Бремя чужих долгов - Тимофей Печёрин

Деревянную повозку, торчавшую у обочины, мы с крылатой разведчицей внимания почти не удостоили. Повозка ведь, мало того, что давно стояла пустой. Так, вдобавок, успела лишиться двух из четырех колес. Нечего ловить, иначе говоря. Наверное, проходи здесь люди почаще, даже такой повозки-калеки я мог и не встретить. Прикарманили бы ее всю. На дрова хотя бы.

А вот мимо людской беды я пройти уже не мог. Настигла оная на сей раз пару монахов в скромненьких, сереньких таких, как воробушек, рясах. Они как раз преодолевали лесной участок тракта на спинах мулов. И оттого имели несчастье встретиться с четверкой разбойников. Грязных, косматых, до ушей заросших бородами молодчиков, одетых в замызганные до неприличия лохмотья.

Ситуация на мой взгляд была — яснее некуда. Как и весьма вероятный ее исход. Сопротивления от смиренных служителей божьих ждать не приходилось. И не только по причине подавляющего численного превосходства противной стороны. Вдобавок, в смысле боевитости несчастной парочке в рясах было ой, как далеко до псов инквизиции, не так давно преследовавших меня со спутниками через полстраны.

Один из монахов был юнцом, почти мальчишкой — оружия, очевидно, сроду не державшим. Второму же, вероятно, его наставнику, драться было, скажем прямо, поздновато. Пожилой и рыхлый, он уже даже за сердце схватился при виде лесных головорезов. А лицо его, морщинистое и с жиденькой бородкой, аж побледнело, перекосилось. Краше в гроб кладут.

Само собой разумеется, на богатую поживу четверка разбойников рассчитывать не могла. Но, видимо, в этой глуши выбирать им было особо не из чего. А с голоду помирать не хочется. И, в крайнем случае, спастись от голодной смерти могли помочь мулы. Чье мясо, может, и не ахти какое вкусное, зато хоть съедобное.

Спасало монахов до поры лишь то, что просто убить их парой верных ударов лесной шайке было… банально скучно. Вот и решили негодяи покуражиться напоследок. Пиная мулов под зад, потрясая дубинами и ножами да без перерыва гогоча. Потом, вдобавок, разбойники повалили молоденького монаха на траву и принялись дружно пинать.

О, я не сильно удивился бы, захоти те четверо татей еще и надругаться над несчастным юнцом. Ведь едва ли с женщинами для обитателей остенвиндских лесов дела обстояли лучше, чем с трофеями. Но, слава Хранителю, до этого не дошло. Не успели… паскуды.

А не успели потому, что в дело наконец-то вмешался я. Для начала предприняв кое-что, дабы выиграть время. Понятно, что боевая единица из разведочной сойки никакая. Ну так в том и прелесть здешних заклинаний — в универсальности.

Подлетев почти вплотную к куражащимся разбойникам, сойка на миг замерла, встретившись взглядом с одним из них. Маленькие круглые глазки вперились в глаза одного из головорезов: рыжего верзилы с шипастой дубиной. Мгновение… и всполошенная птица ринулась наутек. Немало, видимо, напугавшись. Сомневаюсь, что она вообще понимала, куда, а главное, на кой леший ее занесло.

Ну а я взирал на мир уже глазами рыжего верзилы.

На какой-то миг я замер. Замешкался, что не осталось незамеченным для его подельников. На меня… вернее, на верзилу покосился, по меньшей мере, один из разбойников. Тоже отвлекшийся от своей жестокой забавы. Но коль уж время было все-таки дорого, я не стал и дальше тратить его впустую.

Взмахнув дубиной, я обрушил ее на макушку именно этому, не в меру внимательному разбойнику. Он и сообразить ничего не успел. А, охнув, завалился на траву, хватаясь руками за голову и ловя ртом воздух. Чем напомнил аквариумных рыбок… еще одно воспоминание из прошлой жизни.

— Янис, ты… чего? — окликнул меня из-за спины какой-то сдавленный, грубый пропитой голос.

— Кто сказал? — прохрипел в ответ я. И, резко развернувшись, устремил свое оружие в направлении ближайшего из головорезов.

Не тут-то было. И на сей раз мне так не повезло. Разбойник отпрянул, бранясь сквозь зубы. А подельник его, худо-бедно смекнув, что к чему, пырнул в мою сторону ножом. Целя в бок.

Увернуться мне во-первых не удалось… а во-вторых, было и ни к чему. Первый шаг и без того был сделан. Я посеял неразбериху в нестройных рядах противника. Ослабил лесную шайку, отвлек от добычи. И тем самым выиграл время для следующего этапа. Когда мне надлежало явить себя настоящего и супостатам, и их жертвам.

Мысленно произношу другое заклинание… вернее, вариацию прежнего. И со скоростью, в материальном мире едва ли кому доступной, возвращаюсь в свое тело. Промелькнул перед глазами лес — и вот уже я снова обнаруживаю себя, лежащим в траве. Вернее, тело, обретенное в этом мире: богатырского вида человек в доспехах рыцаря-храмовника.

Голова раскалывалась как с похмелья. И гудела, словно колокол собора, в который со всей дури врезал ни в меру ретивый служка. В глазах двоилось.

Увы и ах — к некоторым вещам привыкнуть невозможно. Но можно пересилить себя. Как, кстати, того требуют обстоятельства. Да и роль отыгрывать, имидж, на себя взятый, тоже не помешает. Что в моем случае значит: молиться, поститься, блюсти заповеди. И терпеть, терпеть, терпеть. Превозмогая, в том числе, и боль бренного тела.

Так что, рывком поднявшись, и стряхивая листья с доспехов, я постоял несколько секунд, пошатываясь и восстанавливая дыхание. После чего, выхватывая меч, со всех сил бросился к месту встречи монахов и разбойников. Было до него недалеко — по моим прикидкам, меньше полкилометра. Или тысяча-полторы футов.

Когда же, с мечом наперевес, я добрался до места, увиденное меня вполне порадовало. Потери шайка успела понести существенные. Рыжий верзила, названный Янисом, валялся на обочине тракта — на потемневшей от крови земле. Еще один разбойник сидел, привалившись к дереву и обхватив руками голову. При этом он тихо-тихо стонал и, судя по остекленевшему взгляду, едва ли хотя бы воспринимал действительность. Третий из лесных «работников ножа и топора» стоял, опустив вышеупомянутый топор. Другой рукой он зажимал разбитый нос, из которого на траву падали темные капли.

Так что, по большому счету, полноценный противник у меня остался один-одинешенек. Зато со свирепой физиономией и здоровенным ножом, лезвие которого успело испачкаться в крови.

Хуже было то, что молоденький монах уже не подавал признаков жизни. Но валялся на траве словно большая выброшенная кукла. Его даже не пинали… да что там — и внимания не обращали.

Спутник юнца в рясе неподвижно сидел на своем муле и лишь бормотал скороговоркой молитву, шевеля обескровленными губами. О чем просил старик-монах, об отпущении грехов или о ниспослании помощи, узнать мне было не дано. Вероятнее, желал он все-таки последнего. Ибо очень уж заметно просиял лицом при виде могучего рыцаря, движущегося по тракту в его сторону. Тем более, что доспехи оного рыцаря украшал местный символ веры — растопыренная пятерня.