Другой мир. Том 1 - Наталия Янкович

Фантастика не жанр, как думают многие, а просто творческий метод. Современным авторам нужно запомнить это и твердить как мантру. Итак, как же получилось, что фантасты стали стесняться своей сути?

Изначально советская научная фантастика была прогрессивным методом освоения будущей реальности, и после Октябрьской революции и Владимир Маяковский, и Илья Эренбург, и Валентин Катаев работали в этом направлении. Что уж тут говорить о Михаиле Булгакове и Алексее Толстом?

Однако тяготение фантастики того времени к романтизму сослужило плохую службу. В 1929 году Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП) издала программные статьи, анализ советской литературы последних лет. Сборник назывался «С кем и почему мы боремся». Во главу угла поставили поиск того, что мешает развитию прогрессивной пролетарской литературы.

Секретарь РАПП литературовед и критик Владимир Ермилов написал статью, которую назвал «Против мещанской красивости», там он назвал романтику сифилитической заразой, которую пролетарское творчество подхватило от разлагающейся Западной Европы. Коллеги по РАПП подняли на знамя яркий лозунг начальника. И теперь следовало, что мечтатели об иных мирах могут быть приравнены к контрреволюционерам: писатели-романтики должны либо изменить отношение к миру, либо исчезнуть из советской реальности.

«Буржуазии нужен романтизм, потому что действительность заставляет ее, эту действительность, фальсифицировать; нам не нужен романтизм, потому что нам не для чего приукрашивать, нам не для чего выдумывать «идеальную правду», зачем нам нужны символы? Наша действительность героична сама по себе», – это основной упор РАППовцев. Все это укладывается в мировосприятие того времени.

Я читал и более «интересные» высказывания. Например, в газете «Правда» от 1922 года автор пишет о том, что не стоит приговаривать преступников к большим тюремным срокам, потому что через несколько лет наступит время коммунизма, соответственно, преступлений и тюрем не будет. Поэтому не легче ли писать в приговоре «до наступления светлой эры коммунизма»? Нужно четко понимать мировосприятие того времени. Многие верили в то, что так и будет.

Победа большевизма действительно была удивительным событием. И люди или верили каждому слову своих вождей, или сопротивлялись. От этого и пролилось столько крови. Одни искренне строили новый идеальный мир и вычищали других как скверну. Разочарование после провала нас не оставляет до сих пор!

Статьи под общим названием «С кем и почему мы боремся» были первым камнем в стену отчуждения фантастов и реалистов.

Евгений Харитонов, авторитетный деятель современного фэндома, в конце 90-х годов писал:

«Разгоревшиеся в 1960-х годах и не утихающие поныне жаркие споры о социальной и художественной природе фантастического метода (к сожалению, в критике все еще бытует изначально ошибочное определение фантастики как жанра), стремительно увеличивающийся фонд специальной литературы и диссертационных исследований создали благоприятную почву для формирования новой области знания – фантастоведения (или фантастиковедения – кому как нравится), как раздела общего литературоведения и искусствознания…»;

«Однако, если в Западной Европе и США фантастоведение давно и благополучно развивается в самых разнообразных направлениях, то в отечественном литературоведении и искусствознании эта наука до недавнего времени оставалась в положении enfant terrible. Судьба науки о фантастике в нашей стране почти столь же драматична и противоречива, как и судьба самой фантастики. Небрежение академической науки по отношению к фантастике имеет под собой не только идеологическую подоплеку, коей мы не станем касаться, но и целый ряд куда более значимых в данном случае – чисто «литературных» причин. Одна из них – банальная привычка (укрепившаяся еще с 1920-х гг. и, увы, сохранившаяся в критике и поныне) рассматривать фантастику исключительно как явление массовой субкультуры, разновидность низовых форм художественного творчества (паралитература). Однако такая точка зрения проистекает, скорее всего, из-за недостаточного понимания специфики и жанровой полиморфности фантастического текста…»;

«В другом же случае научную фантастику (далее – НФ) относили к разряду детской литературы, призванной в доступной форме популяризировать научно-технические знания. Некоторые резвые умы (в их ряду, к сожалению, и некоторые из писателей-фантастов) пытались даже загнать фантастику в узкие рамки одной сверхзадачи – звать молодежь во ВТУЗы…»;

«В начале 1980-х гг. в отечественной НФ сложилась «ситуация 37-го года» – фантастику в очередной раз попытались запретить. Закрывались клубы любителей фантастики, разгонялись редакции НФ, бесконечные проволочки по линии КГБ, ЦК ВЛКСМ и обкомов партии… Коснулось это и литературоведов, специализирующихся на НФ».

Я не зря так много цитирую Евгения Харитонова, потому что тут прослеживается едва ли не вся история советской фантастики. События, деформировавшие российскую литературу, которые откололи огромную ее часть. Отсюда и скудность идей и художественных методов.

Но в нулевые и в десятые годы XXI века появились авторы, которые пишут фантастику и интересны, к примеру, элитарным толстым журналам «Новый мир» и «Знамя».

Даже больше того, некоторые авторы пришли в «толстяки» из фантастики, а некоторые в фантастику из «толстяков» – Марина Галина, Алексей Иванов, Дмитрий Быков, Андрей Волос, Елена Чудинова, Ольга Славникова…

Наталия Янкович – яркий представитель этого нового течения. Я думаю, что в этом-то и основа непонимания Васильевым методов написания романа «Другой мир».

Владимир Васильев пытается уличить Янкович во вторичности. Я этой вторичности не вижу. Я вижу интертекст, и я бы назвал роман «Другой мир» ярким проявлением российского постмодернизма. Все основные признаки литературы постмодерна тут налицо: фрагментарность, ирония, юмор и т. д., а также реакция на идеи Просвещения, присущие модернистской литературе.

Отсюда уход в древнюю языческую сказку как в реальность более чистую и цельную, нежели все изыски нашего мира. Отсюда и конфликт между реальным миром и миром волшебства:

«Сбросив одежды, Вельда нырнула в синюю гладь озера. Вдоволь наплескавшись и понежившись на летнем солнышке, старая ведьма принялась за работу. Перво-наперво необходимо было проложить тропу для гонок на волшебных конях. Запихнув метки поглубже в карман, Вельда принялась за дело, а заодно и стала кумекать, что делать с неожиданно свалившимся им на голову налоговым инспектором, пришедшим из мира, который они предпочли оставить много веков назад.

По всем признакам его появление было не случайным. Но, сидя целую ночь напролет за множеством книг и манускриптов, Вельда все никак не могла разгадать истинного назначения данного появления. И что самое досадное, отправить его назад, от греха подальше, тоже было невозможно. Слишком неудачно стояли звезды. Слишком далеко находились сейчас их миры. Оставалось только одно – ждать. И действовать очень осторожно.

Со дня на день Вельда ожидала возвращения лазутчиков из того мира. Они и должны были принести ей новости, которые смогли бы помочь разобраться в причинах.

Каждую весну их деревня вместе со множеством других поселений посылала своих специально обученных разведчиков за новостями в Другой мир. Долгие три месяца лазутчики собирали последние новости в политике, идеологии, искусстве, науке, медицине – и с кипой газет, журналов, фильмов и книг возвращались в родные края.

И всякий раз, когда они возвращались, Вельда убеждалась в том, как правы были их предки, что покинули тот мир и открыли свой, новый. Здесь не было эпидемий, войн, правительств, стихийных бедствий, неизлечимых болезней… Все это осталось в прошлом и… на страницах учебников для молодого поколения.

Ее мир основывался на другом – на стремлении к знаниям, к саморазвитию, на желании проникнуть в тайны природы и бытия. И они в этом преуспели! Самым поразительным оказалось то, что все они, дети природы, были именно так и задуманы, все, что было нужно, скрывалось в них самих. Но только годы обучения и тренировок позволили их предкам сделать такое открытие. А остальной мир оказался глух. И они ушли…» – такие посылы есть по всему роману.

Что это, если не разочарование в модернизации и возвращение в первородный хаос, который по-своему и есть самый настоящий порядок?

Любой образованный человек знает, что зарождение постмодерна связано и логически вытекает из процессов эпохи модерна как реакция на кризис ее идей. Возникший как антитеза модернизму, открытому для понимания лишь немногим, постмодернизм, облекая все в игровую форму, нивелирует расстояние между массовым и элитарным потребителем, низводя элиту в массы.