Европа на ленте - Александр Анненский

Дни тянулись со скоростью самосвала, попавшего в пятничную пробку на Садовом кольце… Попробовать разве написать ту книжку, что давно собирался? И название дать соответствующее – что-то вроде «Фанера над Парижем».

С течением времени к нам приходит явственное осознание того, что прожитая жизнь на самом деле измеряется не числом нолей на счете кредитки, и не количеством смененных за эти годы автомобилей. В конце концов у гроба карманов нет, а авто с персональным водителем рано или поздно обеспечено каждому, поскольку самостоятельно идти последний раз в указанном судьбой направлении затруднительно… Ценность минувших лет, вероятно, определяется все же в итоге числом состоявшихся за жизнь уникальных встреч и цифрами оставленных за плечами километров в движении по планете… Правда, чтобы понять это, надо сначала их прожить..

Рассказать, например, о своих ВГИКовских годах… Имена отдельных бывших моих однокашников по знаменитому институту, с которыми приходилось несколько лет ежедневно сталкиваться на институтских лестницах и полутемных коридорах, в просмотровых залах и на публичных выступлениях – сегодня уже легенды нашего кино, многие ровесники рано ушли, оставив людям свои экранные работы… С некоторыми ребятами с других факультетов знакомство было шапочное, с другими мы дружили и общались многие годы после института… Как же по-разному распорядилось их судьбами время. Как несправедливо рано ушел, к примеру, Коля Еременко, тогда – выпускник актерского… В нашей мастерской, на сценарном факультете, было всего 13 человек, включая курчавого живчика Хасана из Сирии, глубоко убежденного, что именно кинодраматургия – кратчайший путь к покупке вожделенного и в те времена даже для него, иностранца, нереального «Мерседеса». До сих пор не знаю, как быстро осуществил он свою месту в суровой обстановке на своей родине, жив ли сегодня в круговерти ближневосточных событий, меняющих отношений к выпускникам из Союза год от года… Зато хорошо знаю, как впоследствии сложились дела у другого моего сокурсника и, одновременно, московского дворника. Впрочем, возможно, судьба этого работника метлы и лопаты известна и вам – его звали Валера Приемыхов – актер, сценарист… Хотя, конечно, я знаю о нем много больше… Непростая, скрытая от чужих жизнь, внутри творческой мастерской сценаристов известного кинематографиста, профессора Маневича – последней в его судьбе. Несколько лет совместной ежедневной учебы и сложных, часто откровенно ревнивых взаимоотношений творческих молодых людей, с таким непохожим прошлым и, как выяснилось, и будущим, отнюдь не обязательно предопределенным наличием или отсутствием таланта…

Ну, а после института… Я очень хорошо помню, как гоняла руководительница польского отдела пришедшего к нам в АПН (ныне РИА «Новости») нерадивого старшего редактора по имени Алан, впоследствии неожиданно оказавшегося всем известным Чумаком, врачующим до сих пор тело, душу и еще бог знает что… Много лет мы с коллегами встречались в маленьком московском подвальчике рядом с Третьяковкой, в тесном кругу Комитета московских драматургов, основанном еще Погодиным, обсуждая собственные премьеры и, заверяя тут же, оплачиваемый затем писательским союзом бюллетень, позволяющий выжить в нелегкие времена отсутствия работы.. Между прочим, первый автомобиль, пятая модель «Жигулей», у моего приятеля в те времена, по этому самому Комитету, а ныне пышущего самоуважением шоумена Лени Якубовича появился в результате именно авторских общественных стараний… Не забыть, как на втором этаже красивого особнячка Посольства, на улице с возвращенным ныне именем Якиманка, сердечно пожимал мне руку, уже тогда с заметно нездоровым цветом лица, Франсуа Миттеран, Президент Французской Республики, благодаря за вклад в имидж французской литературы – и это тоже могла бы быть отдельная увлекательная история уже более поздних времен, связанная с зарождением новых экономических отношений в нашей стране, когда вдруг оказалось, что бизнес и литература – вещи вполне совместимые…

Причудливая мозаика – люди, встречи, события…

Удивительное ощущение – осознавать, что близкий тебе человек, вместе с которым прошла половина твоей собственной жизни, родился, оказывается, более ста лет назад и давно уже признан киноклассиком. Поневоле задумаешься о смысле собственного существования…

Мы идем с отцом по узким коридорам первого этажа Киностудии имени Горького, к маленькому просмотровому залу, где заказана очередная смена перезаписи… В рамках «восстановления» старых картин, ему наконец-то удалось «запуститься» с проектом «восстановления» своего знаменитого «Медведя». Это давало возможность тогда режиссеру два-три месяца получать установленный оклад, иногда пользоваться прикрепленным к маленькой киногруппе автомобилем. А потом, после сдачи «очищенного» от временных наслоений фильма, с восстановленной фонограммой, иногда даже получать премию в размере того же самого оклада…

– И что сегодня..? – спрашиваю я.

– Ну сейчас посмотрим, как получилось со вставкой «ангелочков» в самом конце, на титрах. Музыку мы почистили. А дальше, чем заниматься, я уж не знаю. – он пожимает плечами. – Наверное, придется все-таки переозвучивать.

– Ты что? Кого? – от неожиданности я даже останавливаюсь. – Жарова? Андровскую?

– Ну, а что делать, – он подталкивает меня к двери просмотрового зала. – мы же не можем сидеть просто так, сложа руки. Закроют, расформируют группу, опять в простой, совсем без зарплаты. Ты же знаешь ситуацию на студии.

– Это невозможно… – я удерживаю отца за рукав. – Ты с ума сошел… Это же сегодня уже – классика. Пусть остается все, как есть – со всеми старыми шумами. Кто тебе сегодня переозвучит молодого Жарова? Да ты… ты просто не имеешь права, этого нельзя делать! Я не дам тебе! Это история кино – понимаешь.

Отец, грустно улыбаясь, смотрит на меня.

– Может быть… А сегодня-то как жить?

Времена не выбирают… Когда молодой режиссер, только что закончивший Киноакадемию при ВГИКе у Сергея Эйзенштейна, снял свой первый дипломный фильм «Медведь» по Чехову, и тот широко пошел по всем экранам огромной страны – от Москвы до Владивостока, принося, в полном соответствии с существовавшим тогда положением, приличные дивиденды автору сценария и постановщику, группа маститых советских кинодеятелей тут же сочинила письмо в родное сталинское правительство – а не слишком ли много денег получит новоявленный молодой талант?! Вроде бы, еще не по чину… Я помню, кстати, как, по его рассказам, тогда жилось новоявленному советскому «миллионеру». Что можно было позволить себе на такие деньги. Разумеется, закон, позволяющий режиссеру получать процент с дохода от проката своего фильма, немедленно изменили.

Позднее, в середине пятидесятых, когда сотни тысяч людей по всей стране, толпами стояли под проливным дождем за билетами в кинотеатр, где демонстрировался лидер проката года – «Анна на шее», критики, вроде некоей г-жи Погожевой, не стесняясь, писали в центральных советских газетах, как, впрочем, и о предыдущих «Медведе» и «Свадьбе», – что «…привлекая замечательных актеров и совсем не умея с ними работать режиссер фильма…» ну и т. д. А на студию и к нам домой ежедневно приносили пачки писем от восхищенных зрителей из всех республик и городов… До сих пор тут, в Баварии, хранятся они у меня в огромных коробках, в подвале.

Кстати, по стечению обстоятельств, родная сестра той же Погожевой, засидевшаяся на Киностудии имени Горького, в качестве редактора, много лет спустя добилась закрытия и моего сценария «… за некоторое очернительство советской действительности». И об этой, достаточно драматической истории тоже любопытно будет вспомнить…

Ну и кто сегодня знает об этих сестренках-критикессах и других, им подобным, мелких и крупных чиновниках от советского кино, отнявших собственной тупостью годы творческой жизни у множества талантливых отечественных кинохудожников того времени – о всяких там романовых, павленках, Орловых, ермашах, баскаковых… Сколько их было… И именно они решали в эти времена судьбу каждого замысла, карая годами творческого простоя любого неугодного, не укладывающегося в стереотипные рамки…

А «Медведь», кстати, до сих пор, на восьмом десятке лет своего существования (!) по-прежнему, чуть ли не еженедельно, появляется на телеэкранах по разным каналам, заставляя волноваться и радоваться сердца миллионов старых и новых зрителей.

Все-таки, действительно – время – независимый и объективный судья, раздающий каждому по делам его. Но, вот незадача – так ли уж абсолютно справедлив приговор, если он состоялся тогда, когда те, кому он вынесен, уже не в состоянии его услышать.

…Отец умер, только что закончив режиссерский сценарий многосерийного телефильма «И снова Анискин», по глуповатой книжице популярного некоторое время литератора Липатова, о деревенском «детективе». Разумеется, он прекрасно отдавал себе отчет в «ценности» такого литературного материала, но то, что он хотел ставить из классики, ему не давали, и опять надо было выживать… В главной роли должен был вновь сниматься Жаров, который был тогда депутатом Моссовета. И когда встал вопрос о месте захоронения, на студии мне посоветовали съездить к нему. Он болел и я, созвонившись, поехал к нему домой, в квартиру в высотном доме, на Котельнической набережной…