Русская трагедия - Петр Алешкин

— Елизавета?

Она молча, растерянно тряхнула челкой. Это невинное движение головой сначала показалось ему забавным, развеселило его. Он засмеялся коротко, но быстро оборвал смех, потому что непонятно из-за чего вдруг стала подниматься на нее злость: куда она лезет? Он быстро обошел машину, открыл дверцу со стороны пассажира.

— Куда мы поедем? — заколебалась она.

— Куда скажу! Садись!.. — Елизавета полезла в машину. Он стал выруливать на улицу, спрашивая: — Боишься?.. На месяц черт знает куда ехать не боишься, а в Москве боишься?

— Я еще не решила… — неуверенно ответила она, не глядя на него.

— Честно сказать, я тоже еще не решил… А если совсем честно, то сейчас одна шалава ждет моего звонка, чтобы передать мне паспорт для визы. Ведь мне с собой нужна шалава, — говорил он грубо. — Я думаю, ты верно поняла мое объявление!

— Остановитесь, пожалуйста, я выйду! — резко перебила она его.

— Сейчас перекресток проскочим, — ответил он и почувствовал жалость: зря он с ней так. Девчонка, по всему видать, хорошая. Зря обидел… За перекрестком он останавливаться не стал, свернул на Поварскую улицу и потихоньку покатил по ней. Она была узкая и с обеих сторон забита стоявшими машинами. Он ехал и косился на Елизавету. Она смотрела вперед. Брови нахмурены, вытянулись в прямую линию. Глаза налиты влагой. Молчала, не просила остановиться. Он тронул ее легонько за плечо.

— Не обижайся…

— Вы грубите, а глаза у вас грустные, — неожиданно сказала она, по-прежнему не глядя на него.

— Когда же ты успела заметить? — засмеялся он. — По-моему, с того момента, когда тебя поразила моя лысина, ты ни разу на меня не взглянула. Видать, ждала, что на «Мерседесе» подкатит круторогий двухметровый красавец, "новый русский", — коротко хохотнул Анохин впервые за последние две недели. — Так?

— Не так, я боялась, что подкатит, как вы говорите, круторогий бандит.

— Может, я и есть бандит, вор в законе…

— Нет, нет… Я скажу, кто вы…

— Давай на «ты». А то мне неудобно, я тебе «ты», а ты мне — «вы». Договорились?

— Ты, — произнесла она неуверенно и запнулась. Видимо, ей было непривычно называть ровесника своего отца на "ты", — ты, должно быть, работаешь в инофирме переводчиком, а может, менеджер, но не главный…

— Смотри-ка! — воскликнул он. — Ты у нас психолог, а не филолог. Почти все точно угадала. Как ты поняла, что не главный?

— Взгляд у вас… у тебя… Не директорский…

— А каким директорский бывает?

— Ну такой решительный, уверенный, жесткий… Все, я теперь точно поняла, кто ты! — воскликнула она радостно. — Ты работаешь в инофирме программистом. Женщин у вас нет. Ты не женат, разведен. Познакомиться с хорошими женщинами некогда. Решил отдохнуть, а поехать не с кем. Вот и дал объявление…

Он осторожно повернул с Поварской в Скарятинский переулок, выехал на Большую Никитскую улицу и сказал серьезным тоном:

— Все! Сейчас я тебя высажу! Ты ведьма! Ты все мои мысли читаешь, все знаешь. С тобой страшно! — Он резко, круто развернулся, остановил машину у бордюра, выключил зажигание и сказал: — Выходи!

— Правда? — удивленно и вновь растерянно уставилась на него девушка.

— А чего сидеть, когда приехали? — засмеялся Анохин и открыл свою дверцу.

— "Центральный дом литераторов. Клуб писателей", — прочитала она вслух слова на темной доске у входа в здание из темно-желтого кирпича.

В ЦДЛ они спустились в подвал, в бар. Там было полно знакомых.

Они кивали ему, здоровались. Дмитрий Иванович принес от стойки две чашки кофе и два стакана темно-красного вишневого сока.

— Как советовал один из них, — кивнул он в сторону соседних столов и прочитал две строки из стихотворения: — "Для улучшения пищеварения пейте вишневый сок…" Что же мы будем делать, Елизавета? Едем или как?

— Едем! — решительно и быстро ответила она, опустила глаза и взяла стакан с соком. Щеки ее при приглушенном свете заметно потемнели.

— Вот он, настоящий директорский голос. Теперь и я его знаю! — засмеялся он, чувствуя удовлетворение. Девчонка ему все более нравилась. — Я тоже созрел — и подчиняюсь… Давай обсудим основные принципы наших взаимоотношений.

— Как это? — насторожилась, напряглась Елизавета.

— Мы едем отдыхать, так давай отдыхать. Я очень не люблю капризы, надеюсь, с твоей стороны их не будет… Это раз. Второе: везу тебя я, значит, ты за мной, как нитка за иголкой. И третье: я Дима, программист из инофирмы, ты Елизавета, студентка. Все остальное неинтересно ни мне, ни тебе: никаких расспросов, никаких проблем, только отдых. Договорились?

— А я-то думала… — облегченно и искренне выдохнула девушка.

— Увы, он счастия не ищет и не от счастия бежит! — Анохин развел руками и добавил: — И все же я не буду тебя звать Елизаветой. Я буду звать тебя Лизонькой.

— Нет, и так ты меня звать не будешь, — улыбнулась она. — Меня зовут Светлана.

Дмитрий Иванович решил, что Светлана скорее всего учится не на филологическом, а на факультете журналистики. Жаждет впечатлений для будущей работы. Иначе чем объяснить, что она откликнулась на странное объявление незнакомого мужчины? Ни на авантюристку, ни на легкомысленную дуреху не похожа. Может, так искусно играет? Вряд ли, он бы давно ее раскусил… Если, конечно, не гениальная авантюристка. Слишком естественно себя ведет. И не глупа, нет, не глупа! И, конечно, не из ФСБ, не похоже.

2

Знакомый делец не подвел. На другой день они получили паспорта с визами, и Анохин предложил Светлане обмыть это дело в ЦДЛ, но она решительно отказалась.

— Не огорчай меня! Всего на часок! — попросил Анохин.

— Мы еще не в Америке. Там я тебя постараюсь не огорчать… — неохотно уступила девушка. — Очень тороплюсь! — Вид у нее действительно был озабоченный, тусклый, словно ее что-то тяготило.

Анохин на этот раз привел ее в пестрый зал ресторана ЦДЛ. Назывался он так потому, что все стены в нем были расписаны, разрисованы шуточными шаржами, рисунками, стихами, изречениями известных в прошлом писателей, бывших когда-то завсегдатаями ресторана.

— Тебе как филологу должно быть интересно, — указал Дмитрий Иванович на стены.

Светлана на самом деле заинтересовалась, поднялась, медленно пошла вдоль стены, время от времени спрашивая у Анохина что-нибудь о писателях, оставивших свой след в ресторане. Разговор этот продолжился за столом.

Дмитрий Иванович видел, что слушает Светлана хорошо, заинтересованно, с охотой. Ела она неторопливо, часто замирала с ножом и вилкой в руках, глядела на него то с удивлением, то с восхищением, округляла глаза и восклицала в особо увлекательных местах рассказа: "Неужели?.. Вот как?.. Не может быть!" Или смеялась, отчего на ее пухлых щеках появлялись ямочки. От этих ее восклицаний, от мягкого смеха, от удивительно милых ямочек на щеках Дмитрий Иванович вдохновлялся, возбуждался еще сильнее, чувствовал себя так, словно его накрыла и повлекла в открытый океан теплая, нежная волна, и безостановочно говорил, говорил. Временами, не умолкая, он поднимал бокал с белым вином «мартини». С легким, тонким звоном их бокалы соединялись. С каким восхищением смотрел он, как она касается губами тонкого стекла, делает глоток, как быстро слизывает вино с верхней влажной губы! Как сводила с ума ее реденькая челка, падавшая дугой к темным бровям! Каждый раз, когда Светлана восклицала: не может быть! — и встряхивала челкой, сердце его вздрагивало, сжималось, замирало. Хотелось одного: длить и длить этот вечер, смотреть на девушку, болтать безумолчно, растворяться в томительной нежности. Такого чувства он давно уж не испытывал. Было с ним такое лишь в далекой молодости, в дни романтической влюбленности, о которых он давно забыл. Проблемы, заботы, которые давили, мучили его; боль, тоска, терзавшие постоянно в последние дни, приглушились, отодвинулись, призабылись. Дмитрий Иванович не думал о них, был легок на слово, остроумен, ироничен, нежен.

— Ой! — воскликнула огорченно и удивленно Светлана, взглянув на часы. — Как время летит!..

Она встряхнула челкой, и лицо ее вмиг изменилось, стало озабоченным, настороженным. Глаза померкли, словно кто-то мгновенно стер их блеск. Перед Анохиным сидел другой человек. Он правильно понял, что изменение это не связано с ним, но расспрашивать не стал.

По дороге в общежитие молчали. К нему вернулась прежняя, но на этот раз глухая, не столь гнетущая, тоска, скорее печаль. Он изредка быстро взглядывал на сидевшую рядом задумчивую Светлану и думал: зачем, зачем он берет с собой эту совсем юную девчушку? Не принесет ли он ей и себе одни страдания?

Но бес подсовывал ему в ответ лицо Светланы во время его рассказа о писателях в ресторане, ее необычные брови вразлет, челку, ямочки, влажную от вина алую губу, и сердце Анохина вновь сжималось от нежности, от томительной радости, от мысли, что девушка не могла так искусно притворяться, делать вид, что ей интересно слушать. Надо думать, ей действительно было приятно провести с ним вечер. Они коротко, сухо, по-деловому договорились о завтрашней встрече перед поездкой в аэропорт.