Земля жаждет чуда - Эфраим Севела

В опустевшем после службы костеле одиноко бродит черноголовый мальчик в белой кружевной пелеринке. Все здесь ему непривычно и чуждо. И серебристые трубы органа, и обнаженная фигура Христа, прибитого гвоздями к кресту, и библейские картины на витражах в стрельчатых узких окнах.

Что-то знакомое угадывает он в каменных фигурах в нишах храма.

Старцы с еврейскими лицами. Святые. Где видал он их? Почему так знаком ему их облик?

Да ведь такие же старики стояли рядом с ним у края могилы. И так же глядели на убийц своих. Мудро и всезнающе. Теперь они глядят на него, маленького еврейского мальчика в белом облачении служки христианского храма. Глядят понимающе и сочувственно.

А в этой нише — мадонна с младенцем. Из камня лучится материнская улыбка. До жути знакомая.

Мальчик (зовет). Мама.

И будто дрогнул, потеплел камень, и мать подняла глаза от младенца к своему старшему сыну.

Глубоко-глубоко, в неизбывной печали вздохнул всеми трубами серебристый орган, и поплыла под сводами густая мелодия той колыбельной, похожей на молитву, и голос мамы сорвался с каменных губ, зашептал мальчику слова о белой козочке, что стоит под его колыбелью и скоро пойдет на ярмарку купить ему гостинцев: изюм и миндаль.

И все святые в своих нишах поддержали низкими мужскими голосами.

А орган, вздыхая, вторил им и уводил молитву под купол храма.

Старый ксендз нашел мальчика распростертым на полу костела у подножия каменной мадонны и унес его на руках.

6. Экстерьер.

Поле.

(День)

Колышется под дуновением ветерка золотое море ржи. У края поля женщины жнут рожь. Серпами. Как в далекую старину. И одеты они, как в давние времена, в длинные холщовые юбки. На головах — чепцы. На ногах — деревянная обувь. Ни одного мужчины в поле. Одни женщины. Молодые и старые. С отрешенными в своем женском одиночестве, увядающими лицами.

За их спинами остаются на жнивье туго стянутые золотистые снопы.

7. Экстерьер.

Луч.

(Вечер)

Два могучих коня, распустив хвосты и гривы, играют на лугу в любовные игры, от страсти вставая на дыбы. Воздух сотрясается нетерпеливым ржанием.

А на краю луга танцуют девушки. Бесстрастно и печально. Потому что нет им пар. И танцуют девушка с девушкой, став в два ряда лицом к лицу, не касаясь телами друг друга. Движутся медленно и плавно. Как в полусне. Длинные юбки, распахиваясь, открывают крепкие ноги, под кофтами вздымаются в неутоленной жажде ласки большие созревшие груди.

А играет им на флейте парень — инвалид: из штанины торчит голый обрубок ноги.

Девушки в танце усмиряют свою плоть, подавляют свое естество.

И лишь кони ликуют в любовном танце, дают полную волю страстям.

Сладостный колокольный звон плывет над землей.

8. Интерьер.

Костел.

(Вечер)

Идет служба в храме. Двенадцать мальчиков в белых одеяниях шествуют за ксендзом. Ангельскими голосами поют мальчики. Поют одиннадцать белоголовых, темноволосый молчит. Он —немой.

Брюнет глазами косит на каменную мадонну с младенцем. На ее неподвижном лице возникает сочувственная улыбка.

9. Экстерьер.

Берег реки.

(День)

У самого костела, под обрывом — река. Мальчики в белых пелеринках после службы в храме шумно сбегают вниз по песчаному откосу, на ходу раздеваясь.

Мальчики (немому). Эй, немой, идем купаться!

Черноголовый мальчик не раздевается, мотает головой, показывая, что плавать не умеет.

Мальчики (не отставая от него). А мы научим!

Они с хохотом хватают его за руки и за ноги и, раскачав, бросают в реку. Он погрузился в воду с головой и, вынырнув, стал судорожно барахтаться в намок— шей белой пелеринке.

За поворотом реки, скрытые обрывом от постороннего глаза, купаются женщины. Нагишом. Одна другой краше. Крепкие красивые тела. Полные женственности, неутоленной жажды неги и ласки.

На крики мальчишек женщины стали выбегать из воды и, кутаясь в простыни, облепившие их тела, потянулись вверх по обрыву.

Шедший из храма народ бросился к реке, привлеченный криками мальчишек. Вышел из костела и ксендз.

Черноволосый мальчик снова появился над водой, пуча глаза и захлебываясь.

Мальчик (вдруг закричал). Помоги-и-и-те!

И все на берегу, от мальчишек до стариков, замерли.

Прихожанин (ахнув). Немой заговорил!

Люди (закричали все вместе).

— Чудо!

— Чудо!

— Немой заговорил!

— Господь явил нам чудо!

Калеки и уродцы (пали на колени и простерли руки к небу).

— Чудо!

— Чудо!

Мальчик (закричал из последних сил). Помоги— и-и-те!

И снова погрузился в воду.

Мальчика извлекли из воды уже бездыханным.

Над ним хлопочут женщины, купавшиеся в речке. Стаскивают с него одежду. И когда они сняли с него штанишки — отпрянули от неожиданности, зашептали друг другу в уши.

Жители деревушки.

— Еврей!

— Евреем храм опоганили! И гнев толпы стал накаляться.

Ксендз, задыхаясь, протолкался к мальчику, грузно опустился на землю, дрожащими руками снял с него белое облачение с кружевной пелериной. Поднял нагого мальчика на руки и приподнялся с колен.'

Толпа от него отшатнулась.

На руках у ксендза, как Христос снятый с креста, лежал неподвижно еврейский мальчик.

Ксендз направился в костел, переступая через калек, лежавших на его пути.

Толпа, все больше разъяряясь, хлынула за ним. Замелькали над головами костыли. Оскалились беззубые рты.

10. Интерьер.

Костел.

(День)

В пустом костеле стоит с мальчиком на руках ксендз. Широкий рукав его сутаны перекрыл чресла ребенка.

Одобрительно улыбаясь, взирают на священника каменные апостолы из своих ниш.

И мадонна улыбается ему.

Вздохнул, заплакал мелодию колыбельной. Заметалась, забилась под куполом храма песня-мольба.

Ползут по ступеням, заполняют костел обрубки людей. Испуганные лица.

Калеки и уродцы.

— Чудо!

— Чудо!

— Немой заговорил!

— Господь, яви нам свою милость! Но эти голоса заглушают другие. Остервенелые, разъяренные.

Жители деревушки.

— Осквернил святыню!

— Опоганил храм!

Ксендз склонил лицо к ребенку. Приложил ухо к его ребристой груди, и губы его тронула улыбка. Ксендз. Он жив! Жители деревушки.

— Воскрес!

— Воскрес!

— Воскрес! Улыбнулись апостолы. Улыбнулась мадонна.

Мощный хор сотряс своды костела.

Коленопреклоненная толпа устремилась к ксендзу и пала перед ним ниц.

Мальчик шевельнул рукой и обхватил ею шею ксендза. Он открыл глаза и улыбнулся людям.