Без пощады - Майн Рид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Их права! Какие же могут быть у них права?! — с ироническим смехом продолжала Генриетта, немного помолчав. — Какую глупость вбили они себе в свои саксонские черепа… Эх, побыть бы мне на вашем месте только один месяц… даже одну неделю, я с корнями вырвала бы всю эту глупость и растоптала бы ее ногами!
И как бы в подтверждение своих слов она несколько раз топнула ножкой по террасе. А ножки у нее были очень красивые, да и сама она, эта дочь Медичи, была довольно еще пикантная женщина, несмотря на то, что уже перешла за черту первой молодости. И хотя она была такая же честолюбивая, как знаменитая Катерина, «эта мать целого рода королей», и такая же явно развращенная интриганка, как та, Карл все-таки любил ее. Быть может, в особенности по этой последней причине он и любил жену: ведь крик кукушки одинаково разжигает и любовную страсть и ревность.
Он любил жену с нежностью, доходившей до безумия, готов был сделать все, что она прикажет, вплоть до убийства. И она подстрекала его не просто на убийство: она заставляла его душить, топтать ногами свободу целой страны, какой бы крови это ни стоило.
Карл охотно последовал бы этим советам своей жены, если бы только видел, что они могут привести к успеху. Некоторые до сих пор еще уверяют, что у Карла I был характер мягкий, наперекор тому неопровержимому факту, что Карл искренне радовался резне протестантов в Ирландии. Умалчиваем о многих других доказательствах бесчеловечности этого так называемого «короля-мученика». Правда, пожалуй, он не был ни Нероном, ни Тибо и относился очень любезно к своим фаворитам и приближенным, но не стеснялся, однако, жертвовать и ими, когда ему это казалось необходимым для собственной безопасности.
За свою верность и преданность жене Карл был прозван «королем-мучеником», и мы не отнимаем у него этого прозвища, но не можем не отметить, что в его любви к ней, во всяком случае, была известная доля страха. Ему хорошо было известно о скандальных отношениях ее матери, Марии Французской, с Ришелье и с убитым Бекингемом: он знал, что эта королева-мать отправила своего супруга — такого же короля, как он сам, — в преждевременную могилу, посредством «чаши с холодной отравой». И часто, когда черные итальянские глаза ее дочери обдавали Карла пламенем негодования, он страдал от скрытой боязни, как бы Генриетта в один прекрасный день не вздумала сделать с ним то же самое, что сделала ее мать со злополучным французским монархом. Ведь и она по крови принадлежала стране, где всегда можно было ожидать подобной опасности. Лукреция Борджиа и Тофана были не единственными великими отравительницами, рожденными Италией.
— Если вы не заботитесь о самом себе, то подумайте хотя бы о ваших детях, — упорно твердила свое Генриетта. — Позаботьтесь о своем наследнике. Вот он.
Она кивнула головой на роскошно одетого мальчика, лет десяти-двенадцати, показавшегося в конце террасы. Это был тот самый мальчик, который двадцать лет спустя, прикрываясь безобидным прозвищем «веселого короля», был причиной безысходного горя во многих семействах, покрыл позором английский герб, отличился деяниями, равных которым мало даже во французских летописях.
— Бедняжка! — вскричала Генриетта, перебирая своими белыми пальцами, унизанными кольцами и сверкавшими радужным сиянием драгоценных камней, кудрявые волосы подбежавшего к ней ребенка. — Твой отец хочет лишить тебя твоих прав… сделать королем с ничего не стоящей короной.
«Бедняжка» мило улыбался матери в ответ на ее ласки и хмуро косился на отца. Как ни был он еще мал, но отлично понимал намеки матери и всецело был на ее стороне. Она успела крепко внедрить в его детский ум свои идеи о «божественном» происхождении королевских прав.
— Полно, дорогая! — сказал король, стараясь скрыть закипавшее в нем раздражение, вызванное, быть может, напоминанием о будущем преемнике. — Если бы я последовал вашим советам, то, действительно, рисковал бы оставить его совсем без короны.
— Так и оставьте! — отрезала королева, но тут же перешла на деланно равнодушный тон и добавила:
— Право, не стесняйтесь. Пусть лучше мой сын будет простым земледельцем, чем принцем, которому вы открываете жалкую перспективу носить лишь призрачную корону…
— Государь, граф Страффорд просит аудиенции вашего величества, — доложил молодой человек в одежде придворного, только что подошедший со стороны дворца и низко, по-придворному, склонившийся перед королем.
Этот юноша был очень красив, и, когда королева обратила на него свой мрачный взгляд, ее настроение сразу смягчилось.
— Кажется, я теперь буду лишней, — сказала она, как всегда пересыпая свою английскую речь французскими словами. — Юстес, несите за мной в мой будуар вот это, — обратилась она к юноше с одной из своих самых обольстительных улыбок.
Паж с поклоном взял из ее рук довольно объемистый портфель с гравюрами, который она взяла было сама.
Неизвестно, заметил ли король улыбку, которой королева одарила юношу, или нет, но он с не свойственной ему резкостью остановил ее:
— Я бы желал, чтобы вы остались, Генриетта.
— С удовольствием, — ответила она, хотя выражение ее лица говорило об обратном. — И Шарлю оставаться? — спросила она.
— Нет. Он может уйти… Тревор, попросите сюда лорда Страффорда.
Юстес Тревор, как звали молодого красавца, снова отвесил низкий поклон, взял за руку принца и удалился с ним.
— Я желаю, чтобы вы слышали мнение Страффорда относительно вопроса, который мы с вами сейчас обсуждали, — пояснил король жене.
— Этого желаю и я, — ответила она многозначительным тоном. — Если вы не хотите слушать меня, слабую женщину, то, надеюсь, послушаете… сильного мужчину.
Карл отлично уловил подчеркивание женой этого последнего слова. Но и без подчеркивания оно достаточно ясно намекало на то, что Карл был лишен того качества, которым так гордятся мужчины и которому так поклоняются женщины.
