Красная змея - Питер Харрис

— Будем надеяться на милосердие Божье.

— Да услышит Всевышний ваши слова, друг мой.

Раввин погрузился в долгое и глубокое молчание. Брату Бернару пришлось нарушить его:

— Полагаю, что ваш срочный вызов обоснован иными причинами, нежели скорбь о распрях, сотрясающих эту Священную землю.

— Ах, разумеется, прошу прощения! Извините жалкого старика, которого вы видите перед собой. Просто одно помышление тянет за собой другое. Словно чья-то неведомая рука ищет свой путь в глубинах земли.

Цистерцианец почувствовал, как его сердце забилось чаще. Быть может, в словах раввина скрывался тайный смысл? Бернар отхлебнул из стакана и спросил:

— До вас дошло какое-то особенно тревожное известие?

Иаков Там прикрыл глаза. На его лице отчетливо прорисовались возраст и усталость.

— Тревожное… Похоже, это слово лучше всего отражает мое состояние. До меня дошло некое известие, которым я должен с вами поделиться.

— Именно со мной?

Раввин снова открыл покрасневшие глаза. Он выглядел вконец изможденным.

— На то есть причина, которая перевешивает мои собственные убеждения.

Брат Бернар наморщил лоб и впился взглядом в утомленные глаза старика.

— Я вас не понимаю. Разве есть на свете что-либо сильнее ваших убеждений?

Иаков дрожащей рукой поднес к губам стакан. Он явно чувствовал себя неловко.

— Уважение к памяти моего учителя.

— Что вы хотите сказать?

— Я все вам открою только потому, что меня связывает клятва, данная Раши. Именно поэтому я вас и позвал.

— Все же я не понимаю.

— Несмотря на то что вы не принадлежите к нашему народу, учитель наделил вас своим безграничным доверием. Именно оно и моя клятва, играющая здесь главную роль, заставили меня обратиться к вам. — Раввин почти кричал, словно желая отметить, чего ему стоит исполнение обещания. — Я вас призвал лишь потому, что на своем смертном ложе Соломон бен Ицхак заставил меня именем Всевышнего поклясться в том, что, если однажды в моих руках окажутся тексты определенного содержания, я передам их в ваши руки.

Цистерцианец ощущал, как кровь стучала у него в висках. Его голоса едва хватило на то, чтобы шепотом спросить:

— Что это за тексты? И почему?..

— Это рукописи, имеющие отношение к вашей религии. Мой друг, мне неведомо, почему учитель возложил на меня такую задачу. Не знаю, почему он так пожелал. Однако клятва была дана, и она обрела смысл два дня назад.

— Я снова не понимаю.

— Вместе с известиями, полученными из Иерусалима, в моих руках оказались древние рукописи. По меньшей мере одна из них связана с тем, о чем говорил мне Раши.

Теперь к стакану надолго приложился цистерцианец. Он прочувствовал крепость вина, согревавшего его горло.

— Пожалуйста, объясните яснее.

Иаков Там огладил бороду. Кожа на его костистой руке была почти что прозрачной.

— Несколько дней назад в нашем городе появился бродячий торговец Исмаил. Он прибыл из Иерусалима, привез мирру с берегов Красного моря, аравийское алоэ, персидские ковры и кипрское вино, а также новости и несколько старинных рукописей. Как я уже говорил, все эти новости связаны с насилием. Торговец жаловался, что на дорогах неспокойно. Повсюду бродят бандиты и грабители, купцы подвергаются величайшему риску. Христиане держат под контролем Иерусалим и свои укрепленные города, однако вокруг воцарился хаос. По словам этого человека, времена переменились настолько, что прежнее богатство и благополучие обратились в бедность и нужду. Вдобавок повсюду распространяется мания отыскивать предметы, связанные с Иисусом из Назарета, которого вы называете Христом. Это похоже на эпидемию. То здесь, то там появляются деревянные щепочки, которые будто бы являются обломками креста, на котором, как говорят, он был распят. Нет недостатка и в гвоздях. По моему мнению, их найдено даже слишком много. Прибить к кресту одно-единственное тело можно и куда меньшим числом. Встречаются и шипы из венца, который водрузили ему на голову, солома из яслей, где, как указано в ваших Писаниях, он родился. Люди находят одежды, некогда принадлежавшие ему или его ближайшим последователям.

Брат Бернар беспокойно заерзал.

— Этот торговец рассказывал мне, что ваши единоверцы ищут реликвии по всем углам, рыщут по разным закоулкам, даже вскрывают глиняные трубы, проложенные в стенах. В этой лихорадке поисков на свет появляются старинные тексты, сокрытые на протяжении веков. Они не представляют интереса для обезумевших охотников. Одержимость реликвиями мешает им оценить подлинно ценные вещи. В некоторых из этих рукописей речь идет о вашем Христе, однако, как я и говорил, старым пергаментам никто не придает особого значения. В одной из таких рукописей, которую я проглядел только мельком, много места уделено учению Иисуса из Назарета.

Беспокойство монаха превратилось в нетерпение.

— Так это рассказ о житии Христа?

— Подробности мне неведомы. Я ведь только пролистал рукопись, но, по словам торговца, это действительно связано с его жизнью. Как бы то ни было, речь идет об очень древнем тексте, на этот счет уж не сомневайтесь. Полагаю, в этом и заключается основная его ценность.

Брат Бернар сделал еще один глоток.

— Не знаю, как и выразить мою признательность за это известие. Вы действительно человек слова.

Иаков Там пожал плечами.

— Я лишь исполнил обещание, данное учителю. Вам надлежит знать, что вы можете получить доступ к неким рукописям, о содержании которых мне сказать нечего, ибо меня интересуют только тексты, написанные на нашем языке. То, что измыслили язычники или те люди, которые пользуются их письменами, для меня не имеет значения. Быть может, вам удастся лично переговорить с этим торговцем. Вот почему я столь спешно к вам обратился.

Цистерцианец уловил в словах раввина некоторую неприязнь, одним долгим глотком покончил с вином и спросил:

— Так он сейчас в Труа?

— Завтра Исмаил отбывает в Париж. Ему хочется как можно скорее оказаться в Англии. Он говорит, что его товары пользуются там немалым спросом. Если вы не встретитесь сегодня ночью…

Взгляд цистерцианца сказал старику больше, чем прославленное красноречие брата Бернара. Иаков хлопнул в ладоши, и в дверях тотчас же появился смуглый юноша.

— Быстро отправляйся в дом красильщика Давида и спроси, сможет ли Исмаил принять этого человека.

— В такой час, учитель?

Вопрос вывел раввина из себя.

— В такой час, да! Когда станешь стучать в дверь, не позабудь действовать со всем прилежанием, иначе тебе не откроют. Делай, что велено, да поскорей возвращайся!

Вскоре юноша вернулся и сообщил:

— Он говорит, что гостя примут незамедлительно, если вы, учитель, ручаетесь за него.

— Неси сюда плащ и проводи брата Бернара.

Дом красильщика находился поблизости, через две улицы, в глубине тупика, на самой границе еврейского квартала. Вокруг него держался стойкий и густой аромат.

Ответом на град ударов смуглого ученика по двери были бранчливые выкрики:

— Да иду! Иду!

Мужчина, открывший дверь, увидел монаха и не счел нужным скрывать свое раздражение. Он проворчал что-то неразборчивое, потом взмахом руки пригласил гостя следовать за ним по коридору, тесно заставленному ящиками, мешками, узлами, какими-то клетками и глиняными кувшинами. Самая разная кладь громоздилась от пола до потолка.

— Осторожно, не опрокиньте чего-нибудь! Сюда! Да осторожней же!

Брат Бернар не имел никакой возможности разглядеть дорогу, поскольку хозяин дома закрывал своим телом скудный огонек свечи, горевшей в его руке. Несмотря на грозные окрики, он не позаботился о том, чтобы поднять свечу повыше над головой.

Хозяин дошел до последней двери из всех, расположенных в коридоре, и без стука распахнул ее настежь. На монаха накатила волна едких, отвратительных запахов. Это помещение оказалось относительно просторным, зато оно было заставлено огромными кувшинами, врытыми в пол.

— Глядите, куда ступаете! Иначе прокраситесь как кусок полотна!

Хозяину доставляло удовольствие издеваться над гостями. Он и не подумал получше осветить помещение. За этой комнатой обнаружилась другая, где горела масляная лампа. Посредине стоял крепкий стол, окруженный стульями.

— Ждите здесь! Скоро он придет! — И красильщик скрылся за занавеской, прикрывавшей пустой дверной проем.

Через некоторое время оттуда вышел человек болезненного вида, одетый в черный балахон, складки которого стелились по полу. Голову его прикрывал аккуратный войлочный берет, лицо было укрыто густой черной бородой, чуть тронутой сединой. Монах смог только разглядеть, что кожа на лице торговца потемнела от загара. Все поведение этого человека указывало на то, что общение с посланцем раввина не доставляло ему никакого удовольствия. Может быть, его покоробило монашеское облачение.