Библейский зоопарк - Линор Горалик

Потрясающая квартира в Гиватаим, целиком обтянутая черной кожей; щуплого длинноволосого хозяина с тремя серьгами в нижней губе сажают как раз на полтора месяца за нападение на охранника кинотеатра, потребовавшего сдать на время пребывания в помещении двухметровый хлыст со свинчатой рукояткой. Деньги его не интересуют, ему хочется пустить в квартиру человека, который не будет «разводить тут бордель». Полуторачасовой разговор об особенностях современного эротического костюма (под диктофон, для статьи в «Теорию моды»). Хозяин квартиры рвется примерить противогаз. Я говорю, что мне мама не велела. Жалко расставаться, но за хозяином пришли судебные приставы.

Волшебный двухэтажный лофт в Кфар-Сабе с одним минусом: каждый четверг в нем собирается общество любителей украинских народных песен; у вас есть голос? Маленькая, чистенькая, спокойная квартира на Шенкин, в артистическом, богемном районе Тель-Авива, третий этаж. На секунду поманившее счастье — дверь открывает просто девушка, внутри просто студенческая мебель, просто холодильник, просто кошка о четырех подвижных ногах, умеренное количество цветов, работающая стиральная машина, девушка уезжает на осень чему-то там учиться по обмену. В спальне нет пола. Просто нет — он разобран. Снизу, со второго этажа, тебе весело машет приятный человек в очках. Пол разобрали, отсюда теперь опускается занавес, стропы, всякое такое. Нельзя подчиняться системе, если театр — это твоя жизнь; надо создавать его самому — в себе, вокруг себя. Прекрасная, аккуратно застеленная кровать крепко прибита болтами к стене от греха подальше. Деньги девушку не интересуют, деньги — мусор, важен духовный подъем и вот этот улыбчивый человек в очках. Деньги в нашей стране вообще никого не интересуют, патриотизм — это не про деньги, а про любовь; не надо деньги. Надо просто эмоционально включиться в эту любовь, больше ничего не надо; живи! Подмывай своего кролика, корми себе мухоловку, пой украинские песни хоть до потери голоса, качайся на стропах, главное — не разводи тут бордель. Хозяин кожаной квартиры был возмущен, когда при предыдущей его отсидке друзья устраивали тут хрен знает что, по тридцать человек собирались, позор и безвкусица. Израильскую квартиру нельзя спутать ни с какой квартирой в мире — в ней живут не по выбору, а по любви; ее полюбливают от отсутствия выбора и делают прекрасной от чистой нежности к пристанищу, пустившему тебя пожить со всеми твоими закидонами, духовными метаниями, хромыми кроликами, мухоловками.

Я звоню X. и говорю ему, что деньги — говно, мусор. Деньги ничего не покупают, понимаешь? Надо просто подмывать кроликов. В себе, вокруг себя. Не поддаваться системе, понимаешь? Поставил палатку, надел противогаз, прибил себя болтиками к кровати, чтобы никакие суки тебя с нее не согнали, — и живешь дальше по любви. X. говорит: «Слушай, Дикий, я тут зашел прямо на улице по объявлению в одну квартиру. Потрясающая квартира, бывший арабский дом в старом Яффо, древний, мозаики, потолки пять метров, сад, все дела. Хозяева польские евреи, давно тут живут, обожают свой дом, не дом — шкатулочка, прекрасные люди, деньги их не интересуют, они только хотят убедиться, что ты — как сказать? — с чувством будешь к этому дому. Со всем сердцем, как к своему. Ты с ними познакомишься — тебе будет жалко расставаться». Я спрашиваю, в чем минусы этой волшебной квартиры. В ванне лежит тигр? Вместо плиты языческое кострище? Хозяйская собака оборачивается в полнолуние местным барменом? Я, как все экспаты, готова всё, всё в Израиле любить. Мне просто хочется как-то морально подготовиться и начать любить это всё прямо сейчас, то есть заранее. «Э-э-э-э-э, — осторожно говорит X. — Это не то чтобы минус… Это специфика. Тут, понимаешь, арабский район. Кругом арабы. Справа, слева — везде арабы. Соседи арабы. Мечеть на первом этаже — в смысле, арабская. Но знаешь, — поспешно добавляет X., — они очень милые. Тихие такие арабы, улыбаются. Мне кажется, они смирились». «Точно смирились?» — осторожно спрашиваю я. «Э-э-э-э-э, — говорит X. — Что сейчас судить? Вот скоро у нас будет Палестинское государство — тогда и посмотрим».

Оказались очень милые арабы. Чемодан поднесли, травы предложили. Собачка тут у них ласковая. К району относятся с большой любовью, на деревьях фонарики в честь Рамадана, кусты поливают каждый день. Ну, и вообще, вот скоро у нас будет Палестинское государство, — тогда и посмотрим.

Несгибаемые собачки

…Живущий же на небесах

Бог да благоустроит путь ваш,

и Ангел Его да сопутствует вам!

И отправились оба, и собака юноши с ними.

Самое омерзительное, что есть в Израиле, — это экспаты вроде меня, приехавшие посетить Родину этак на пару недель. У них отпуск, они полны благодушия, они приехали из этой ужасной Москвы, ужасного Нью-Йорка, Пекина, Берлина в свою прекрасную маленькую страну, текущую молоком и медом. Они, гады, патриоты до мозга костей, а главное — это же дом родной, родимая сторонка, они же тут все знают, понимают ход глубинных процессов, им же понятно, что надо сделать, чтобы страна немедленно стала лучше. Экспат, заскочивший на родину поцеловать маму и похавать хумуса, прискорбно отличается от туриста тем, что турист просто умиляется всему кругом и радуется новому опыту; экспат же радуется и умиляется в контексте. И ему все время хочется поговорить про этот контекст. Он полон тонких мыслей, у него богатый опыт жизни в большом мире, ему есть, с чем сравнить, и остро необходимо своими сравнениями поделиться.

У собаки на лице такое выражение, какое, вероятно, было на самой заре государства у первых поселенцев, прорвавшихся на утлых суденышках к обетованной земле: отступать некуда, это мой дом, здесь я и умру. А тебе надо отвести младенца в бассейн. Но твоя собака с утра съела огрызок соседской паштиды из мусорника и теперь даже не меняет позу перед очередным приступом поноса: просто переползает от предыдущей лужи на полметра вперед; по всей квартире идет интересный орнамент из луж, сделанный как бы Поллоком, но при помощи какой-то удивительно поганого качества охры, комковатой и водянистой. Так вот, младенец, мать его (то есть жену твою), хочет в бассейн! Ты уже сказал ему слово «бассейн», отступать некуда, потому что младенец поет, как больной, «ква-ква-ква, цфардеа ерука!» и делает плавательные движения, и пока инструктор по плаванию не двинет его поролоновым веслом по голове, младенец не сочтет гештальт закрытым и не заткнется. Экспату не приходит в голову запихнуть младенца в коляску, вывести собаку удобрять во дворе артишоки, подать тебе сумку с шестьюдесятью восемью предметами, без которых израильский отец не выйдет из дома. Зато экспату приходит в голову побеседовать с тобой о важном: а что, младенцы в бассейне — это теперь тренд? И что, всегда отцы водят? А в какой пропорции отцы и матери — отцов процентов шестьдесят? Вау! Как интересно все-таки идет симбиоз архаичного восточного уклада и традиционной еврейской гиперопеки по отношению к детям. И он, экспат, должен сказать, что в этом есть что-то фантастически израильское — «собака отравилась паштидой». В самых разных контекстах. Душераздирающе трогательное. Он должен это записать. Он в Нью-Йорке обязательно расскажет это своим коллегам по кафедре компаративной культурологии, их это тоже умилит. Израиль всех всегда умиляет. Особенно тех, кто здесь не живет.

Отдельное занятие — накормить экспата. Обожемой. Вечер субботы, ты всю неделю питался крекерами с хумусом, мучительно пытаясь загнать хумусную банку в угол между фотографией ребенка и принтером, потому что в одной руке у тебя крекер, а другой ты наяриваешь по клавиатуре. Все, чего тебе хочется, — это белая скатерть, запотевший винный бокал и ризотто, потому что его даже жевать не нужно. Экспат, в отличие от тебя, полон энергии и патриотического умиления. Он хочет в старый Яффо — есть хумус с харисой, какой подают только в «Али Караван». Надо брать порцию и есть на улице стоя. Колорит! Сентименты! Родина дорогая! Килограммовая банка с хумусом его не устраивает — разве это хумус? Это, извините, полухумус. Экспат же настоящий израильтянин, его не обманешь. После «Али Караван» надо тащиться с ним в торговый центр за омерзительными копеечными желейными конфетами в форме яичницы. У продавца этой гадости глаза на лоб лезут: яичницу не покупают даже нищие бедуины и городские сумасшедшие, она присыпана пылью, как черным перцем. Но экспат когда-то ел эту погань в школе! Чудесные школьные годы! Чудесные киббуцные коровы, которых он один раз видел на школьной экскурсии! У них были такие же припорошенные пылью бока. Это хорошая метафора, надо записать, у нас на кафедре компаративной культурологии такое любят. Экспат пытается дать кусок резиновой сладкой дряни твоему младенцу: кушай, детка, у тебя тоже будет такой трогательный сентимент к родине, когда ты будешь жить в Лос-Анджелесе. Ребенок, к счастью, не дурак и немножко срыгивает на американского дядю. Лучший момент вечера.