Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965 - Владимир Владыкин

Тем не менее, Макар был не таким уж принципиально честным, каким выглядел в глазах колхозников. Однажды Фадей, находясь возле колхозного амбара, видел, как Макар на току остановился возле кучи зерна и, озабоченно поглядев по сторонам, стал горстями быстро-быстро набивать карманы, да к тому же семенным зерном.

Фадей тогда об этом случае промолчал даже перед своей женой Фёклой, боясь, что та, не дай бог, разнесёт по всему посёлку, что могло дойти и до председателя сельского совета Андрона Рубашкина и тогда уж точно упекли бы председателя…

Фадей, ещё до войны отстранённый от кладовки, нынче то пас колхозных коров, то сторожил бахчу в огородной бригаде под хутором Татарка и считал себя честным из самых честных. Хотя о прошлом своём грешке с Домной не вспоминал, будто у него с ней ничего вовсе и не было. Ведь человек такое существо, что своих грехов и проступков не только не хочет помнить, наоборот, он находит их чаще в других, нежели у себя.

Ермолаевы, как никогда, бедовали, несмотря на то, что Фёкла заготавливала травы, но других продуктов всё равно не хватало. К примеру, в своё время продали мясо и сало, чтобы дочери Доре приготовить приданое, поскольку она говорила, что Иван Глаукин был не прочь на ней жениться. Хотя всё это дочь преподнесла матери и отцу в шутливой форме. Сейчас Фадей это вспомнил как бы походя, терзаемый той думой, что Фаина Волкова ведёт себя как истая кулачка.

Когда он бесцеремонно повернул на калитке из штакетника деревянную вертушку и резко толкнул её от себя, она отпружинила и ударила его по бедру. Он, потирая ушибленное место, тихо вошёл…

Волкова в это время была на дворе. Хозяйка, одетая по-домашнему опрятно, отвлеклась от своего дела, выпрямила спину, обтянутую тёплой толсто вязаной кофтой. Её тёмные волосы были аккуратно подобраны, а на висках кокетливо завитые; она была ещё хороша собой, выглядела моложаво.

Фаина Николаевна смотрела на посетителя несколько удивлённым и строгим взглядом, праздный вид которого говорил, что он пришёл вовсе не за гвоздями, не за папиросами и спичками. Но что всё это значило, зачем же среди бела дня пожаловал к ней Ермолаев, этот тщедушного вида уже не в новой стираной фуфайке мужичок. К тому же в магазине, кроме продуктов, кажется, было всё.

– Здорово, Фаина… гм, Николаевна!

– Здравствуйте, мил человек! Чем обязана вашему визиту?

– Вот что, говорите как на духу: где у вас погреб? – быстро спросил гость, цепко оглядывая просторный двор, где уже были высажены саженцами вишни, шелковицы и абрикосы.

– А зачем вам мой погреб? – удивлённо протянула та и вопросительно нахмурилась.

– Меня Болина уполномочила, – начал тот врать. – Да, Мария Александровна, велела заглянуть в подполье, что вы там ховаете?

– Вот как? Ну что же, это хорошо! Но вы, Ермолаев, я не ошиблась?

– Верно, я тот самый Фадей, который в своё время честно исполнял права кладовщика. Вы, Фаина Николаевна, хорошо выглядите! И посмотрите на меня. Видите, одни скулы торчат, щёки ввалились оттого, что мы все недоедаем. А вы, как буржуйка цветёте.

– Вы так считаете? Вот как! Хотите взглянуть, что у меня в погребе? Замечательно! – она как-то бедово и лихо встряхнула головой и её пышные волосы заколыхались.

– Хватит рассуждать! Не водите меня за нос. Не то я сам пойду! – Фадей стоял в фуфайке и в шапке-ушанке. Вот уже который день дул северо-западный ветер, нагнал на серое и без того небо, крутобокие тучи с иссеро-чёрным отливом. Над полями стаями летели низко вороны, кружились первые снежинки, как белые мохнатые бабочки с рваными крылышками и кувыркались, планируя стремительно вниз, ложась успокоено на стылую задубелую землю.

– Пойдёмте, но я должна вас предупредить: вы у меня ничего не найдёте! Кто вам сказал, что я что-то прячу в погребе? – она плотно сжала губы, изумлённо приподняла и опустила плечи.

– Не помню, впрочем, все болтают, – он нахмурился, посмотрел на хозяйку: «Ох, ещё всем зазывиста, молодая, лицо гладкое, фигура ладная»! Он покачал завистливо головой. Эта оценка невольно отдалась в сердце тоской, что жена его уже не такая подбористая, чистенькая, соблазнительная, и мысль настырная вертелась на языке: «Недаром возле Волковой крутится председатель, другой бабе не сладил бы так быстро хату, а этой – пожалуйста»! И Фадей почувствовал, как зависть змеёй обвила его сердце, и оно защемило, сдавилось от боли. Тут он вспомнил про торчавший под сердцем осколок, испугался, не затем он пришёл к Волковой, чтобы оценивать её женские прелести, и стал он ещё придирчивей осматривать её подворье…

Погреб был вырыт, как и у всех жителей посёлка, сбоку летней кухни с плоской, идущей под уклон крышей. Фаина Николаевна отомкнула ключом дощатую дверцу. Она сама наклонно с писком отворилась. Фадей по деревянной лестнице шустро спустился в тёмный погреб, откуда на него дохнула сырой прелостью земля и просмоленными не очень объёмными железными бочками из-под нигрола. Фадей осторожно зажёг спичку. Видно, Корсаков выпросил списанные пятидесятилитровые в тракторной бригаде для засолки капусты, огурцов и других овощей. Деревянные нужно было заказывать, за что запрашивали тогда немалые деньги.

Под лестницей под хранение картошки был приделан ларь, но тут её было всего несколько вёдер – совсем мелкой – чуть крупней ореха. Фадей потолкался в сыром погребе и ни с чем вылез наверх.

– Ну что, мил человек, что-нибудь нашли? Вижу, неудовлетворенны?

– Значит, так: я полезу на полати вашей хаты. И надо бы проверить весь огород. Небось, таите сухую яму, в которой и храните просо, пшено, семечки, зерно, сахар! А, что, угадал?!

– Ха-ха, мил человек, обыскивайте! Я разрешаю! – она картинно вызывающе взмахнула рукой и продолжала: – В хату непременно ещё войдите, может, там, под полом? – глаза её, казалось, метали искры внутреннего гнева, который она чудом сдерживала. Фадей это чувствовал, и думал, что скупердяйки на это только и способны…

– А что, это тоже верно! – и он пошагал, где перед окном сидел на венском стуле Костя и читал старую толстую книгу. Он обернулся на вошедшего щуплого на вид мужичка, от которого разило крепким запахом махорки, и увидел у того в глазах холодный блеск.

Фадей в свой черёд тоже, однако, почувствовал запахи, но не своей махры, а резины, залежалых тканей. И ещё не выветрились ароматы пряников, конфет, печений, от которых заныло у него под ложечкой, и в душе зашевелилась тоска по этим лакомствам, которыми в жизни ему немного приходилось потчевать себя, а всё доставалось дочери да жене, если где что-то ему для них удавалось перехватить. Небольшие, обитые фанерой, лари были совершенно пусты, лишь промышленные товары: ткани, калоши, сапоги резиновые и кирзовые, нитки, пуговицы, гвозди, лопаты, вилы, грабли, вёдра да ходики висели в ряд во всю стену, даже детские игрушки и всё прочее ещё лежало на полках и стеллажах вдоль части глухой стены. Людям всё, что сейчас было в свободной продаже, не нужно, так как всем было, по существу, нечего есть.

Фадей внимательно осмотрел деревянные полы, выкрашенные коричневой краской, но ляду среди половиц нигде не заметил. Затем в передней обследовал с обеих сторон печь, а в дальней комнате заглянул даже под железные кровати, аккуратно заправленные покрывалами с горками подушек. От недоумения или стыда его тёмное после летнего загара худое сморщенное лицо, кажется, стало ещё черней. Фадея охватило такое разочарование, что он был готов даже выругаться. «Вот эти полоумные бабы, – в злобном отчаянии подумал самостийный сыщик, – и откуда они взяли, будто бы Волкова прячет крупы в погребе? Стоп, а может, всё-таки они правы, – осенило его, – ведь не везде проверил…». И он, скрывая наглой усмешкой своё смятение, выпалил, выпучивая безумно глаза:

– А что, Фаина Николаевна, стопаем ещё на огород! И если тамо тоже ничего, я тогды бабам юбки на голове завяжу!..

– Вы хам, мил человек! – сурово и чётко проговорила хозяйка, точно слова у неё по языку промаршировали.

– Мам, а что ему у нас занадобилось вызнать? – размеренно басовито, спросил, заикаясь, Костя.

– Я сама не знаю, сынок, что-то, видно, утерял, да не сообразит, где именно. Пойдёмте! – она резво обратилась к Фадею. – Теперь на огороде можете шарить без меня. Но я бы посоветовала сейчас же убраться вон, не то за произвол вы ответите!..

– У вас в хате, я чую, пахнет жареным мясом, – точно не услышав угрозу, округлив от догадки глаза, проговорил тот, не желая уступать, как он полагал про себя, хитрости хозяйки.

– Да, верно, были куры! Опоздали-с… всех порубала в суп! А ножки-то от курки последней зажарила сыну. Ему надо питаться, чтобы падучая не свалила.

– Кто вас знает, что вы тут зажарили! У меня давно кур не стало…

– Каждый хозяйничает, как умеет, мил человек. А теперь убирайтесь прочь! – произнесла чётко возвышенно Волкова по слогам.