ноль. И хрен с ним, казалось бы. Ясно же, что имеет место какая-то чудовищная ошибка, но, боже мой, как обидно! Как он мог так со мной поступить?

Звуки набирающего обороты веселья вдруг резко становятся громче и снова стихают. Разворачиваюсь к двери.

— Элька, у тебя тут что-то горит! — басит Бутенко.

— Ох ты ж черт! — бросаюсь к духовке, дергаю на себя дверцу и тут же отшатываюсь, чуть не обварив лицо столбом вырвавшегося из нее пара. — Ай!

— Ну, е-мое, Эльвира Валерьевна! — бросается меня спасать Георгий Борисович. В обычной жизни Бутенко зовет меня, как и все друзья, Элей, а вот я так и не смогла себя переломить.

— Нет-нет. Я сама. А вы, доктор, поберегите свои драгоценные руки. — Отпихиваю Бутенко бедром. У меня хоть силиконовые прихватки имеются. А у Борисыча — только не слишком надежная защита в виде сложенного в несколько слоёв полотенца.

Вынимаю противень. Ставлю на заранее приготовленную подставку. Пальцы дрожат. То ли от напряжения, то ли от нервов. Понимаю, что Бутенко это тоже заметил. И, наверное, порадовался, что я в декрете. Ведь в операционной с таким тремором даже обычной медсестре вроде меня делать нечего.

По какой-то нелепой причине мне становится ужасно стыдно. Я с Бутенко-то и не работала толком. Пару месяцев, когда мне после четвертого курса меда повезло попасть на практику в его отделение, вряд ли можно принимать во внимание. Потому что уже в конце августа я попала под машину, загремела в травму, еле выжила (спасибо Юре), а потом по закону жанра влюбилась в своего спасителя и выскочила за него замуж. Да и кто бы на моем месте в него не влюбился? Молодой, красивый, талантливый… На него облизывались все медсёстры и пациентки в возрасте от пяти до ста. Мне казалось чудом, что среди такого многообразия выбора он выделил меня. И, наверное, неудивительно, что мне как-то сразу вдруг стало не до учебы. То реабилитация, то Юркина стажировка в Японии (то, что я поеду с мужем, подразумевалось само собой), то попытки зачать. Со временем академ, который я взяла на год по здоровью, отодвинулся сначала на два, потом на три, а потом меня до того затянула рутина, что мечты выучиться на врача так и остались мечтами. Я работала операционной медсестрой при муже, пыталась забеременеть, и чем больше времени проходило, тем призрачней становился шанс вырваться из этого замкнутого круга. Даже родители, для которых то, что я не доучилась, стало трагедией, постепенно смирились. И лишь Георгий Борисович нет-нет да и спрашивал, не надумала ли я восстановиться. Смешно. В двадцать восемь лет?!

С грохотом открываю ящик, достаю шикарное блюдо из китайского фарфора и принимаюсь выкладывать на него мясо.

— Любовь Павловна хотела на горячее подавать камбалу. А я чего-то от нее устала. Почему так? Только сезон ведь начался… — тараторю я, чтобы не молчать. И тут ловлю краем глаза какое-то движение. Ломоть свинины падает с лопатки на стол. Я бросаюсь к Бутенко и выдергиваю из его рук злосчастную бумажку.

— Кхм, — как мне кажется, смущенно откашливается тот и ведет широкой пятерней по затылку. — Не думал, что это что-то конфиденциальное.

Я сухо киваю. Сгибаю злосчастную бумагу в несколько раз и сую в карман брюк. Щеки мучительно горят. Перед глазами взмывают только вот осевшие точки.

— Это просто шутка. Не берите в голову.

— Эля…

— Пойдемте уже к гостям? Поможете донести? Я еще хотела достать кимчи.

— Да, да, конечно, — хмурится Георгий Борисович. Послушно забирает блюдо с мясом из моих рук и, смерив меня еще одним странным взглядом, выходит. Боже мой! Что он обо мне подумал?! Вот что?

Я бы, может, расплакалась от бессилия, если бы в этот момент в кухню не примчался Мишка.

— Мама, а когда мы будем задувать толт?!

Ловлю маленький ураган. Подхватываю на руки и с наслаждением зарываюсь носом в темненькие волосики. Темненькие… А у меня и Юры волосы русые. У меня самые обычные, с легким отливом в рыжину. У мужа — благородного пепельного оттенка. Ловлю себя на этой мысли и сильней сжимаю в руках сынишку. Мишка забавно пыхтит.

— Задувают не торт, а свечи.

— Все лавно. Когда? Давай сицас?

Мишка обожает задувать свечи. Прямо какой-то пунктик у него по этому поводу. Чей бы день рождения мы не праздновали — свечи задувает он. А если нет — жди истерику. Зная об этой его особенности, наши друзья выкручиваются таким образом: договариваются с Мишкой, что первым все-таки свечи будет задувать именинник, а потом зажигают их же по второму кругу, но уже специально для нашего медвежонка.

Смотрю в темные раскосые глазки и чувствую, как на меня накатывает такая чудовищная вина перед ним, что я задыхаюсь. Хотя в чем я виновата, если так разобраться?

— Давай сейчас, — киваю. — Ты возьми вот эту тарелочку, а я возьму торт. Донесешь? Не рассыплешь?

— Нет.

Достаю торт. Вставляю свечи. Тройка соседствует с пятеркой. Юре тридцать пять. Он самый молодой кандидат медицинских наук у нас в отделении. Я им страшно горжусь. И люблю его страшно.

— Ну что, пойдем? — осторожно подхватываю поднос.

— Угу.

— Споем папе песенку?

Мишка так активно трясет головешкой, что несколько лепестков капусты ляпают на пол.

— Ой!

— Ничего, я потом уберу.

С тортом наперевес вплываем в гостиную.

— Хэппи бёздей ту ю. Хэппи бёздей ту ю.

Мама со свекровью вскакивают из-за стола и, перекидываясь шуточками с гостями, начинают освобождать место под торт. Отовсюду слышится:

— Ну, Мишка — как всегда…

Дети друзей оживляются в предвкушении вкусняшки. Шумно, но даже сквозь этот гомон можно разобрать проникающие в открытое окно крики чаек.

— Детям торт, а мы, пожалуй, еще по одной вдарим.

— Сиди уж, старый пень.

— Да ладно, мам, — вступаюсь за отца.

— Вот-вот. Мы еще с Борисовичем не выпили за нашего Юрчика.

Судя по амбре, исходящему от моего папки, Борисыч единственный, с кем тот сегодня еще не пил. Губы невольно растягиваются в улыбку. Все так привычно, знакомо до боли. Как всегда. Ничего не случилось, да. Просто ошибка. Юра тоже уже, наверное, остыл. Сквозь марево, поднимающееся от зажжённых свечей, ловлю взгляд мужа, а тот осушает махом стопку, вытирает рот рукавом и подливает себе еще.

ГЛАВА 2

Праздник, который я так ждала, и столько к нему готовилась, медленно превращается в ад. Хорошо хоть веселье уже достигло такого градуса, что мое участие в нем не требуется. Тихонько сгребаю со стола грязные тарелки