ЛОРЕНЦО ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ - Иван Клулас

И все же политика политикой, а в массовом сознании Медичи нерасторжимо связаны с вершинными достижениями итальянского Ренессанса. Благодаря их заботам и деньгам Флоренция превратилась в один из главных, если не самый главный центр ренессансной культуры. Те из российских читателей, кто хоть что-то слышали о Медичи, Флоренции и Ренессансе, откроют книгу И. Клуласа с надеждой как можно больше узнать именно об этой стороне деятельности знаменитого семейства — и не обманутся в своих ожиданиях. Образ Медичи-меценатов, Медичи — ценителей искусства (и прежде всего — образ Лоренцо Великолепного) нарисован французским автором достаточно подробно и ярко.

Если вклад Медичи в мировую сокровищницу искусства бесспорен, то можно поспорить о том, насколько бескорыстна была эта их деятельность. О субъективном замысле в этом отношении говорить трудно (как узнать, что творилось в голове Козимо Старшего или Лоренцо Великолепного?), однако вполне можно высказать некоторые соображения касательно объективных последствий их щедрого меценатства.

Медичи преуспели в искусстве властвования, гибко приспосабливая политический строй республиканской Флоренции к собственным нуждам, и не последнюю роль в этом сыграло то, что с самого начала своей тирании (тирании не в расхожем обывательском — «кровавая тирания» — смысле, а в политологическом значении этого слова как разновидности единоличной формы правления) использовали меценатство как средство привлечения народа на свою сторону. Они как никто другой умели эмоционально воздействовать на архитекторов и живописцев в пропагандистских целях. Козимо Старший финансировал возведение храмов и монастырей, а его собственный дворец своим великолепием конкурировал со зданием синьории. Благодаря этому возникали образы виртуальной реальности Медичи как коронованных властителей. Смысл этих образов облекался в религиозную форму. Это служило для Медичи надежной защитой от критики, но самое главное — давало то, в чем они так нуждались: возвеличивание в глазах общественности, престиж. Содержащиеся в архитектуре, пластике и живописи символы и знаки представляли сомнительное господство Медичи как богоданное, угодное Богу и находящееся под его защитой, а их самих — как бескорыстных патриотов, ни в чем не уступающих великим героям Древнего Рима. В долгосрочной перспективе эти зримые знаки должны были примирить умы и сердца флорентийцев с монархической властью Медичи.

И примирили. События, последовавшие за изгнанием из Флоренции наследника Лоренцо, его сына Пьеро (формальное восстановление республики, пламенные речи и бескомпромиссные поступки Савонаролы, эксцессы псевдодемократической вольницы), заставили людей вспомнить о правлении Великолепного как золотом времени, и реставрации «тирании» Медичи не пришлось долго ждать. Весьма показательное развитие событий, наводящее на серьезные размышления и спустя полтысячи лет. Материал же для этих размышлений и сопоставлений с реальностью XXI века может дать нашим современникам книга И. Клуласа «Лоренцо Великолепный».

В. Д. Балакин

Предисловие

Полубоги — дети богов стелют львиную шкуру на кострах и сжигают себя на вершинах гор.

Кентавр Лоренцо Медичи получил в истории неоднозначную репутацию. Пожалуй, это самая многогранная фигура из всех деятелей Возрождения.

Его портреты вводят в заблуждение. Сам он считал себя уродом, но нам кажутся симпатичными и его прямоугольное лицо, изображенное на медали в память подавления заговора Пацци, и его образ изможденного страдающего человека, запечатленный неизвестным художником, и его трагически-трогательная посмертная маска.

На других же портретах он выглядит поистине блестящим, "Великолепным". Художники идеализировали его: Гоццоли в «Поклонении волхвов» превратил в прекрасного принца. Боттичелли изобразил задумчивым, гордым и нелюдимым мечтателем, Гирландайо — благодушным зрелым мужем с ласковой улыбкой. Верроккьо, а потом Бронзино — мудрым, расчетливым государственным деятелем.

Современники Лоренцо отмечали многогранность его личности. Вот что писал Макиавелли, высоко ценивший его как политика:

«Он был в высшей степени возлюблен удачей и Богом: все его замыслы были успешны, а замыслы его врагов проваливались... Его образом жизни, его благоразумием и удачей восхищались государи всей Италии и отдаленных стран... Его добрая слава росла день ото дня благодаря его разуму: в спорах он бывал красноречив и внятен, в решениях мудр, в исполнении скор и отважен. Великие качества эти не омрачались никаким пороком, хотя он был на редкость склонен к делам любовным, ему нравилось бывать у остроумных и насмешливых людей и развлекаться пустяками более, чем то подобает столь важной персоне: например, часто видели, как он играет с маленькими мальчиками и девочками. Видевшим его в делах серьезных и в развлечениях казалось, будто в его лице невозможным образом соединились два разных человека».

Этими строками заканчивается «История Флоренции», написанная Макиавелли в 1525 году и посвященная Клименту VII — второму папе из рода Медичи. Восемью годами раньше Никколо Валори представил Лоренцо Великолепного образцом подражания для молодых принцев Джулиано Немурского и Лоренцо Урбинского, которым Лев X, сын старшего Лоренцо, поручил управление Флоренцией.

В 1537 году, когда к власти пришел еще один Медичи, Козимо I, знаменитый историк Гвиччардини написал в своей «Истории Италии» о Лоренцо:

«Благодаря своей славе, благоразумию и чрезвычайно острому разуму он доставил своей отчизне богатства, блага и красоты, расцветающие в обществе, где царит долгий мир».

Новая династия, связанная с Лоренцо лишь дальним родством, объявила его своим предком. В палаццо Веккио живописцы Вазари и Чиголи помпезными фресками прославляли деяния Козимо Старшего и Лоренцо Великолепного. Во дворце Питти художник Франческо Фурини в огромной композиции изобразил его апофеоз: Лоренцо подобно полубогу возносится на небеса.

Французы Великого века помнили о Лоренцо. Варийя в «Тайной истории дома Медичи» (1687) составил колоритный рассказ из весьма любопытных анекдотов. Но, памятуя о «благодеяниях, которые христианнейший король Людовик XIV через своего министра Кольбера оказал литераторам», Варийя сделал репутацию Лоренцо основанием славы своего мецената, а самого Великолепного — прообразом Короля-Солнца.

В самой Флоренции, когда династия Медичи пресеклась, новый великий герцог Петр Леопольд (брат императора Иосифа II, стараниями европейских дипломатов возведенный на Тосканский престол) также ощутил потребность отдать дань памяти предшественника. По его заказу Анджело Фаброни написал «Жизнь Лоренцо Великолепного» (1784). Герой этого труда, основанного на многочисленных источниках, показан просвещенным самодержцем.

Лоренцо стал одним из главных персонажей европейской истории. В 1795 году Уильям Роско представил в своем изложеннии «Жизнь Лоренцо Медичи» англосаксонской публике. Она быстро разошлась во французском переводе Франсуа Тюро: Лоренцо являл собой образец государя-гражданина, который твердой рукой правил республикой, подавлял заговоры, возрождал искусства, словесность и всеобщее благоденствие, как собирался делать и Бонапарт. Этот романтический образ долго был популярен. Но постепенно он уточнялся, а потом стал даже оспариваться в работах новых исследователей, как, например, в «Истории итальянских республик Средних веков» (1-е издание: 1807— 1809; 2-е издание: 1818), написанной швейцарцем Шарлем Леонаром Симонда де Сисмондом. Автор вынес Лоренцо столь суровый приговор, что у него с Роско чуть не дошло до дуэли!

«При всей его деловой ловкости, Лоренцо Медичи как государственного деятеля нельзя поставить в ряд великих людей, которыми может гордиться Италия. Такая честь подобает лишь тем, кто простирал свои взгляды выше личной выгоды, кто собственными трудами давал своей стране мир, славу и свободу. Лоренцо же, напротив, почти всегда вел политику самую эгоистическую, удерживал присвоенную власть кровавыми казнями, каждый день отягощал ненавистное бремя, наложенное на вольный город, отнял у законных властей полномочия, данные им конституцией, и отвратил своих сограждан от политического поприща, на котором они до него проявляли столь блестящие дарования».

Впрочем, далее швейцарский автор признает «гений этого необыкновенного человека» и его просвещенное покровительство искусству и словесности:

«Он был создан, чтобы все знать, все понимать, все чувствовать ...Он имел столь живое чувство прекрасного и правильного, что обращал на этот путь тех, кто не мог следовать ему сам».