Под солнцем - Михаил Арцыбашев

— Да, — обиженно пробормотал старик, — это для воды… Когда-то их было много… У каждого человека была своя бутылка!.. Даже дети играли ими. Там… — он махнул рукою куда-то в сторону, — их находили в земле целыми кучами… В некоторых даже была еще вода, от которой все делались веселыми, а потом дрались… Это стекло!.. Как же, я помню!

— Ты все помнишь! — в третий раз, с досадой, перебил мужчина.

А женщина, как ребенок с игрушкой, все еще возилась с бутылкой, то глядя сквозь нее на огонь, то далеко отводя ее в гибкой и тонкой руке, чтобы полюбоваться зелеными искорками, вспыхивавшими в темном стекле. В ее движениях была бессознательная грация кошки. Собака, привлеченная ее смехом, подошла и тихо лизнула ее в щеку. Женщина засмеялась и кокетливо прижала щеку к плечу, точно ей стало щекотно… Между тем мужчина опять поднял брошенный сверток и стал его разглядывать.

— Вот, если ты все знаешь, — сказал он старику насмешливым тоном, — так скажи, что это такое?

Старик взял тетрадь и долго смотрел на нее тусклыми глазами, в которых уже умирала жизнь.

— Бумага, да… — пробормотал он, — прежде ее было много… в нее завертывали разные вещи.

Молодая женщина быстро опустила бутылку и с любопытством уставилась на бумагу.

— Какие вещи? — спросила она. Старик промолчал, задумчиво глядя на толстую тетрадь.

— На ней писали, я знаю… в мое время еще находились люди, которые умели разбирать эти знаки…

— Ну? — нетерпеливо перебил мужчина.

— Не помню! — уныло закончил старик.

— Не помнишь? — с торжеством подхватил мужчина и вырвал у него тетрадь. — Старый болтун!.. Ты все лжешь и ничего не знаешь!..

— Нет, знаю… прежде, когда-то…

— Когда-то, когда-то!.. — с раздражением крикнул мужчина и с силой швырнул тетрадь в огонь.

Искры золотым фонтаном полетели во все стороны. Огонь взметнулся и припал к земле. Все потемнело вокруг. Но вот листы тетради тихо зашевелились и стали медленно разворачиваться, точно корчась от боли. Потом края ее потемнели, синенький огонек робко лизнул их раз, другой и вдруг вспыхнул веселым, легким и ярким пламенем. Выступили из мрака странно-зеленые лохматые лапы елей и ближайшие стволы, за которыми спряталась черная тьма.

Молодая женщина радостно захлопала в ладоши.

— Ах, как красиво! — воскликнула она.

Листы быстро разворачивались и загорались один за другим. Яркое пламя танцевало над ними, а по мере того, как сгорали, чернели и распадались листы, черные знаки на них перебегали золотыми искорками.

Все сидели молча и смотрели. Даже ребенок проснулся и, высунув из лохмотьев матери свое худенькое грязное личико, сквозь спутанные волосы внимательно смотрел на огонь. У этого ребенка были такие же черные, миндалевидные глаза, как у матери, но волосы отливали золотом.

Наконец вспыхнул последний огонек и погас. Только по кучке черного пепла еще перебегали живые, золотые искорки, намечая какие-то давно забытые, таинственные знаки.

Мужчина тронул эту кучку палкой, и она рассыпалась легкой белой золой.

Старик долго смотрел на золу, потом вздохнул и сказал, с выражением тупой и покорной безнадежности:

— Забыл, — все забыл!..

Ребенок посмотрел на него, потом повернулся к матери и бледными, грязными ручонками стал нетерпеливо рыться в ее лохмотьях, издавая слабый, но настоящий писк. Молодая женщина улыбнулась и обнажила перед ним свою округлую, нежную грудь. Ребенок жадно вцепился в нее грязными пальчиками, припал слюнявым ротиком, зачмокал и блаженно затих.

II

СГОРЕВШАЯ РУКОПИСЬ

«Вот уже больше года, как мы совершенно отрезаны и живем нелепыми слухами, непостижимо возникающими в нашем оторванном от всего мира лагере.

Последнее радио, полученное нашей станцией из Ипсвича, было уже давно. Из этой короткой и оборванной телеграммы мы узнали, что последний оплот контрреволюции пал, и после сорокадневного кровавого боя на улицах Лондона, на три четверти разрушенного, в Англии поднялся красный флаг.

Трудно описать восторг, охвативший нас при этом известии! Отчаянная, хотя совершенно бессмысленная, заранее обреченная на неудачу, защита буржуазии, доведя мир до страшной катастрофы, сломлена окончательно, и победному шествию великой социальной революции отныне нет больше преград.

Я никогда не забуду эту кучку людей с обнаженными головами и лицами, горящими энтузиазмом, столпившихся на холме у высокой мачты радиотелеграфа. Над нами было свободное небо, перед нами — вольная ширь океана, и ветер, подхватывая могучие звуки интернационального гимна, уносил их вдаль, туда, где наши братья, в дыму и огне последнего восстания, заканчивали великое дело.

Горькое, но и горделивое чувство рождалось в душе при виде этих людей, голодных, больных и измученных бесконечной борьбой, со всех сторон окруженных врагами и, быть может, обреченных на гибель. Даже и теперь, перед лицом смерти, на развалинах мира, они были верны своей идее и способны слиться в общем порыве, забывая о собственной участи, торжествуя победу, плодов которой им не суждено видеть.

Да, мы погибнем, но на наше место придут другие, такие же самоотверженные бойцы и на костях наших достроят великое здание свободы и счастья человечества!.. Там, на праздничном пиру новой жизни, быть может, свободное и счастливое человечество теплым словом помянет нас, погибших за его счастье.

Ах, если бы знать! Если бы хоть на одно мгновение увидеть их, этих граждан будущего мира!..

Но мы погибаем!.. Ужас нашего положения в том, что перед нами нет определенного, организованного противника: мы окружены врагом безликим и стихийным, с которым не возможны ни война, ни мир… Только взаимное истребление, бессмысленное и беспощадное!.. Ведь в конце концов они даже не понимают, кто мы и ради чего боремся. У нас есть оружие, у нас сохранились остатки продовольствия, вот и вся причина их непримиримой ненависти. Иногда мне кажется, что их больше всего привлекает наше большое красное знамя, все еще гордо развевающееся над вершиной холма. Оно так красиво, а они — не более как дикари.

Да, эти люди, в которых, по остаткам одежды, еще можно узнать бывших крестьян, священников, солдат и буржуа, превратились в голодных свирепых дикарей. Как скоро и с какой непостижимой легкостью слетела маска культуры и цивилизации!

Почти сто лет тому назад, когда великая русская революция погибла, благодаря оппортунизму своих вождей, позорно пошедших на уступки мировому капиталу, мир охватила свирепая и беспощадная реакция. Начало положила Италия, которая передала власть в руки самых черных реакционеров. Коммунистов преследовали, как диких зверей, наполняя тюрьмы рабочими и крестьянами, украшая виселицы трупами их самоотверженных вождей. Это было ужасное время, когда казалось, что заря свободы, уже загоревшаяся на Востоке, померкла навсегда.

Но это только казалось! Среди казней и пыток, в тюрьмах и подпольях жила все та же светлая идея, зрела воля к победе. Как грозные волны, росли ряды нашей партии, и мы победили.

Восстал наконец могучий, охваченный энтузиазмом пролетариат всего мира. Ему нечего было терять, кроме своих цепей, а перед ним лежал весь мир, переполненный богатствами, накопленными в течение столетий жадной и трудолюбивой буржуазией. Одну за другой, страны Европы охватила революционная волна, все сметая на своем пути. Последние троны рушились среди пламени восстаний, и, наконец, рухнул, покрывая всю землю обломками, самый страшный трон — кровавый трон капитала.

К сожалению, чем шире разливалось победное пламя революции, тем ожесточеннее и беспощаднее становилось сопротивление буржуазии. Если в свое время в России она была испугана и почти без борьбы сдала все свои позиции, то по мере того как революция охватывала страны с все большей культурой, сопротивление росло и принимало характер организованной войны. Уже в Германии буржуазия не дала захватить себя врасплох и защищалась, как зверь.

Чем культурнее была буржуазия, тем легче она организовалась, тем решительнее боролась за свои богатства.

Пятьдесят лет реакции не усыпили ее бдительности. Опыт русской революции не прошел даром: о ней уже не могли забыть никогда. Отныне в мире шли два параллельных процесса: пролетариат организовался для нападения, буржуазия организовалась для защиты. И когда гроза разразилась, мы натолкнулись на железную организацию, на спаянную силу. Буржуазия поняла, что не остается ничего, что борьба должна кончиться гибелью того или другого класса. Она сделала огромные запасы оружия, она обучила свою молодежь военному искусству, дисциплинировала и тренировала ее, подготовила смелых и опытных вождей. Чем ближе было ее поражение, тем ожесточеннее она боролась. С обеих сторон бросали в бой все новые и новые силы. Во всех уголках мира шла кровавая и беспощадная война. Мужчины, женщины и дети — все шли в ряды сражающихся, под то или другое знамя, и погибали, миллионами трупов покрывая поля и улицы городов. Ни один рабочий не остался у станка, если этот станок не работал на оборону.